Легенда Арагона
Но сейчас дон Эрнесто настойчиво звал её, прося немедленно подойти, и Маура не могла ослушаться.
– Сеньоры! – в полной тишине раздался голос графа, возвращая присутствующих из волшебного путешествия в реальный мир. – Я хочу представить вам девушку, чьё искусство так тронуло наши с вами души. Её зовут Маура, она горничная моей дочери.
Девушка смотрела в лица людей, которых увидела впервые всего несколько часов назад и пыталась угадать их реакцию на слова графа де Ла Роса. Рафаэль Эрнесто подбадривающе подмигнул ей.
И вдруг молодая сеньора по имени Мерседес начала… аплодировать. Она без всякого притворства, с улыбкой восхищения хлопала в свои розовые ладоши… Её примеру последовали остальные, все, кроме нарумяненной старухи…
Вспыхнув, Маура поспешно опустила глаза-миндалины и даже наполовину прикрыла лицо кружевной шалью. А скептический голос старухи произнёс:
– Этого не может быть!
Донья Еухения, глядя на графа исподлобья, всем своим видом требовала, чтобы ей сказали правду, а не морочили голову россказнями о талантах служанки.
– Признайтесь, граф, Вы разыгрываете нас.
– Ничуть, сеньора! – воскликнул дон Эрнесто, крепко держа за руку готовую убежать девушку. – Я согласен с вами, сеньоры, – обратился он уже ко всем остальным, – на первый взгляд, это невероятно. Но я охотно поясню. Дело в том, что Маура – не столько горничная, сколько подруга Алетеи Долорес. Вместе с моими детьми она обучилась грамоте и всем наукам, в которых преуспел я сам. Но особый интерес Маура проявляла ко всему, что касалось природы Испании. По описаниям в книгах она начала составлять цветные рисунки растений, животных, рыб, птиц, и не только арагонских, но и других, диковинных, о которых простые арагонцы, никогда не покидавшие свои дома, не имеют даже представления. А поскольку Маура с детства увлекалась вышивкой, то однажды в её голове родилась идея создания вот этих картин, и произошло это три года назад. Алетея Долорес тогда с восторгом показала мне эскизы Мауры, выполненные акварельными красками, и я распорядился обеспечить её всем необходимым для воплощения в реальность небывалого замысла – я давно знал, что эта девушка от рождения талантлива… В ту пору Мауре было тринадцать лет, сейчас ей почти шестнадцать. У неё всё новые и новые, грандиозные, замыслы. Не правда ли, дорогая? – обратился он к совершенно красной от стыда Мауре.
Она пролепетала что-то нечленораздельное и умоляюще подняла агатовые глаза на дона Эрнесто.
– Ну, ступай, ступай, – мягко проговорил он, отпуская её руку. – Скажи Алетее Долорес, чтобы спустилась к нам – столы уже накрыты.
– А она недурна собой, – вскидывая косматые брови и слащаво улыбаясь, проскрежетал сеньор епископ.
– Какова игрушка у доньи Алетеи Долорес! – прогнусавил дон Франсиско.
– Или у дона Рафаэля Эрнесто, – поправил сына дон Фелисио и громко захохотал от собственной грубой остроты.
Рафаэль Эрнесто страдальчески посмотрел на него и сморщился так, будто проглотил, по меньшей мере, пол-лимона.
Граф де Ла Роса вздохнул и, увидев Алетею Долорес, жестом пригласил всех занять места за длинным столом, уставленным яствами.
Глава XXI
Обед начался с мясных блюд: мясо серны, баранина, целиком зажаренные зайцы и поросята с приправами и гарниром из искусно нарезанных варёных и сырых овощей – моркови, свёклы, капусты, лука, редьки; украшенные зеленью, с коричневой хрустящей корочкой, запечённые в сметане утки, гуси, куры, цыплята и куропатки; фаршированные форелью яйца; грибы в оливковом масле; воздушные пшеничные лепёшки; креплёные вина для мужчин, сладкие напитки для женщин…
И все эти яства – на изысканной фарфоровой посуде с цветной рельефной орнаментацией, напитки – в молочно-белых и расписанных яркими лазурями сосудах, в тяжёлых бутылках удлинённой, прямоугольной и округлой формы.
