…Но Буря Придёт

Разве готова она добровольно избрать эту долю, обречь себя на разлуку и одиночество до грядущей ей узкой могилы? К чему терзаться из-за недостижимого, пылать сердцем к храбрейшему из людей, в ком узрела она все мечты о супруге – но к врагу, который не станет принадлежать ей – а она ему? Как могут быть они вместе – тем больше после того ужасного признания, что поведал ей Эрха перед своей тяжкой кончиной?

А представить себе, что она и дальше будет так жить, зная, что Áррэйнэ жив и где-то рядом – но уже не с ней, и так будет всегда – это было поевыше всех сил. Представить, что когда-то придётся уступить этого любимого ей мужчину какой-то другой женщине в Эйрэ, чьи любовь с лаской скоро сотрут в нём со временем всякую память о дочери Конута – и даже то просто признать, что Лев никогда уже больше не будет подле неё – уязвлённая женская гордость её не могла с тем покорно смириться.

Но осознание своей беспомощности перед выброшенным жребием заставляло наворачиваться на глаза столь предательски жгучие слёзы. Майри хотела лишь только ещё раз увидеть его – встретить хотя бы в смертельном бою глаз на глаз – увидеть, и умереть от его руки… или убить и его самогó… Всё равно, к чему ей тогда будет жить, в одиночестве тратить все те отведённые годы до пепельной седины с чёрным зубом, оставив своё израненное сердце вдали словно надвое разорвавшись – как предрекла ей когда-то в ночь празднества Самайнэ старая Марвейн?

– Хорошо, дядя. Но что будет – то будет. Я пойду с вами сражаться за наш дом, – ответила Майри.

– Тогда собирайся в путь нынче же, – дядя развернул перед собой свиток выделанной для письма тонкой кожи и раскрыл костяной ларец с лучшим чертальным набором, намереваясь писать что-то – послание для родичей или приказ ратоводцам.

– Ты снова поедешь с Айниром – он завтра как раз поведёт туда Ярнвегг и пеших. А я присоединюсь к вам чуть позже. В Винге накопилось много срочных дел – и после смерти Эрхи их только прибавилось на мою спину, пожри всё пасть Хвёгга! – озлословил на миг её дядя, – теперь я перенял от него и именование Вышнего защитника Дейвóналáрды, кое должны подтвердить на Великом Совете скригги всех орнов свердсманов.

– Скригги всех орнов?

– Так, все владетели сейчас собираются в Высоком Чертоге – и предчувствую я, что немало там будет и споров, и розней. Сын Къёхвара слабый здоровьем – молвят иные, что сердце его стало хилым, и кровь во всём теле застаивается. Это дурно – такие известия слышать как раз накануне решающих битв, когда нужно все орны дейвонов с другими семействами взнять воедино, собрав их в надёжный союз. В южных землях весенней поройразгорелось восстание, как против всё новых поборов на соль и железо взнялись небогатые свердсманы, изгнав хондмактэ из Скъервиров и избрав вожаков из своих. Уже десять гейрдов не признают нашей власти, объединившись в военный союз. А орны Прибрежий теперь уже тоже грозят обособиться, вспоминая прежние попранные вольности и во весь голос требуя того – с их нынешним предводителем вместо покойного Брейдура. Вправду, в Винге творятся разброд с несогласием нынче. Быть может не все будут рады меня во главе наших воинств увидеть, дабы тем больше ослабить владетельный дом…

Помолчав какой-то миг дядя продолжил чуть тише, словно даже здесь в их родовой тверди эти слова предназначены были не каждому уху:

