– Так я есть ваш разведчик, – вдруг ляпнул я. – Немецкое командование забросило меня сюда для разведки. И теперь я должен доложить своему генералу, что задание выполнил.
Робот остановился. Видимо, программа зависла от такого неожиданного заявления. А я продолжал врать:
– Разрешите, господин робот, позвонить мне в Штаб Верховного главнокомандования и сказать, что вы готовы выполнить их приказ!
Тут программа вошла в прежний ритм, и робот милостиво разрешил. Правда, при этом с прицела меня не снял:
– Звони!
Я схватил телефон и стал набирать международный номер, который был указан в документах, что дали мне заводчане. Ладно, влечу в копеечку за дорогостоящую связь, сейчас не до денег – жизнь спасать надо! На том конце провода сняли трубку. Слава богу, я знал немного английский – в школе не пропускал занятий! – и сумел пояснить ошарашенному сотруднику фирмы Roboter Ganz Brutter, что у меня в мастерской находится машина, которая намерена устроить тут мясорубку. Тот вначале не поверил, потом просмотрел бумаги и радостно завопил, мол, этого робота они давно ищут, по ошибке отправили в СССР. «Это очень секретная машина, вы не должны никому рассказывать о ней», – услышал я.
– Да мне плевать на вашу секретность! Вы чего там, хотите Третью мировую начать?! – орал в ответ и топнул ногой. – Тут ваш бронированный солдафон требует генерала!
Сотрудник фирмы сказал, что сейчас свяжется с Бундесвером и все уладит. Действительно, через полминуты со мной разговаривал генерал Штольц, командующий танковым корпусом.
– Гутен таг. Передайте трубку, пожалуйста, майн херр, роботу, который вас пленил! – попросил он. Пленил меня? – вот тебе и, бабушка, Юрьев день! А, впрочем, черт с ним, пускай так думает, лишь бы вылезти из этой передряги!
Я, естественно, не отказал ему в этой любезности и протянул телефон железяке. Тот взял и сразу встал в струнку:
– Яволь, майн генерал!
– Ты есть славный солдат, Panzir Leopard-XII, и я благодарю тебя! Германия не забудет твой подвиг! Я представлю тебя к награде!
– Яволь!
Генерал продолжал:
– Война закончилась с нашей победой. Враг капитулировал! Теперь ты – демобилизован с присвоением звания капрала! Должен быть направлен на хранение на военный склад до следующей войны! Тот, кто рядом с тобой, наш шпион – его не трогай!
Робот подчинился:
– Так точно, мой генерал! – и, втянув в себя все вооружение, отключился. Теперь он был просто бочкой на гусеницах. Внутри него все утихло, даже локаторы перестали вращаться. Сами понимаете, я не поверил своему счастью. Быстро вызвал заводчан, дал каждому пинка и оплеуху за такой «подарок» и потребовал вывезти его с территории моего кооператива. Пояснил, в чем дело. Те, само собой разумеется, тоже не стали испытывать судьбу, запаковали робота и погрузили в бронированный вагон и по специальному мандату вернули в Германию. Мне же выслали немцы немного денег за причиненные неудобства и понимание в имеющихся до сих пор проблемах логистики товара. Генерал Штольц написал теплое письмо и приглашал в гости, намекал, что они нуждаются в хороших работниках, и мне найдут мастерскую соответствующего профиля. Я решил, что пока меня не тянет в Западную Европу, дел в своей республике хватает.
Бизнес идет, кооператив развивается, заказов много. Мои мастера тоже по уши загружены, так что отрываться на отдых нет желания. Только теперь к иностранным изделиям относимся с некоторой опаской. Нам приятнее работать с советскими роботами. С ними проще и спокойнее. Можно внутрь робота-сталевара вмонтировать совершенно посторонний агрегат, и тот будет функционировать. Попробуй такое сотворить с импортным – мгновенно тот сгорит, все узлы и блоки превратятся в месиво металла и пластика. Можно также в наших машинах недоустанавливать трансформаторы и стабилизаторы – от этого техника не станет хуже.