Гул голосов с отдельными выкриками дона Эдгара или дона Фелисио вызывал у обоих именинников чувство уныния.
Наконец Рафаэль Эрнесто негромко сказал:
– Поиспытывают немного наше терпение да и разъедутся.
– Остаётся надеяться, что мы ещё лет пятнадцать-шестнадцать их не увидим, – одними глазами улыбнулась Алетея Долорес.
– Сомневаюсь, сестрёнка. Ты заметила, какими глазами смотрит на тебя старший из братьев Мартинесов? Я даже не могу есть.
– Почему?
– Сводит челюсти: очень хочется его укусить.
Алетея Долорес, с трудом сдержав смех, стукнула брата кулачком по ноге.
– Я ничего не хочу замечать, – прошептала она.
– А зря! Да он, нахал, просто раздевает тебя глазами. Вот увидишь, начнёт приезжать и ухаживать, а потом предложит свою немытую руку и заплывшее жиром сердце.
Девушка ещё раз незаметно толкнула Рафаэля Эрнесто:
– Перестань, не то я сейчас пренебрегу приличиями и вдоволь посмеюсь.
– Ты имеешь на это право, Лета, ведь сегодня твои именины. А вот через два дня буду смеяться я, как раз в день моего рождения. Ну, не плакать же мне над тем, что я имел неосторожность родиться… Ладно, ладно, молчу… А твоим потенциальным жирнихом, я хотел сказать женихом, придётся заняться мне самому и сегодня.
– …Уже начала действовать святая инквизиция27, – донеслось до них. – Уже корчатся от пыток в руках палачей проклятые еретики. Уже было по Испании несколько сожжений на костре, святом костре!
Сеньор епископ вскочил, его глаза округлились и горели жёлтым огнём, высоко поднятая голова сильно тряслась, так, что даже прыгали складки кожи на сморщенном, будто печёное яблоко, лице.
– О Господи! – не удержался Рафаэль Эрнесто.
– Я не слышала о таком… – растерянно проговорила сеньора Мартинес.
– Услышите. Скоро все услышат! – не унимался старик. Было очевидно, что он хлебнул лишнего.
– Ваше Преосвященство! – попытался вернуть его к действительности граф де Ла Роса. – Мы склоняем голову перед справедливостью святой инквизиции, однако… Однако Вы отведали ещё не все блюда, а уже поднялись из-за стола. Вам необходимо беречь свое здоровье.
Алетея Долорес переглянулась с братом. Рафаэль Эрнесто вздохнул и, поскольку стук вилок и ножей ещё не утих, негромко заметил:
– Какое счастье, что на нас никто не обращает внимания. Скажи, Лета, на именинах так и положено? Как там крестьяне поступают в подобных случаях? Моя любовь к ним возрастает с каждым скушанным Мартинесами блюдом.
– Я только что сама подумала, – улыбнулась Алетея Долорес, – если устраивать нам именины в замке, в небольшом кругу людей, так уж лучше созвать наших родственников.
– У нас есть родственники? – не понял Рафаэль Эрнесто.
– Стыдись! А по линии бабушки Хулии? Забыл?
– Как я могу забывать то, чего не знаю? – искренне удивился юноша.
Алетея Долорес внимательно посмотрела в его глаза и поняла, что на этот раз брат не шутит.
– Пресвятая Дева! – ошеломлённо сказала она. – Ты не знаешь никого, кроме бабушки Хулии?! Ах, ну да… Откуда тебе знать? Хотя… Отец, по крайней мере, должен был тебе рассказать! – воскликнула юная графиня.