– Среди иных свердсманов южных семейств даже вызрел зимой прошлой заговор, дабы Когтя с роднёй в час охоты на вепрей умертвить в лесных топях и взять себе власть в ходагейрде. Но на беду те из них молодые и прыткие, кто не сумели сдержать свой язык за столом или с девками ночью, всё погубили. Проницательный Клонсэ не мешкая сразу схватил всех кого только выявил в сговоре, и живо их вздёрнул на стенах Хатхáлле за горло точно воров с торжища. А тех, чью вину доказать не смог прямо, велел оскопить – дабы не было повадно другим покушаться на правящий орн и мечтать о потомках в Высоком Чертоге. Скригга Свейров прилюдно возмутился такой немилосердности, что болтавшийся с теми зачинщиками его младший сын теперь стал уж ни муж и ни дева, как баран холощёный – так Коготь его осадил вмиг, что был и тому волен вывесить на стене конопляную петлю там с прочими рядом – а внуков ему и другие сыны наплодят, раз у Въёрна того голова была хилой на разум.

Бурый умолк, не отрываясь от письма, которое выводил перед собой на листе, искусно нанизывая слова в рядки рун для послания родичам, сражавшимся на востоке и юге Дейвóналáрды.

– Если бы ты стал ёрлом дейвóнов, – внезапно сказала Майри, не глядя на дядю и устремив взор куда-то вдаль в растворённую оконицу, – то распри могли бы пресечься перед именем орна Дейна во главе нашего народа…

Доннар удивлённо поднял на племянницу взор, и перо в его руке застыло, размазывая чернь несотворённых знаков письмен по убеленной коже скрутки.

– Ты говоришь так, как некогда думал твой отец Конут, моя девочка – и это с его храбростью стоило брату жизни от долгих рук ёрла. Наш орн сейчас мал, обессилен подчас этой распри как никогда ещё прежде. Сколько родни полегло головами, а сколько сгинуло под Аг-Слéйбхе, чья судьба нам неведома – есть ли в Эйрэ могилы их даже?

Да, я теперь вышний защитник Дейвóналáрды, и это даёт многое – власть моя над воинством велика, и слово в Совете будет сильнейшим после правителя – но не все из владетелей призна́ют возвращение орна Дейна в Высокий Чертог, случись таковое. Имя наше противно многим семействам, чтобы те вновь допустили руку потомков Горящего за Столом Ёрлов. Кому-то милее и недобитые Львом А́рвейрнов Скъервиры… А война меж дейвонских семейств теперь будет смертельно губительна, когда враг уже стоит одной ногой в нашем доме. Если мы погрязнем в братоубийственной сваре за место в Хатхáлле меж всеми великими орнами, то сплочённые Неамхейглахом кийны с лёгкостью выжгут всё то, что мы сами попрежде спалить не успеем.

– Быть может… – так и не глядя на дядю произнесла она вслух, взирая куда-то вдаль в распахнутое стрельчатое окно их чертога, где простирались бескрайние дали полей и лесов, уходя их иззубренными кромками за небокрай на восток.

Майри снова умолкла, и лишь взор её вновь попытался взлететь из родных стен их тверди – устремляясь к черте небокрая туда, где был он – недостижимо далеко от неё…

Гусиное перо в пальцах скригги Дейнблодбéреар после короткого раздумья вновь заскрипело по выделанной коже вереницей выписываемых там острых рун.

– Знаешь что, моя девочка? Нагоним мы Айнира в нашей выправе на юг – а прежде я всё же возьму тебя в Вингу.

– Меня – на Совет? – изумилась дядиным словам Майри.

– Как знать – быть может рассказ твой о той тяжкой доле, что ты вынесла подчас плена в Эйрэ – и то, как не мужами-воителями, а твоей женской рукой Мать Костей едва не сразила двух самых опасных противников, поможет встряхнуть тех из многих, кто уже желает замириться с их áрвеннидом и отдать все утраченные нами в час распри владения? Быть может твой голос и слово не лишними будут там, дабы поколебать сомневающихся.

Дядя умолк, взглянув в очи племянницы.

– Да и когда тебе выпадет побывать наконец-то в дому́ наших предков, коим прежде владели они? Согласна?