Сломался, скажем, робот-трактор. Впихнул ему новую шестеренку, стукнул кувалдой по микропроцессору величиной с холодильник, и робот урчит мотором и мчится на поле, пахать и сеять. Или робот-няня: заменил ему пакет подгузников, смазал пружины, и все! Ну еще новую лампочку в голову вкрутил, чтобы освещал дорогу по вечерам. Поет для дитя колыбельную такая машина, готовит также манную кашу, на улицу выводит на свежий воздух. Еще приятнее работать с поврежденными роботами-строителями, ну теми, на кого стотонный бетонный блок упал или которые провалились в котлован по неосторожности. Там просто: ввинтил новый манипулятор-ковш или руку-отбойный молоток, дал стандартную программу через перфокарту, и строит тот для нас новые дома, прокладывает дороги, роет траншеи для канализационных труб. Роботы-уборщики, конечно, воняют, но и с ними приятнее работать, лишь меняй фильтр противогаза, когда их очищаешь от грязи и фекалий, что собирают на дорогах. Это вам не капризная малайзийская или нигерийская техника, которая старается стащить все со стола и упрятать в своих внутренностях! И не колумбийская, стремящаяся из всех химических реактивов, которые есть в моей мастерской, сварганить синтетические опиум или марихуану!
Да и чинить проще, главные инструменты – молоток и зубило. И роботы в ответ не ворчат, не возмущаются – им все равно, лишь бы дать возможность потрудиться, выполнить свою программу. Некоторые из роботов по секрету поведали мне, что имеют желание вступить в ряды КПСС и показывать пример доблестного труда. Я вначале не понял, с чего это вдруг? А потом увидел, что кто-то из моих растяп-механиков засунул в дешифратор программирования книгу «Программа КПСС», решив, что она компьютерная. Вот роботы и настроились на нужный лад… А мне по фигу – я вне политики, лишь бы бизнес расцветал, кооператив развивался.
Так что я, что ни говори – важная личность. Мой сын Эркин прав на сто процентов. Кстати, он мечтает тоже стать механиком-монтером. Я не против, лишь бы хорошо закончил профтехучилище, где много лет назад сам получил диплом. А если у вас робот сломался, то привозите его в мою мастерскую – даю гарантию, он будет работать и дальше, пока коррозия не проест насквозь. А что касается коррозии, то это уже не ко мне – к изготовителям.
(21 июня 1989 года, Ташкент)
Хлопотная профессия
(фантастическая юмореска)
У нас есть традиция: каждые 31 октября мы, одноклассники, собираемся вместе в кафе и за хорошим столом обсуждаем наши дела, проблемы, рассказываем о сложностях профессии, которые выбраны нами и ожидаем понимания и поддержки друг от друга. Конечно, все описывают трудности и специфику работы с определенными чувствами, приперчивая подробности, делая большие и испуганные глаза или спуская тон до шепота, озираясь по сторонам – это помогает создать у слушателя соответствующую атмосферу понимания и сочувствия.
Например, Рашид, сотрудник уголовного розыска, с эмоциями рассказывает, как тяжело работать ему, с какими только отморозками не сталкивается, чего страшного только не видит. Подробно информирует, как брал одного мафиозо, который своих жертв закатывал в асфальт, как лихо перестреливался с его боевиками, вооруженных базуками и зенитными пулеметами. Мы слушали его и ахали: да-а, действительно, профессия у него рисковая и опасная.
Потом слово брала одноклассница Ирина, участковый врач, и она описывала, какие только к ней в поликлинику пациенты не приходят: и шизофреники, и больные гриппом, и туберкулезники, и язвенники, и импотенты, и даже инвалиды без голов. Один старикашка прибежал с проблемами энуреза и залил своим урином весь кабинет. Другая старушка требовала вырезать ей аппендицит прямо на письменном столе, хотя страдала геморроем. Все одноклассники качали головой, пили водку и говорили: точно, Иришка, профессия у тебя – жуткая, не дай бог нам работать врачом.
Тут начинала свои страшные истории Софья, учительница старших классов, и у нас волосы дыбом вставали: оказывается, наше подрастающее поколение такое устраивает, что только держись! То стул заминируют – как сядешь, так взрывом к потолку подбрасывает, то доске механические ноги приделают и убегает она, невозможно на ней писать. А парты! Парты красят невидимыми красками и заходишь в класс, смотришь – сидеть не на чем, а как сделаешь шаг вперед – и бах! – стукнулся о что-то твердое. Потом синяк на бедре целую неделю не сходит. И как тут не сказать однокласснице: ох, Софья, тебе медаль нужно дать за такую мужественную профессию.