– Тише! – одёрнул её Рафаэль Эрнесто. – Мне совсем не хочется быть в центре внимания… Видимо, так получилось: отец не догадался, ты забыла, а я не поинтересовался, вот и не знаю никаких родственников, кроме родной бабушки… А что, у меня есть какая-нибудь троюродная сестра?
Алетея Долорес погрозила ему пальчиком и поправила:
– Четвероюродный брат.
– Да?! Это не менее интересно! Расскажи, Лета, поскорее – откуда он взялся, как его зовут и сколько ему лет.
– Не торопись, я опишу тебе наше генеалогическое древо по порядку, – с удовольствием заговорила Алетея Долорес. – Наши прапрадед и прапрабабушка пришли в Арагон издалека, с Севера, и оба были светловолосы и голубоглазы. Они привезли с собой двух маленьких дочерей. Одна из них, Анна, стала впоследствии матерью бабушки Хулии. Анна – наша родная прабабушка… Ты все понимаешь, Рафаэль Эрнесто?
– Пока да, – Рафаэль Эрнесто слушал напряжённо и заинтересованно, будто перед ним должна была открыться большая, захватывающая тайна.
– Так вот. Сестру нашей прабабушки Анны звали Марией. Она вышла замуж за крестьянина по фамилии Вивес, родила сына Хуана – двоюродного брата бабушки Хулии. Хуан и сейчас живет в деревне Ла Роса. Он считается нашим двоюродным дедушкой, а его жена – двоюродной бабушкой. Её имя – Эрнестина. У дедушки Хуана есть сын – дядя Хосе. Это троюродный брат нашей мамы Эсперансы. У дяди Хосе и тёти Соледад сын тоже Хосе. Их так и называют: Хосе Вивес-старший и Хосе Вивес-младший. Вот он самый, Хосе Вивес-младший, и есть наш с тобой брат – четвероюродный.
– Уф! – с облегчением вздохнул Рафаэль Эрнесто, сумевший удержать в голове нить сложных генеалогических связей. – И какой он, Хосе Вивес, ведь ты с ним знакома?
Почему он ни разу не появлялся в замке? И этот самый двоюродный дедушка Хуан? Они не хотят с нами знаться? – забросал он вопросами сестру.
– О, Рафаэль Эрнесто! Они много раз бывали в замке, навещали бабушку Хулию. Может быть, и ты их не раз видел, но не знал, кто эти люди. Бабушка Хулия тоже частая гостья в деревне. Она предлагала всем Вивесам перебраться жить в замок, но они люди простые и скромные, и хотят заниматься своим делом, а главное для них – крестьянский труд… Что касается Хосе, то он очень хороший. Ему двадцать один год, но даже старики считаются с его мнением – такой он рассудительный, а ещё – сильный. Ростом Хосе намного ниже тебя, глаза тёмные, а волосы светлые, не такие, как у меня, но всё равно…
– Двадцать один год… – задумчиво повторил Рафаэль Эрнесто. – Наверно, есть невеста? Собирается жениться?
– Насколько мне известно, Хосе ни с кем не встречается, – озабоченно проговорила Алетея Долорес. – Он любит или чужую невесту, или чужую жену… Но это не наше с тобой дело…
– … Романсы – моя слабость, – донеслось до слуха увлечённых тихой беседой именинников. Эти слова нараспев произнесла донья Мерседес. – Позвольте мне, сеньоры, рассказать вам мой любимый романс, я просто не могу удержаться.
– Ради Бога, милая донья Мерседес, – тут же откликнулся дон Эрнесто. – Мы послушаем Вас с большим удовольствием. Не так ли, сеньоры?
Сеньора Мартинес встала и шутливо поклонилась в ответ на одобрительные возгласы28.
– В саду благородная дама
Гуляла в полдневный час,
Ноги её босые
Усладой были для глаз1…
Донья Мерседес, порозовевшая от вина, вдохновенно и довольно неплохо читала, почти всё время глядя на сидевшего напротив неё дона Альфонсо.