Майри утёрла ладонью набежавшие на глаза слёзы – то ли радости, то ли тревоги. Сердце её забилось в предвкушении побывать наконец в древней тверди Хатхалле и увидеться в далёком ходагéйрде Дейвóнала́рды с тамошними родичами и со своею подругой из Глухого селища Грелёд дочерью Хёрда, младшего брата почтенного Скегге. Некогда сосватанная за сына вершнего воинством одного из защитных стерквéггов Винги Гуннора Ясного из Фрекиров, сейчас она жила с супругом и родившимися тут детьми в величественнейшем из городищ Запада – и кого дочерь Конута не видала со времени свадьбы уже долгих пять лет. И в одобрение дядиных слов Майри утвердительно кивнула ему.

Но в душе у неё отчего-то как камень легло то незримое разумом чувство тревоги – какой-то грядущей и скорой беды…

Во дворе их стерквегга на Круче шумел гам голосов, конский храп и звон стали. Торопливо метались по сходням грузившие снасти с припасами возницы, запрягая готовые вороты к выходу. В перекаты грузились тюки и бочонки, кузнецы без продыху трудились у распаленных докрасна горнов. Шипели точильные камни оправок, заостряя мечи и копейные жала, сыпя искрами жарких окалин.

Айнир был весь в заботах, снуя по двору и средь многих покоев их тверди, выполняя порученное и подготавливая воинство к выходу. Приглядывая за перековывавшими скакунов служками, он слушал вполуха слова их конюшего и давал указания сбруйникам. Закончив дела тут сын Доннара вышел во двор, где и встретил стоявшего родича Хугиля, кто опёрся о тёмное дерево толстой подпоры и толковал о чём-то с коловшим дрова человеком помладше. Подле них был ещё один воин в годах чуть за сорок, прибывший с загоном Копыта – по обличью из северян. И вроде бы даже в загоне их Айнир недавно видал и того сестры сына его дяди Храттэ, чьё лицо он узнал средь толпы уезжавших от Кручи – Ничейного, Бундина. Эх – с ним бы по старой памяти поговорить, как когда-то в дороге до Винги, где они и сдружились… но уже не судьба.

– И ты тут, почтенный? Я уже думал, отец отослал тебя в Вингу вчера.

– Успею ещё я покланяться Скъервирам, юноша… – покривился Копыто, отерев дланью бороду, – раз твой отец позабыл про отмщение, уповая на речи с их домом волков… Будто кровь серебром и чинами окупишь.

– Опять ты о старом… Сказал же отец, что не время для смуты.

– Ведь и сам ты двух братьев лишился, почтенный – не так? И помню, как клялся ты Вотину, что мстить будешь сам тому зверю из Эйрэ – какой ни была бы цена – ибо кровь не прощают. Чем же хуже мой брат, чью я казнь зрил своими глазами?

Он впился ногтем в ту страшную вмятину на голове.

– Видишь – память о том, как башкою о стену я бился, когда видел как рвали его на куски? Я как ты своё слово исполню… когда время придёт.

– Или не сдохли уже и сам Къёхвар – и все те, кто судили там Эвара? – пожал плечами сын Бурого, считая глазами коней, что уже подковали на кузне и гнали в их стойла.

– Все ли? – оскалился вдруг его родич.

– Сколько же ещё нужно тебе, Хугиль?

Копыто воззрил сыну Доннара прямо в глаза.

– Ты отважный и храбрый, люди чтут тебя как ратоводца. Ты и будущий скригга наверное, Айнир – коль сумеешь дожить до того, уцелев в этой распре. Но видно забыл ты закон, что довлеет над миром – как и было, и есть, и всегда оно будет – что кровь не прощают врагам, не щадя никого. Из семян вырастают волчцы, а из выщенков волки.

– Разве все там виновны в их доме, что жаждешь ты стольких смертей себе в плату?