Все рассказывают о своих трудностях, и к концу встречи все просто устают трепать себе нервы, и водка уже не спасает. Ко мне последнему, молчавшему весь вечер, поворачиваются, хлопают по плечу и утверждают:
– Да, Тимур, тебе единственному среди нас повезло, у тебя спокойные клиенты – и проблем никаких! Поэтому жить будешь долго…
Я киваю и продолжаю пить кока-колу, ибо все равно водкой не успокою то, что горит внутри меня. Профессия у меня, конечно, не такая распространенная как у одноклассников, но тоже беспокойная, хлопотная, можно сказать. Просто я им ничего не рассказываю.
Дело в том, что я работаю директором… кладбища. Это только обыватели думают, что на этом месте всегда тишина и мертвецы спят беспробудным сном. Ха, как бы не так! Стереотипы сложно менять. Побывали бы мои друзья хоть одну ночь на моем трудовом месте, то волосы никогда бы не легли обратно на голову, всю жизнь стояли дыбом. Вообще-то дату для нашего сбора – 31 октября – выбрал я, и никому не объясняю, почему. Ведь наступает Хэллоувин – ночь мертвых, и в это время всем живым путь на кладбище заказан. В том числе и мне. И поэтому этот день для меня – выходной, когда могу посидеть с друзьями, пообщаться, выслушать их истории и не рассказать того, что бывает у меня – не поверят.
Увы, мертвецы – товарищи, от которых хлопот не оберешься. Это вам кажется: уложили их под землю, и полный порядок! Как бы не так! К примеру, три дня назад похоронили одного человека. Много хороших слов говорили, прежде чем придать земле, плакали многие, цветами забросали могилу. А чуть в стороне стояли милиционеры, которые чертыхались при упоминании имени усопшего, наверное, проходил по их картотеке как не очень позитивная личность. Как только траурный процесс закончился, место захоронения покинули и родственники с друзьями, и служители правопорядка. Остался только я, чтобы навести порядок. А ночью заявились посланники с небес и из преисподней. Вытащили бедолагу из гроба и тянут в свою сторону. Одни кричат: «Это святой человек, ему место уготовано в раю, мы его заберем туда!», а другие: «Не хрена вам – он грешник, и по нему наши котлы с кипящей водой страдают! Не отдадим!»
И висит мертвец в воздухе: ангелы тянут за руки наверх, демоны – за ноги вниз, вот-вот разорвут на части. Кричит он: «Отпустите меня! Я тут останусь!», да никто его не слушает, все свои обязанности выполняют.
Скажу вам честно: ситуация не простая. И не каждый смог бы наблюдать за этим, легко умом тронуться. Уверен, мой одноклассник-милиционер Рашид давно бы в штаны наложил, а чемпион страны по греко-римской борьбе Дмитрий, который больше всего умилялся моей тихой службе, просто упал в обморок. А мне пришлось гаркнуть:
– Тихо! Чего разорались! Это вам не базар, а кладбище! Соблюдайте тишину и порядок!
Замолчали спорщики, разжали пальцы, и мертвец рухнул на землю. Если что-то и сломал или повредил в себе, то, к счастью, боли не почувствовал, так как уже нечувствителен ни к чему. Уставились на меня ангелы и демоны, ждут моего волеизъявления, понимают, что тут всем распоряжаюсь только я. А я им назидательно заявляю:
– Вы что тут безобразничаете? Пускай ваше высшее руководство регулирует эту проблему – у небесной канцелярии есть связь с недрами. Что на себя взваливаете ее? Вам это надо? Вы еще тут мне войну из-за него, – и тут я указывают на труп, – устройте, кладбище разворошите!.. В следующий раз вообще никого не впущу!
Тут переглянулись спорщики, пожали плечами, крыльями замахали в знак согласия:
– И в самом деле – нам больше всех надо что ли? Пускай другие решают – мы только исполнители!
И улетели, гады. А мне пришлось заново мертвеца закапывать. А он не хочет обратно, ворчит, что сыро там, холодно и скучно! Я ему проясняю, что в первый день нельзя разгуливать по кладбищу, типа, лежи смирно, осваивай новое место прожи… то есть нахождения. «Теперь твоя прописка под этим крестом», – говорю я, закидывая землю на крышку гроба. Потом утрамбовываю, чтобы не вздумал этот типчик наверх полезть – успеется.
