…Но Буря Придёт

Словно глухой львиный рык.

Внезапно Майри вспомнила, точно озарённая вспышкой наития, что нынешней ночью минул ровно год, когда во дворце áрвеннидов она собственноручно расправилась с пойманным ею врасплох Львом из Килэйд, и едва не забила до смерти ножом самого́ их владетеля. Так вот зачем тот, уцелев, вздумал жизнь сохранить и ей тоже… В отмщение за убитого ею Ёрл-лáддврэ áрвеннид вздумал сегодняшней ночью как виру забрать её жизнь за убитого друга, чтобы тот в годовину своей неурочной кончины получил наконец кровь убийцы и успокоился в бездне ям Хвёгга – и затем и прислал к ней безмолвного этого смертоубийцу…

– Так тебя за моей головой прислал Тийре? – пытаясь успокоить взволнованное дыхание Майри с вызовом бросила эти слова в его скрытое тканью лицо, не отводя глаз от сумрака под наголовником, словно пытаясь там выглядеть взгляд чужака.

– Тийре мне не повелевает. Он мне владетель, но не хозяин. А так верно – догадлива ты, для чего я пришёл…

– Так ждёшь чего, гнусь? Ступени ногами считать утомился?! – резко бросила пленница прямо в лицо ему.

Безликий пришелец молчал, словно и не слышал её гневных слов.

– Ты пела… – сказал он вдруг тихо, по-прежнему не двигаясь с места, и даже ладони на его коленях не дрогнули ни единым из пальцев, – что за песня это была, расскажи мне?

– Что за дело тебе до дейвóнских песен, ты – душегуб? – разозлённая, она не сводила с него острого взора – зная, что он тоже смотрит ей прямо в глаза.

– Потому может быть, что и я сам дейвóн… – безликий чужак вдруг произнёс это на её родном языке, на срединном наречии – так чисто, словно на нём говорил от рождения.

Майри вздрогнула словно ужаленная змеёй, всем телом отпрянув назад на два шага.

– И ты, выродок, ещё и смеешь говорить мне об этом? Ты, кто сородичей убивает и служит врагам? – в ошеломлении она перешла на родную ей речь, пристально впившись глазами в сокрытый под наголовником лик незнакомца.

Какое-то время безликий гость так и молчал, застыв без движения подле дверей.

– Но и на четверть по крови я а́рвейрн… и с малых лет вырос в Эйрэ – сколько помнил себя. И чту я Бури Несущего, а не Всеотца… – на миг он умолк.

– Сами дейвóны лишили меня – ещё малым ребёнком – моих отца с матерью, дома, всех родичей до единого… и даже памяти о них!!! – спокойно говоривший это голос чужака на краткий миг при последних словах стал вдруг полным захлестнувшей его ярости, заставившей Майри вздрогнуть от волнения, когда тяжёлый кулак незнакомца со всей силы ударил о каменный выступ, словно не чувствуя боли.

– Ненавидишь меня – что же, ненавидь… Но не вини в отступничестве от своих, нет у тебя на то права. Мой дом и вся моя жизнь только здесь, в земле Эйрэ – и присяга моя áрвенниду тверда. Не тебе меня осуждать, дева – не смей…

Майри не отвечала, лишь настороженно глядя на чужака и не веря ни единому слову.

Незнакомец вдруг чуть приблизился к ней, подавшись всем телом вперёд.

– Ты пела сейчас эту песню. Верно, мать её пела тебе как-то в детстве… и моя мать её тоже пела. Я в этот миг словно вспомнил ту прежнюю жизнь, с твоих слов вдруг ко мне неким чудом вернувшуюся…

Он умолк, внимательно глядя на девушку.