– А разве лишь две только смерти у нас не отплачены, Айнир? Никогда дружны не были наши семейства – так чего же смущаться того, сколько крови пролито меж нами в веках? Или из тех ты, кто любит жрать мясо, но резать овцу самолично стыдится – что будешь и зверю из Эйрэ воздать не своею рукой, как случится когда-нибудь, дай то Горящий?

Сын Доннара хмуро взглянул на родича.

– Пугаюсь порой тебя, дядя…

– Миром правят суки, крысы и волки́… – презрительно хмыкнул Копыто, взирая на сына их скригги – не понявшего видно доселе сурового этого знания, – и лишь тот, кто силён, может тратить слова – кого будут все слушать, боясь его мощи. Иначе сжирают слабейших, как Скъервиры прочих и нынче. Или дом наш был чем-то их лучше – когда вместе с Къеттирами воздавали мы Афтли в минувшем – всех их точно овец перерезав в час смуты, свержителей нашего рода? Или как Гальдуров тех же твой матери брат, славный Храттэ?

Он озирнулся на миг на стоявшего рядом мужчину из северян – и тот ухмыльнулся, оскалясь – как будто припомнив о чём-то приятном.

– Ты-то Книжник – и свитков читал уж побольше меня – должен знать, как то было…

– Да, читал… Только я не средь них, кого ты называешь! – бросил Айнир Копыту, весь вспыхнув на миг.

– Все средь них мы – волком или овцой – каждый станет таким, кем он водится в жизни. И отец твой отнюдь не ягнёнок, принимал и верши́л по-мужски те решенья, что кровью оплачены. Ты спроси его – кто вместе с Храттэ и мною свинью ту за руки и ноги держал, когда сердце его Иннигейрд выреза́ла живому? Много что Доннар расскажет… Да и ты ведь своею рукою казнил негодяев, как помнишь.

– Помню… – на лбу Айнира взрезалась острая складка морщины, – только гордости мало в том было, что там делал порядок держа – как я сам же своих…

– Зря стыдишься того. Кровопийц не прощают, в земле лишь их место. Не сготовишь жаркого свинью не забив – всем известно. Каждый станет таким, кто он есть… но добычей я быть не хочу. А вот ты уж решай за себя – что прощать или нет своим недругам.

Копыто умолк на мгновение, пристально глядя на Айнира.

– Когда встретишь ты этого зверя, кто сестру твою в землю живой положил – и уж спрашивать даже не буду, что сделал ещё он с ней прежде – будешь ли тратить свой час на слова? И будет ли он говорить с тобой сам?

Когда сын их нового скригги ушёл, Хугиль вновь обратился к тому, кто застыл подле колотых дров.

– Так ты сам из Варглейфов, что данники Альви?

– Был им прежде, почтенный… – нахмурился кольщик, опёршись ладонью на древко секиры, – но теперь служу Дейнову дому, когда мой господин бежал в Эйрэ изменником, а брата они там… выблю́дки…

Он умолк, недомолвив о чём-то – и пальцы лишь стиснули черен.

– Ну и славно, что не северянин. Вон, Три Жала породу с лица за пять стрел разглядишь. Так поедешь со мной в ходагейрд – коль желаешь?

Секира со стуком ударила в корень, ломая полено на части как щепку.

– С охотой, почтенный…

Хугиль обернулся лицом к северянину.

– И парнягу с собою берём. Малый хваткий – сгодится.

– Вот уж точно – весь в этом в отца! – усмехнулся Тристингур.

– Хоть в какого из двух? – вопроси́л вдруг с усмешкою Хугиль.

Три Жала пожал лишь плечами.