Понимаю, невтерпеж ему, хочется под Луной прогуляться, с местными дамами познакомиться. Да, я серьезно говорю. Думаете, у меня тут только мужской клуб? Все закопаны – и мужики, и женщины. И те тоже норовят каждую ночь побродить, пофлиртовать друг с другом, пошуметь…
Вот вчера обхожу кладбище, а под терраской сидят двое, целуются. Ему – триста двадцать лет с момента смерти, а ей только девяносто четыре! Я им говорю, что большая разница в возрасте, нельзя так, непорядок, это аморально, что скажут другие обитатели этого места? А как же нравственные ценности, культура и традиции? Те растерялись, не знают что и сказать. Смотрю – плачут, не хотят прощаться, руки не отпускают. Сжалился я над ними, почесал затылок и решил:
– О`кей, в виде исключения позволю вам встречаться… но дальше поцелуев что бы ни-ни. О браке и не мечтайте!
А те и рады, обещают не переступать рамки мной дозволенного. Я закинул лопату на плечо и пошел дальше, присвистывая мелодию траурного марша. Это вы плачете от нее, а в меня она вселяет чувство радости и ответственности. А ее таки у меня много. Сами понимаете, хозяйство большое, следить за всем приходится.
У меня тут кооператив открылся. Несколько бывших ткачих по ночам шьют модные саваны, а пару умелых ремесленников рукодельничают всякие аксессуары для гроба или мертвеца, даже венки плетут некоторые личности из других профессий (скажем, повара или учителя), если в тот момент заняться нечем. А утром я продаю все произведенное тем, кто приходит место для нового усопшего присмотреть, необходимые вещи для похорон закупить. Конечно, мой широкий ассортимент вызывает удивление и уважение. О качестве даже и не говорю, лучше чем у живых мастеров мои подделки. Ведь изготавливают это те, кто на себе испытал смерть и траурную церемонию, они уж стараются, вкладывают душу, если, безусловно, ее не забрали в ад или рай.
Да, ладно, это еще цветочки! Пролетарии у меня спокойные ребята, работают прилежно, как и в период жизни. За то так уж получилось, что захоронены у меня антагонисты, то есть классовые враги: на одной стороне кладбища бывшие красноармейцы, а на другой – басмачи. Как только Луна всходит, и начинается у меня сражение. Обе стороны идут в атаку и начинают рубиться на саблях, каждый за свою веру и идею! Звенят клинки, высекая искру, слышны хрипоты ненависти, глаза горят от злобы, пена изо рта идет – страх да и только. Можете представить, какой столбняк схватил бы мою одноклассницу Ирину, если бы застала этот момент. Я, конечно, смотрю на этот цирк с удовольствием, смеюсь, потому что никакого отношения к этой политической проблеме не имею, я как бы над нею и ними. Просто требую, чтобы мертвецы за забор кладбища не выходили и там никого не пугали. А тут – пожалуйста, мочальте друг друга в капусту. Хотя и измочалить уже нечего, все истлело, только одни скелеты с буденновками и чалмами на черепах, и оружие, что соратники еще в те давние годы уложили рядом.
Есть у меня и шулера: как усядутся в «дурака подкидного» играть, так и режутся до утра, обвиняют друг друга в мошенничестве, кричат, бьют по морде. Бывают, сговорятся и новичка – недавно захороненного! – приглашают как бы за дружескую игру, а на самом деле разденут до гола, даже из зубов золотишко выбивают за карточный долг, обручальные кольца снимают. Тут глаз да глаз за такими надобен, иначе вообще превратят кладбище в криминальный мир. Слава богу, есть участковый милиционер дядя Исмаил, он иногда тоже встает с могилы, обходит территорию, за порядком бдит. Боятся его шулера, помнят, как он еще при жизни им устраивал веселые часы в отделении милиции. Всегда спрашивают добрыми словами: «Салам алейкум, Исмаил-ака! Как здоровье?» А тот грозно сопит:
– Нет его у меня – здоровья. Однако силенок много, чтобы вас скрутить в египетские мумии, прохиндеи.
– Нет-нет, ака, мы сейчас с законом не шутим, – оправдываются те и медленно спускаются в свои могилы, чтобы участковый не вздумал с ними провести соответствующие беседы. Да, строгим был этот милиционер, что и сказать! – до сих пор в почете.