«Черт возьми! – подумал Рафаэль Эрнесто. – Да ведь она в него влюблена – это ясно, как Божий день… Вот так молодая мачеха!» – он покосился на сестру, не заметила ли она того, что ясно видел он?
Но Алетея Долорес сидела, мечтательно подперев кулачком подбородок, и смотрела куда-то поверх головы молодой гостьи.
– Замечательно! – первым воскликнул дон Эрнесто. – Откуда Вы, добрая фея, принесли в наши края новый романс?
– От эускалдунак29, – охотно отозвалась донья Мерседес, польщённая похвалой и комплиментом уважаемого графа. – Мой отец – баск. Я покинула родные места всего полтора года назад и знаю множество романсов, которых, вероятно, пока никто не слышал в окрестностях Уэски.
– В таком случае мы будем первыми, кто их услышит, – с улыбкой проговорил дон Эрнесто. – Однако я вижу, что мои гости больше не прикасаются к блюдам. Видимо, нужно сменить стол и перейти к сладкому.
Глава XXII
Множество слуг бесшумно и проворно убрали со стола остатки яств. Перед разморенными от обильной еды и вина гостями начали появляться блюда, которые вызвали у них новый аппетит.
Здесь были виноград, светящийся прозрачной зеленью; лимоны и апельсины с их насыщенным цветом жёлтой и оранжевой кожуры; очищенные лесные орехи; малина с её дурманящим, неповторимым ароматом; сладкий сыр; замысловатые изделия из румяного теста.
В тонких сосудах были молоко и чай; в маленьких пузатых бочоночках по всему столу стояли мёд и тростниковый сахар, предмет гордости хозяина.
Но особое оживление вызвало появление огромного творожного пирога, который внесли на квадратном блюде четверо слуг. От свежего пирога ещё исходил пар, и аромат щекотал ноздри не привыкших отказывать себе ни в чём людей.
– Где наша флювиоль30? – закричал дон Фелисио.
– Да! А где вообще наши музыканты? – спросила донья Мерседес. – Дон Эрнесто, Вы забыли о них?
Вместо ответа граф сделал знак рукой, и слуги отдёрнули занавес, открывший обширную нишу в глубине зала. За занавесом оказались музыканты, прибывшие вместе со своими сеньорами из замка Аутодефенса.
Тотчас, по желанию дона Фелисио, завизжала флювиоль, и все рассмеялись, глядя на его довольную физиономию.
Гости с интересом стали разглядывать инструменты в руках музыкантов.
– Сальвадор! – позвала донья Мерседес. – Исполни «Сильнее смерти – любовь».
Один из музыкантов, видимо, солист, поклонился. Зазвучала негромкая музыка, приятный тенор запел:
– «Юный граф к любимой прибыл
Из-за моря-океана.
И коня поить повёл он
В день святого Иоанна.
И покуда конь пьёт воду,
Граф поёт в тоске и неге.
Птицы слушают ту песню,
Останавливаясь в небе;
Путник, слыша эту песню,
Забывает про усталость,
И моряк на этот голос
Поворачивает парус…»
– Держать музыкантов – неплохое дело, – произнесла сеньора Каррильо, лишь только певец умолк. – Дон Фелисио, Вы одолжите мне своих музыкантов на недельку, когда вернётся мой сын?
– С большим удовольствием, донья Еухения. Я уважаю дона Рауля, преклоняюсь перед его мужеством. Так долго сражаться с маврами!
– А что, дон Рауль должен скоро вернуться? – спросил дон Альфонсо. – Мы с ним были приятелями.
– Я знаю, мой друг. Надеюсь, вы ими и останетесь. В последнем письме сын сообщил, чтобы я ожидала его к зиме.
– Это совсем скоро! – обрадовался дон Фелисио. – Вот уж погуляем! И станцуем сардану31!
– Да что твоя сардана, – скривила губки донья Мерседес. – Вы не видели, сеньоры, танцев эускалдунак – с кинжалами, кубками!
– Дон Эрнесто, мы сегодня танцевать будем? – заплетающимся языком спросил дон Фелисио.