– А да Шщар его знает? Ведь оба в минувшем воители были что надо…

Этайн отпряла от твёрдых холодных зубцов стен стерквегга в Трёхпутье. Здесь в преддверии битвы за тверди лежавшего на середине пути между взятым весною Берёзовым Долом и ближними крепями мощных Железных Ворот места Огненный Столп – важнейшего в здешних срединных уделах Дейвоналарды – собирались все воинства кийнов, готовясь в бою отразить наступление Скъервиров и их союзников, укрепившихся в Эльдстодингейрде. Сюда Тийре привёл свои силы, дав короткое время на отдых, лечение раненых с хворыми, сбор всех важнейших припасов и новых людей, чьи загоны входили в тот день сквозь раскрытые створы ворот городища. Гам, лязг, ржание, крики, скрип тяжких возов и удары железных подков по камням большака как зловещая песня без слов колыхали распаренный воздух равнины, над которой как каменный лоб возвышалась могучая круча холма, с чьей вершины до дальней черты небокрая дочь Кадаугана была способна узрить клубы туч, что далёкой грозой надвигались с заката на город.

Зрила она с высоты возведённой при ёрле Арнгейре Убийце Врагов дома Къеттиров древней стены́ на огни в старом городе к югу за укрепью, где ужаснейший мор из сыпухи с дурною водой истребил за прошедшую зиму пол-тверди – и как чёрные тени сновали укрывшись под кожей глухих опередников с масками лекари, собирая гниющие трупы и вещи с проездов и мёртвых домов, увозя их телегами в пламя сжигавших заразу кострищ, засыпая колодцы калёным углём или солью. Глухим звоном летели оттуда надрывные стуки колёс и волнующий рокот тревожного била. До окончания мора под страхом немедленной казни никто не входил в оцеплённый их воинством город, и не покидал его – дабы хворь не пришла в войско Эйрэ, занявшее поле и новую укрепь вдали от того.

Зрила она и взмывавшие в ветра порывах воздетые стяги с взлетающим соколом, чёрной стрелой устремившимся ввысь на лазоревом небе – знак хозяев Круа-а-карраг, Твёрдой Кручи – оплота второго средь всех кийнов Эйрэ семейства владетелей Габ. То, что сам Конлойх Хеб-Кроймилл нежданно привёл сюда воинство кийнов востока и данников их в эти земли, не могло не оставить её без волнения. Много лет уже старший хранитель печатей в Аг-Слейбхе не покидал стен ардкатраха кроме поездок в родные уделы.

– Дурно выглядишь, дочерь Кадаугана. Исхудала, бледна. Не для женщины место в выправе средь воинства, вечно в седле на ветру и под солнцем… – вместо приветствия молвил Безусый, учтиво кивнув ей при встрече. Светило склонялось к закату, багровыми бликами медленно вскользь продвигаясь к черте небокрая, озаряя высокую стену хугтанда, под которым в саду при святилище Вотина встретились двое теней – точно случайно столкнувшись тут с глазу на глаз.

– Моё место – быть с тем, кто мне дорог… – Этайн кивнула в ответ, поклонившись пред фейнагом Габ, – здравствуй, достойный сын Килина. Что привело тебя вдруг от горы в эти земли?

– Война… – старый Конлойх бесстрастно кивнул головой в бок стерквегга, где гремели железом тяжёлые молоты кузниц, топотали воители и скакуны, и скрипели подъёмы колодцев, давая воду для быков и коней.

– Только ли это, почтенный?

– Не только… – Хеб-Кроймилл внимательно глянул в глаза ей, – проницательна ты, дочерь Кадаугана. Тогда, как видал тебя в тверди владетелей малой девчонкой ещё, и не думал что та козлодёрка с подковой вдруг станет как тень возле сына Медвежьей Рубахи – кому тоже была суждена не такая судьба.

Этайн какое-то время молчала, взирая на Конлойха. Затем обернулась на миг к растворённым дверям из святилища.

– Почему я тебе ненавистна, почтенный? Только тем, что не Ольвейн, а я стала тенью владетеля? Скажи – пусть свидетелем будет чужой бог, кто к нам безразличен, бесстрастен…

Фейнаг Габ очень долго молчал, лишь внимательно глядя на Этайн. Даже бровь его не приподнялась на столь необычный и дерзкий вопрос. Молчала и женщина, всё выжидая ответа.