– Не знаю, откуда сама ты, из какого удела… Думаю, всё-таки северянка, как по говору слышно. Скажи: знаешь ли ты одно место в ваших краях? – нежданно спросил её этот чужак. В его голосе послышалось напряжённое волнение, и не дожидаясь ответа незнакомец продолжил:

– Это где-то на севере Дейвóналáрды… – торопливо говорил он на среднем дейвонском наречии, – …верно, около самых Помежий с союзными землями или с уделами Эйрэ – но точно не помню… Дикие, непроглядные чащи – чёрные ельники прямо по кручам, болотные топи и горные пустоши – но прекрасные в своей дикости. Там есть гора, что возвышается среди кряжей выше прочих отрогов и скал. Спина её голая, без единого древа – и на закате походит на лежащего зверя… медведя. Цвета она то чёрного, то кроваво-бурого, точно железо во ржавчине. А в низинах у самых её подножий – вековечные густые дубравы, словно высеянные рукой самогó Всеотца для стен своих небесных чертогов.

Потрясённая всем услышанным Майри молчала, лишь слушая его речь, вдруг поразившую её. А гость словно и не обращал на дейвóнку внимания, погрузившись в видения прошлого.

– Ты знаешь быть может подробное место? – спросил он, чернотою провала под наголовником взирая дейвонке в лицо.

Та молчала, задумавшись – и он терпеливо сидел в ожидании, не шелохнувшись, точно боялся спугнуть осторожную птицу, что доверясь внезапно уселась ему на ладонь.

– В детстве родичи часто меня брали в путь, когда выправлялись к родне – и я побывала так с ними по многим уделам востока и севера… – заговорившая было с ним Майри приостановилась, точно раздумывая: с чего она вдруг говорит это, отвечая врагу на неожиданный вопрос того – но вопреки своей воле, вопреки всем предчувствиям отчего-то продолжила.

– И похожее место я видела тоже однажды. Это наверное в северных землях Помежий, где кряж Буревийный – там, где течёт вдоль него Струмени́ца – а как называется в Эйрэ река эта мне неизвестно.

– Да, река… – тихо добавил он, кивнув головой утвердительно, – тем же именованием Ллиф-э́байн зовётся она тут в верховьях у Гáот-аг-кре́хадд-слейббóтха…

– Тот край ты и описал. И эта гора, что я видела издали – походящая на медведя – там она, в этих землях на севере, где со времён Дейна хозяйствуют Ёрвары.

Умолкнув, Майри убрала сползшую на глаза прядь волос – пристально наблюдая за чужаком.

– Ёрвары? – плечи его приподнялись в сомнении.

– Так говорили родные мои. Вроде бы… – словно с неким сомнением тише добавила девушка.

– А кто там живёт, что за люди? – спросил он дейвонку, и голос безликого гостя стал снова взволнованным, – кто жил там раньше, какие семейства?

– Мало кто жил там тогда. Пустой это край, весь безлюдный – ни нив, ни чертогов. Взрослые вообще тихо молвили между собой, что дурные места там, что лежит на них Гнев Всеотца… Или решил ты, будто я знаю всех некогда живших там?

– А лет двадцать-тридцать назад? – торопливо спросил он, – ты молода по годам это знать – но быть может тебе рассказывали что-нибудь старшие в вашем роду? Или от других земляков ты хоть что о том месте слыхала?

Майри несогласно покачала головой, до сих пор не понимая – что же нужно от неё этому чужаку, пришедшему за её головой – для чего он упорно об этом расспрашивает?

– Да откуда мне знать? В те годы на севере была кровавая смута, по востоку Помежные Распри не знали конца. Тогда и большие семейства исчезли – не то, что их данники и без счёта всех малых домов в тех уделах, кого в стычках пожрали огонь и железо. Откуда мне знать, кто ты есть? Может Гальдур ты клятый? – голос её стал вдруг злым, вспомнив вслух прежних хозяев дейвонского Севера, враждебных в минувшем их дому.

– Может и он… – незнакомец пожал лишь плечами, всё так же застыв неподвижно на твёрдом услоне из камня. Безликий гость долго молчал, точно раздумывая, и казалось глядел сквозь дейвонку, устремив взгляд сквозь мглу в непроглядную бездну минувшего.