– Мой друг, Вы отведали ещё не все блюда, – граф подозвал слугу и негромко сказал ему несколько слов, после чего слуга вышел. – И потом мы ведь с Вами не настолько молоды, чтобы танцевать. Подождите немного – я приготовил для всех сюрприз.
Слуга вернулся в сопровождении высокого человека в живописной одежде. На незнакомце была лимонно-жёлтая крестьянская рубашка, видимо, крашенная барбарисом, со стоячим воротником; короткая чёрная жилетка; чёрные блестящие штаны в обтяжку, опускавшиеся чуть ниже колен, с кисточками по бокам, в самом низу; и широкий красный пояс, в несколько рядов охватывающий талию.
На ногах его были деревянные башмаки, плетёные сверху, их ремни оплетали щиколотки; на голове – широкополая чёрная шляпа с ремешком под подбородком. Поля шляпы прятали в своей тени глаза человека, видна была только молодая чёрная борода.
Алетея Долорес с первой секунды узнала Герардо и, забыв обо всём на свете, впилась в него глазами, даже розовые губки слегка приоткрылись.
«Ого! – сказал сам себе Рафаэль Эрнесто, глядя на сестру. – Кажется, Лета готова потерять голову. Неужели это уже случилось?» Он нахмурился и враждебно посмотрел на вошедшего.
– Сеньоры! – раздался торжественный голос графа де Ла Роса. – Этого человека зовут Герардо Рамирес. Он порадует нас своим искусством танцора.
«Можно ли так рисковать! – снова подумал Рафаэль Эрнесто. – Ведь отец не видел, как танцует этот человек, просто поверил ему на слово! Вот будет позор, если гости засмеют танцора, которого граф де Ла Роса представил с такой важностью!..»
– Какую музыку ты предпочитаешь? – спросил у Герардо дон Эрнесто после того, как тот поклонился присутствующим.
– Пусть играют хоту32 на гитаре, сеньор.
– Хоту? – переспросил дон Эрнесто. – Но, кажется, это парный танец.
– Я справлюсь, сеньор, – коротко и скромно заметил Герардо.
Граф де Ла Роса сделал знак музыкантам и вернулся на своё место за столом. Гитарист сыграл первые такты, но танцор пока не двигался. И лишь когда в мелодию вплелось постукивание кастаньет, танец начался.
Глаза Герардо были опущены, голова слегка наклонена вперёд, гибкие руки то взлетали вверх, то задерживались на талии, деревянные каблуки гулко вторили кастаньетам. Внезапно Герардо резко вскинул голову, сбросил шляпу за плечи, окинул сеньоров сверкающим, победным взглядом и задвигался быстрее. Чувствовалась его уверенность в непревзойдённом мастерстве танцора: движения, предназначенные для пары, он легко заменял сольными, словно делал это сотни раз, отточенно выполняя каждый поворот, каждый пристук каблука…
Хоту Алетея Долорес знала хорошо. Она не раз танцевала её вместе с Карлосом под щёлканье пальцев многочисленных добровольных зрителей и ревнивые взгляды Мауры. И хотя сейчас танцор был великолепен, юной графине было жаль парных движений. Сеньоры, захваченные зрелищем, может быть, и не догадывались, но она знала: Герардо Рамиресу нужна партнёрша.
Алетея Долорес тронула за рукав графа, всецело поглощённого танцем, и спросила:
– Отец, ты позволишь?
Он машинально кивнул, а когда сообразил, о чём просит дочь, было уже поздно. Алетея Долорес взяла свой веер, встала и направилась к нему.
Герардо увидел сеньориту сразу и сам быстро приблизился, принимая её в танец. Теперь они танцевали вдвоём, слаженно и великолепно, всем существом чувствуя друг друга. Пламя множества свечей подрагивало, и со стороны казалось, будто посредине большого зала разгорелся костер из быстро мелькающих розового атласа, жёлтой рубахи и красного пояса.