– Ты умна. Даже много умнее за Ольвейн, дочь Кадаугана… И поверь – нет мне разницы, кто из всех женщин войдёт с сыном Дэйгрэ в святилище, и чью руку окрутит ей пояс их с мужем судьбы, и чьё чрево даст новых наследников дому владетелей Бейлхэ. Путь сюда пролегал через Озеро, и я был пред отцом твоим там – это знаешь?

– Не знаю… – она на мгновение вздрогнула, и голос у Этайн чуть дрогнул, – и как он, почтенный?

– Как прежде… Недуг его ест. Не верить мне можешь, но сам я пытался смирить его, дать свою волю на брак твой и Тийре – но… нет мне нужды слушать злобную бабу, что в семействе теперь взяла верх и желает лишь мести, а фейнаг у Конналов стал её голосом, тряпкой… – губы у Конлойха взнялись в колючей усмешке с презрением.

– Тогда в чём я повинна пред всеми, почтенный? Тем, что он меня любит одну, и желает женою назвать по чести́ и закону? Почему ты из всех глав домов первый против меня?

– Разве я – кто встал подле него в первый час же, всем тем поддержав место Тийре на Кресле, служа сыну Дэйгрэ так верно как и отцу его прежде? Нет мне разницы кто из всех женщин женой станет арвенниду – пусть то было бы лишь по закону.

Конлойх какое-то время молчал, глядя Этайн в глаза.

– Ты ещё молода, и всего не изведала цену, что в жизни даётся нам выбором, Этайн – но быть может однажды поймёшь… что порядок с законом есть то, на чём держится мир. Без порядка впадает мир в бездну, жажда власти и алчность взять больше чем до́лжно сплетаются в омут, из которого страшной ценою порой удаётся нам вырваться…

Безусый умолк на мгновение, хмурясь.

– Ты не видела смуты, что была в ту пору, как был я тебя дважды младше. Ты не видела крови, что про́лита была в домах… Без закона с порядком в наследии, без внимания слову иных устремляется строй во всевластье – в безвластье. Когда сильные слушать не жаждут иных им подобных, не внемлют уступкам друг другу с согласием, то сквозь мглу низверзается в мир тень Шуршащего, кто холодными кольцами точно в тисках сокрушает порядок. Кровь и кровь – вот та плата за то, что вернёт всё назад… и уже не как прежде. Ушедших от нас не вернуть, никакою ценой не отверзнуть от смерти…

Бесстрастный взор фейнага Габ на миг дронул. Слушая речь его Этайн молчала, лишь в волнении проглотив так горчившую под языком точно липкий и вязнущий ком слюну. Собеседник, внимательно глядя на женщину тоже заметил то, хмурясь.

– Ты умна – но порою наивна… Ужель думаешь ты, как иные тут слепо толкуют, что я жажду стать первым из наших домов, отверзая владетеля прочь от законного места отцов в доме Бейлхэ, навязать ему внучку свою как жену, а тебя вон исторгнуть? Или думаешь ты, что стремлюсь я с домами востока опять отделиться от Эйрэ, как было в далёком минувшем – когда предки твои кийна Кинир владели уделами всеми к восходу от гор, а дом Габ был их первой рукой? Да – есть в избытке таких недалёких, кто и нынче мечтает о том же… но только не я.

– Почему же, почтенный?

– Ведь знаешь сама. В одной связке все кийны огромная сила, способная даже низвергнуть могучейших недругов, коих щедро нам дала судьба средь соседей. Чего сто́ит мой дом против тех степняков, кто огромною мощью кочевий приходят как прежде из Моря Травы век за веком? А единою силой мы длань, что способна сломить даже войско дейвонского ёрла… заставить их встать, образумить свой натиск, забыть про довлеющий нашим проклятием Мурхаддов дар… Сорок лет я служу тому делу, из всех своих сил упрочняя единство, смиряя всех тех недовольных и жаждущих силой восстаний взять больше, чем до́лжно от нас всех в едином союзе.