– Там я родился, с четверть века назад… Но в памяти того не осталось – кем был я, чьим сыном, какого семейства… Лишь смутные лики родных и вот эта вот песня, что пела когда-то мне мать. Не могла бы ещё раз ты спеть её… мне?

– А с чего я должна помогать тебе в том, душегубу?! – зло переспросила его Майри, – ты ведь по мою голову пришёл – так чего ждёшь?! Твой áрвеннид уже заждался моего черепа в ларь – раз о девку свою владетельную руку замарать ради мести боится! Чего же он сам не пришёл за товарища отомстить по чести́ как мужчина?

– И не боишься меня? – с усмешкой произнёс он, выпрямляясь.

– Тебя?! Что же сам ты страшишься лицо показать? Или ты одедраугра гаже?

– Какая ты острая на язык… – ухмыльнулся ей Аррэйнэ – поняв, что той дерзость лишь вызвана страхом, то попытка его разозлить, чтобы смерть от руки его была бы скорой, недолгой.

– Только я не твои песни слушать пришёл сюда, Ти́веле. И лицо моё для тебя будет может быть даже страшнее, чем у кого из одедрáугров – если привидятся вдруг. Узнаёшь?

В отблесках лампы серебряным блеском сверкнул небольшой нож с резной рукояткой, как коготь у хищного зверя вдруг выросший из его пальцев на левой руке.

Майри вздрогнула. Дочь Конута сразу узнала клинок… сразу вспомнила эту кровавую ночь год назад, когда этим ножом, которым соседки-служанки из девичьих разве что яблоки чистили, её рука забила до смерти застанного врасплох Льва А́рвейрнов – и не раз этим жалом достала едва не последовавшего за товарищем áрвеннида – если бы не могучая сила сумевшего отбиться от неё даже безоружным и раненным Тийре и подоспевшие стражники, чьи копья остановили её, едва не отправив во тьму. Неужели и этим же жалом саму её выправить в Хвёгговы норы желает вот этот безликий чужак, позабывший кровь предков сородич?

– По глазам вижу, хорошо тебе памятен этот вот коготь. Тогда ты его напоила как следует кровью, Тивеле – но не досыта́, – хмыкнул он, угрожающе поигрывая лезвием в пальцах и продолжая пристально взирать из-под наголовника прямо в глаза напрягшейся от волнения дейвóнки.

– Жаль, что второго вашего зверя в ямы не успела отправить! – Майри вся сжалась в комок точно натянутая тетива, не спуская с противника глаз.

– Разгрезилась ты… Да и с первым ты маху дала тогда,Ти́веле… – проговорил незнакомец, насмешливо цыкнув языком.

– Да кто же ты такой? – она пристально продолжала взирать на него, морща в догадках свой лоб, – чего ждёшь, раз за мною пришёл? Поизмываться решил напоследок?

– Не узнала совсем меня, глупая? – он едва не рассмеялся в голос, и плечи его под плащом затряслись от неслышного хохота.

– Ступай к Шщару ты, волчий умёт! – озлословила она, вздрагивая в волнении.

– А ведь дважды уже меня к змею во тьму направляешь… – голос его вновь стал твёрдым, холодным.

Áррэйнэ смолк. Играть с этой девкой строптивой в загадки и слушать проклятья ему надоело – и так сколько времени отговорил с ней впустую, так ничего и не выяснив толком. Дейвóнка же, так ничего и не поняв, настороженно сидела на соломе напротив него, вся вжавшись в комок.

Правой рукой он медленно снял наголовник плаща и вновь встретился с ней насмешливым взглядом.

– Чтоб тебя… – вздрогнув, прошептала потрясённая Майри, узрев вспыхнувшее у неё в памяти ненавистное обличье того, кого считала мёртвым вот уже целый год.

Но страх её был короток точно жизнь с потолка ниспадающей капли. Всего через миг глаза дейвóнки округлились от ярости, и оказавшаяся под её ладонью среди соломы тяжёлая миска полетела противнику прямо в лицо, а сама она точно та рысь на добычу метнулась к нему, стремясь дотянуться до горла мужчины или выдернуть нож из его пальцев.