Алетея Долорес видела только эту рубаху и сильную шею за расстёгнутым воротом. И ещё видела большой медальон на цепочке, выпрыгнувший наружу. Этот медальон ловил отражение огня свечей и блестел золотой желтизной. Девушке казалось, что он сам излучает свет, потому что она ясно видела изображение солнца, хоть и наполовину спрятанного за большим, вертикально стоящим мечом…
Несколько последних аккордов, и музыка обрывается, а вместе с нею застывают в одно мгновение танцоры: она – прогнувшись далеко назад, почти касаясь веером пола, он – подняв руки и припав перед нею на одно колено.
И в ту же минуту происходит нечто непредвиденное: от резкой остановки танцора тонкая цепочка на его шее обрывается, и медальон, звонко ударившись о каменный пол, скользит к ногам одного из гостей дона Эрнесто, к ногам дона Эстебана Доминго-и-Хименеса.
Дон Эстебан быстро наклоняется, но, не успев поднять золотую пластину, хватается за грудь и грузно падает на пол без чувств. Гости вскакивают с мест; к упавшему подбегают слуги; Герардо, оглянувшись на Алетею Долорес, спешит поднять свой медальон, и в некоторой растерянности останавливается перед графом де Ла Роса; но тот машет ему: «Уходи! Уходи!»; и Герардо послушно скрывается за дверью. Вслед за ним слуги выводят под руки едва живого дона Эстебана.
Глава XXIII
Рафаэль Эрнесто медленно шёл по слабо освещенному коридору и обдумывал свои дальнейшие действия. Несмотря на неплохое начало и замечательный обед, праздник получился каким-то скомканным. То ли виной этому был внезапный обморок и плохое самочувствие дона Эстебана, то ли на всех удручающе подействовал скандал, поднятый сеньорой Каррильо по поводу того, что сеньорита де Ла Роса унизилась до танца с простолюдином, но только праздник поскучнел.
Донья Мерседес, без конца выражавшая Алетее Долорес свое восхищение, вынуждена была сопровождать пьяного мужа в отведённую для них комнату.
Дон Альфонсо и дон Франсиско последовали примеру отца и тоже ушли отдыхать. Сеньор епископ вместе с вызванным доктором Амадэо не отходил от постели больного. Донья Еухения, возмущённая и разобиженная, посчитала нужным убраться восвояси.
Сейчас был вечер. Дону Эстебану, натёртому лечебными настоями, стало легче, и сеньор епископ, наконец, ушёл в свою комнату. Молодые Мартинесы, по-видимому, успели выспаться, потому что Рафаэль Эрнесто совсем недавно слышал их громогласный смех. Это и побудило его отправиться к дону Альфонсо в намерении отбить у него аппетит в отношении Алетеи Долорес.
Юноша ещё не знал, что скажет и как поступит, но ни на минуту не сомневался в том, что задуманное у него получится.
Голоса, неожиданно раздавшиеся за тёмным поворотом коридора, заставили его остановиться.
– Альфонсо, ты сводишь меня с ума, – обиженно сказал голосок, принадлежащий донье Мерседес. – За обедом ты так красноречиво смотрел на дочь графа, что я подумала: не собираешься ли ты к ней посвататься?
– А что, это неплохая мысль, – хмыкнул в ответ дон Альфонсо.
– Зачем же я тогда бросила мужа и согласилась на авантюру с твоим мерзким стариком?! – возмутилась донья Мерседес. – Ведь ты уверял меня, что таким образом мы сможем заполучить всё наследство!
– Да, это так, – согласился дон Альфонсо. – Мы с отцом часто ссоримся, он больше любит Франсиско, и если бы не ты, он давно бы уже выгнал меня из дома без единой монеты.
