И я не выдерживаю, дергаюсь, оставив у него в руке приличный клок волос:
– Ты?! Ты должен был учитывать?! Да ты вообще нормальный, а?! Я тебе изменила – я! Я пошла к нему, я ему предложила, я сама – при чем тут ты-то?! Думаешь, если взвалишь всю вину на себя, кому-то станет легче? Может, мне? Так мне еще хуже от этого!
Олег стряхивает мои волосы с пальцев на пол, качает головой и тихо произносит:
– А ну-ка, рот закрой. Кто дал тебе право перебивать, когда я говорю?
Из меня будто выпускают воздух, я оседаю на пол и закрываю руками лицо:
– Прости…
– Значит, так. В субботу с утра ты у меня. Сегодня еще среда, у тебя есть возможность подумать и решить. Не звони мне, не пиши – не отвечу. Побудь одна, соберись с мыслями, и, если решишь, в субботу утром приходи. Но помни – если ты придешь, выйти уже не сможешь до тех пор, пока я не разрешу.
Я чувствую, как по спине пробежал холодок страха – когда Олег говорит вот таким спокойным голосом, это никогда не предвещает ничего хорошего. А ведь он садист, и при желании может придумать что-то такое, чего я от него не жду.
– Хорошо.
– А теперь уходи.
Я ухожу. И следующие два дня провожу в раздумьях. Нет, я думаю вовсе не о том, пойти мне или не пойти на то, о чем сказал Олег, тут не может возникнуть вопросов. Я думаю о том, как все пойдет после. Но может, Олег наконец-то меня услышит и перестанет держать Дениса рядом со мной? А ради этого я готова на что угодно.
Суббота, утро. Стою под душем, намыливаю тело лимонным гелем, а волосы – шампунем с ароматом калифорнийских лимонов. Самое странное, что я вообще не переживаю о том, что произойдет со мной, даже не думаю об этом. Я доверяю Олегу настолько, что не собираюсь оспаривать его решения или выражать протест. Мне очень нужно, чтобы ему стало легче, потому что я отлично знаю, как виновата. Оправдываться тем, что мы расстались, как-то странно.
Открываю двери в квартиру Олега своими ключами. Даже в коридоре пахнет мятным чаем, и меня вдруг накрывает – он и об этом подумал… Опускаюсь на галошницу и закрываю лицо руками. Он действительно святой, а я идиотка, сволочь… я его предала.
Слышится стук палки – Олег выходит из кухни:
– А я даже не услышал, как ты вошла. Что с тобой, Мари?
– Все в порядке, – поднимаю голову и пытаюсь улыбаться. – Как ты себя чувствуешь?
– Танцевать пока не могу.
– Да ты и до этого не танцевал, – я встаю, сбрасываю шубу, разматываю палантин и снимаю сапоги.
– Ты, конечно, не завтракала? Хотя зачем я спрашиваю? Иди в кухню.
Спорить не хочу, потому послушно усаживаюсь за барную стойку и ковыряю вилкой в салате с креветками.
– Ты не мог бы одеться? – прошу, не поднимая глаз от тарелки.
Олег смеется. Он до сих пор не может привыкнуть к тому, что вид его обнаженной груди приводит меня в возбуждение и лишает способности соображать.
– Ну, правда… иначе…
– Иначе – что?
Я сдвигаю локтем посуду со стойки к стене и смотрю ему прямо в глаза.
– Э, нет, дорогая, не выйдет, – снова смеется он. – Иди-ка в нору, готовься.
В другое время я вся бы задрожала от предвкушения, но сегодня просто не знаю, чего ждать, а потому лучше отключить эмоции – так будет легче. В том, что сегодня увижу какую-то иную грань своего Верхнего, ту, которую он мне десять лет не показывал, я уже не сомневаюсь.
На диване лежат черные чулки, длинные черные перчатки, на полу рядом – лаковые туфли с широкими манжетами на лодыжках, застегивающиеся на навесные замки – Олег купил их мне недавно, странно, что размер подошел идеально, а туфли оказались удобными, можно даже по улице ходить. На подлокотнике дивана вижу кимоно Олега – можно в него пока завернуться, потому что никакой одежды, кроме чулок, нет.
Хочется курить. Сижу на диване, осматриваю комнату, но не вижу никаких новых девайсов или приспособлений, все, как всегда, и шкаф с девайсами еще закрыт. Мне не страшно, я даже не могу объяснить, что испытываю в этот момент.
Входит Олег в синих полотняных штанах-хакама и коротком кимоно, опирается на палку, останавливаясь возле шкафа с девайсами:
– Ну что, готова?
– Можно покурить? – ого, а голос-то у меня хриплый какой…
– Да, покури. И воду принеси, я забыл.
Пока я курю в кухне, открыв половинку окна настежь, чтобы хоть немного охладить вдруг загоревшее огнем тело, он успевает переместить из угла комнаты на центр укрепленные на вмонтированном в потолок рельсе наручники с длинной цепью. Ясно – стоя работать будет.
– Тебе ногу-то можно так напрягать?
– Много разговариваешь. К станку, – Олег уже настроился, больше ни о чем думать и говорить не хочет.
Сбрасываю кимоно, подхожу к наручникам, поднимаю руки. Олег крепко затягивает кольца на моих запястьях, подтягивает цепь так, что я едва касаюсь пола носками туфель.
– Рот, – открываю рот, закусываю шарик кляпа. На шею ложится высокий жесткий ошейник, не позволяющий опускать голову вниз.
Олег отходит к стене, опускается на пол, закуривает:
– Я ничего не буду тебе говорить. Ты сама прекрасно все понимаешь и знаешь, – киваю. – Ты очень красивая, Мари. Я люблю тебя так, как даже не думал, что умею. И никому не отдам. На этом все.
Он опирается на палку, поднимается и идет к шкафу с дивайсами.
– Сегодня твои предпочтения не учитываются.
Ну, разумеется, кто бы об этом спорил… Ты ведь наказать меня хочешь, а не порадовать, какой уж тут выбор.
Но как-то слишком уж подозрительно долго за спиной ничего не происходит. Время тянется, а – ничего. Я осторожно толкаюсь носком туфли и пытаюсь развернуться. Когда удается, вижу, что Олег сидит на диване, руки безвольно опущены между колен, взгляд в стену совершенно пустой. Я не могу ничего спросить – кляп. Изо всех сил мотаю руками, чтобы хоть звон цепи привлек его внимание.
– Что, Мари? Да, так тоже бывает. Я не могу тебя ударить.
Это вдруг приводит меня в ярость. Даже хорошо, наверное, что в этот момент я почти обездвижена и не могу изо всех сил ударить его по лицу. Кляп не вытолкнешь, он фиксирован ремешком, это бесит еще сильнее. Извиваюсь на цепи, как взбесившаяся собака. Олег тяжело поднимается, убирает кляп:
– Ну, что?
– Отцепи меня.
– Зачем?
– Я тебе помогу.