Конлойх на миг снова смолк, глядя женщине прямо в глаза.

– Наш владетель, твой муж по чести́ – он способен на многое… Из мальчишки, кто вёл лишь десяток копейных, прорезался вождь и могучейший арвеннид, коего прежде не видело небо над Эйрэ. Но и он не всесилен… Ведь есть порой во́йны, которые выиграть трудно – а то и невозможно.

– И эту? – спросила с волнением Этайн.

– Быть может… Все века мы с дейвонскими ёрлами были соперники, вековечные недруги – рок наш таков как могучих соседей. Тийре сумел отвернуть поражение в этой войне, преломить силы Скъервиров, выгнать их прочь из всех наших уделов и вот далеко как продвинуться. Но сумеет ли он победить? Сила, что против нас встала, огромна, могуча – способна всё так же себя преломляя держаться, найдя в себе новые силы нас бить напрямую и втайне, найдя себе новых союзников…

– Юг – или Север? – прервала его дочерь Кадаугана, в волнении вздрогнув от горьких вестей.

– Видишь – подсказывать даже не надо… сама ты способна зрить в корень. Брузги пришли, и дела там серьёзные.

Этайн в волнении стиснула руки, сжав побелевшие в судороге пальцы. Фейнаг Габ заприметил, как часто она это делает в их разговоре.

– Ты была бы достойной женой для владетеля нашего, матерью новых наследников… быть бы могла. Но не до́лжно порядок обрушивать, следовать всем вопреки. Можешь быть ты ему его тенью, родить ему чад по любви, быть с ним рядом – но только женою ему должно быть по закону… и видно, что быть ей иной. Иногда есть вершины, взойти на которые нет такой силы. Иногда есть те войны, в которых победу не взять никакой порой силой.

На лбу фейнага Габ пролегла борозда острой складки морщины, и лик его вдруг потемнел на мгновение.

– Есть те женщины, кои не в силах женой стать любимым – точно ров, точно бездна меж ними межа, что их жизнь разделяет законом…

– Как и та, кою ты получить не сумел? – догадалась вдруг Этайн.

– Не сумел… по закону…

Голос старого Конлойха дрогнул на миг. Хранитель печатей умолк, лишь с какой-то печальной усмешкою глядя на дочерь главы дома Коннал.

– Я любил её может не меньше, чем Тийре тебя – и понять как мужчина могу бедолагу Плешивого Лба, кто столь крови немало пролил не из долга с присягою может в час смуты домов, а той страстью бесплодной снедаемый к женщине, чувством увы безответным измученный годы – но кто смог после всё же простить и её, и себя – и начать жить нано́во, забыть…

Безусый дотронулся левой ладонью до облика взрезанной в цельном берёзовом дереве подле святилища стати Гефадринн.

– Праматерь едина у всех нас – дейвонов и арвейрнов – она не даст сердцу солгать, что мне жаль вас двоих, как никто может быть это я понимаю… Мы стремились с ней с детства друг к другу, родне вопреки. Как и ты, она вместе со мною сбежала из отчего дома, как тень подле будучи рядом. Но родитель её был как каменный столп непреклонен – слишком памятны были в семействах у нас все те раны и смерти, что мы нанесли нашим близким в час смуты ещё не так давней, как дом её был на боку прежде Форгалла, а потом присягнул слепоглазому Домналу – а наш кийн оказался расколот, сражаясь друг с другом и с всеми соседями, когда прочие выбрали сторону Манеха с Гилрэйдэ, присягая в служении Мохтайру с Килином. Не желал он и слышать о нашем союзе, упрямый как Карнах Мор-Теах – неумолимый, ни мне и ни ей не внимавший, не давший согласия.

Этайн, слушая старого Конлойх, молча опёрлась рукою о древо изваянной в белой берёзе Дарующей.