– Вот видишь, любимый, на какие жертвы я иду ради тебя, – продолжала сеньора Мартинес. – Я преодолела такой длинный путь одна, чтобы приехать в твой дом на целых три месяца раньше тебя! А какое усилие я делала над собой каждый раз, чтобы пококетничать с твоим отцом, стерпеть его ласки и слюнявый рот, разделить с ним брачное ложе!.. Я больше не могу, Альфонсо. Пожалей меня! Давай возьмём золото – ведь я имею к нему доступ – и убежим отсюда вдвоём. Мы могли бы уехать в Наварру и жить в замке отца. Он ещё не видел моего первого мужа, и его легко будет обмануть… Что же ты молчишь, Альфонсо?!
– Мерседес, во-первых, я прошу тебя: не кричи, нас могут услышать, во-вторых, успокойся. Я благодарен тебе и ценю все твои жертвы ради меня. Но я чувствую, что Бог хочет изменить мою судьбу: не зря же Он сегодня дал мне возможность увидеть настоящего Ангела – донью Алетею Долорес. Так неужели ты сможешь помешать воле самого Господа? Нет, ни ты, ни я, ни кто другой не в силах это сделать. А значит, моя судьба отныне связана с дочерью дона Эрнесто…
– Наглец! – гневно перебила назидательную речь любовника донья Мерседес. – Я не простушка, чтобы позволить тебе запудрить мне мозги! О Господи! Разве такой судьбы я заслуживаю?! Зачем тогда отец дал мне образование и обучил хорошим манерам? Нет, нет, не в таком кругу, как вы, Мартинесы, я должна жить… А ты, обманщик, заплатишь мне сполна. Как только твой отец проспится, я расскажу ему о нас с тобой всю правду, и, поверь, меня он не выставит за ворота замка, я ему нужна, а вот тебе придется туго!
– Мерседес, твои угрозы смешны. У меня есть верное средство против отцовской злости – кинжал к горлу.
Послышался звук пощечины, но дон Альфонсо со смешком продолжал:
– Не сердись, девочка. Ты мне ещё пригодишься. Разве тебе плохо со мной, а?
Рафаэль Эрнесто вынул из держака факел и шагнул за поворот. Пламя выхватило из темноты испуганные лица любовников.
– Весёленькая у вас история, голубчики, – без улыбки сказал Рафаэль Эрнесто. – Ну, так у меня против тебя, сердцеед, тоже есть верное средство, – с этими словами он приставил к горлу дона Альфонсо обнажённый меч.
– Ради Бога, сеньор Рафаэль! – воскликнула донья Мерседес. – Не убивайте его, умоляю Вас!
– Видишь, мерзавец, как тебя любит женщина, которой ты намереваешься окончательно испортить жизнь? – юноша, похоже, и не думал убирать меч от шеи побледневшего дона Альфонсо. – Знай своё место. Эк, замахнулся на руку Алетеи Долорес! Её стошнит от твоего признания в любви. А чтобы я знал, что доходчиво объясняю и что, начиная с завтрашнего дня, ты больше никогда не появишься перед моими глазами, я сделаю тебе небольшую пометку для памяти, – и он провел лезвием меча по шее Мартинеса. Из порезанной кожи потекла струйка крови.
При виде крови донья Мерседес лишилась чувств. Рафаэль Эрнесто опустил меч и позволил дону Альфонсо поднять сеньору Мартинес. Потом он проводил их до дверей комнаты, освещая факелом коридор, и на прощание сказал удручённой гостье:
– Милая донья Мерседес, я умею держать язык за зубами. А этого прохвоста как-нибудь проучите. Женский ум изобретателен, отомстите за себя.
Донья Мерседес улыбнулась ему сквозь слезы, а дон Альфонсо наградил его таким ненавидящим взглядом, что юный граф невольно усмехнулся.
________________
Алетея Долорес вошла в свою комнату и села на постель, сжимая холодными ладонями горячие щёки. Потом она встала и заперла дверь на ключ, словно боялась, что кто-нибудь войдёт и разберётся в её путаных мыслях и чувствах. Почему так неистово бьётся сердце и горит лицо, когда она вспоминает эти чудесные глаза, способные пронизывать насквозь? Почему этот человек так захватил её воображение?