Однако на этот раз снова застигнуть врасплох его ей не удалось. Áррэйнэ словно и не заметил летевшую прямо в его лицо миску, поймав ту пятернёй точно пёс на лету пастью клацает муху. Бывшая уже близко от него Майри вдруг ощутила, как холодное лезвие резко упёрлось плашмя в её горло. Оказавшись лицом к лицу с ним, едва не ударившись лбами друг друга глаза их обоих на миг встретились – и той же рукою Убийца Ёрлов с лёгкостью отшвырнул дейвонку назад от себя точно сноп. Пролетев пять шагов дочерь Конута рухнула на пол в солому, плечом и затылком ударившись о холодные доски, бессильная снова подняться на ноги, и тихонько застонала сквозь зубы от боли, переворачиваясь на бок и тяжело дыша.

– Сядь, – спокойно сказал он ей, – и даже не пытайся ещё раз убить меня, глупая. Мог бы голыми руками отправить тебя в Ормхал прямо сейчас – и не таких прытких свердсманов к змею спровадил. Тебе бы уж точно твой жёлудь свернул без труда. Вот Хвёггу была бы невеста под стать… – в последних словах проскользнул едкий колкий смешок.

– Чего же… не отправил? – озлобленно, с холодным отчаянием проговорила она, откашливаясь, и с трудом привстала на руках с пола, отряхивая солому с лица. Но тот словно не расслышал её вопроса, и продолжал всё так же пристально рассматривать дейвóнку – точно охотник настигнутую добычу.

– Да… в тебе, верно, есть искра Тинтрéаха… – вдруг негромко произнёс он, пристально вглядываясь в девушку, вновь продолжая разговаривать с ней на дейвóнском наречии.

Майри молчала, исподлобья глядя на него с неприкрытой ненавистью.

– А́рвейрны верят, что Бури Несущий дарует людям жар пламени своего негасимого небесного горнила, который искрами разлетается наземь, попадая в сердца и давая им разные чувства: ярость и радость, волю и гнев, силу и стремление, ненависть и любовь… И в тебе она тоже есть, его искра – пусть ты и рождена дочерью Вотина. Ещё когда ты сразила меня своей рукой в первый раз, я понял это – в тебе, женщине, силы и ярости на пятерых свердсманов припасено. Таковой, верно, и сама Марв-Клéйхлам была – с виду простушка такая, баба бабой, а в сердце…

Она так и молчала, не ответив ни слова – а быть может и просто не знала, кто такая была та, о ком помянул только что он с каким-то великим почтением в голосе.

– Кто ты такая? Откуда сама будешь?

Майри не произнесла в ответ ни слова, не отводя презрительного жалящего взора с противника.

– Не хочешь со мной разговаривать? – полюбопытствовал Аррэйнэ.

– С тобой?! – она вперила в него глаза, полные ярости, – великая честь – с таким душегубом плести свои речи!

– А до того ведь, пока не узнала, так словно сорока трещала… – ухмыльнулся он – словно Льву было приятно раздразнить её своими насмешками, вывести из себя и заставить злиться ещё сильнее.

– Чего?! – вспыхнула Майри, подскакивая.

– Ладно, хватит, – Áррэйнэ выпрямился, сидя на прежнем месте напротив неё, – сядь.

Голос его, всё такой же хрипло-свистящий, был спокоен, но внутри него всё равно чуялось некое скрытое волнение.

– Пусть не желаешь мне говорить кто ты есть и откуда, раз собираешься до смерти остаться безвестной – но быть может расскажешь хоть что-нибудь, что известно ещё тебе о тех землях на севере?

Она молчала.

– Или… можешь ли ты спеть ту песню ещё раз? Пожалуйста…

Майри так и сидела оцепеневшая, полная ярости – и не сразу даже поняла, чего он от неё хочет. Что он – пришедший за её жизнью Лев А́рвейрнов – вдруг спрашивает о каких-то песнях. И не требует, а просит…

Осенняя стылая ночь шла к рассвету. Сотня конных копейных владетеля Эйрэ ушла от погони, сумев разделить настигавших их недругов, и ударив сперва одного, а потом и второго противника быстро смогла разгромить тех отдельно.

– Пленных из знатных на выкуп. А прочих гоните к Гнезду – там пусть камни таскают на стены и роют валы.

– К Шщару б их выкуп – и всех их…

– Я их взял, а не ты. И рубить их не дам.

– Ну давай – говори ещё с ними…

– И буду. Так надо. Однажды узнаю…

– Я бы их всех – мохнорылых выблюдков… – зубы у Мейлге вдруг скрипнули, – а ты точно про Бранвенн и Айб позабыл.

– Не забыл – и искать буду сколько сумею.

– Да уже второй год как минул середину… Ищи – твоё дело, – пожал родич плечами, устремляясь к загонам своих, – давно они в Эйле – или так, или этак… сам знаешь.

Человек подошёл к кучке пленников, взятых сегодня.

– Есть из вас кто – кто был прошлым летом в Помежьях в уделах у Дил, у Холодного Лба? Кто шёл с Лейфом Осиной из дома Сторгейров и взял там обоз? Где теперь его люди воюют?

Из толпы долетел чей-то голос.

– Осина уже с той зимы как в Чертогах Клинков – с половиной людей – пал в бою с вашим Молотом.

Вершний скрипнул зубами, задышав во всю грудь.

– Может знаете кто – в том обозе средь прочих жена моя ехала с дочкой…

– Что ты знать хочешь сам-то – что с ними там было? – вдруг фыркнул со злобой один из пленённых, стоявший поблизости, – да Сторгейров те люди и сами хватили от ваших в избытке – и такой же монетой платили тогда! Думаешь, Лейф там смотрел кто есть кто? Да их всех он тогда…

Родич Мейлге вдруг в резком броске как стрела налетел на дейвона, ударом свалив того с ног и с размаху став бить сапогом по лежавшему телу. В руке его молнией вспыхнул клинок боевого ножа. Кто-то из пленников дёрнулся было, но копья их бдивших противников воинства Эйрэ тех быстро зажали назад сталью жал.

Вершний стих, перестав бить врага – и как раненый бык задышал тяжело, ухватившись ладонью за руку помощника, убирая клинок снова в ножны – но так и не ткнув распростёртого недруга.

– Погорячился я, люди… Тремя поклянусь – кто что знает о них, рассказать что сумеет без лжи – отпущу, не возьму ни единого хрингура в выкуп – дам коней и припасы. Только скажите…

– Ща наврут тебе – уши завянут… – издали видевший всё что случилось Кулак подошёл к ним поближе, – что и видели лично, и знают, и сами тебя доведут! Жить захочешь – не так наплетёшь!

– Не навру… – отозвался вдруг здешним наречием Эйрэ один из пленённых, ступив на два шага вперёд, – только ты за железо опять не хватайся, почтенный. У меня тоже дома жена и три дочки.

– Вернёшься. Клянусь. Лишь скажи – что известно о них?

Кулак хмыкнул сквозь зубы, и вновь развернувшись направился к собственным людям. А его родич приблизился к пленнику.

– Я Родри Буррэйд – Картавый – сын Довара Цепкие Руки из дома Маэннан – и желал бы с тобой говорить по чести́ как мужчина с мужчиной, а не как победитель с пленённым.

Пленник взглянул на него, подошедшего ближе.

– Я Свейр Ясень, сын Конута Пики из Рагни. А говоришь ты отнюдь не картаво, почтенный…

– Лет шесть как ещё говорил – будто каши во рту носил ложку. А как встретил жену свою в первый раз в год тот – ошалел будто, спать не мог месяц – полгода язык свой сквозь силу сношал, всё учась говорить как иные, чтобы по-людски посвататься, с ней говорить чтобы годно… И отыскать её очень хочу вместе с дочерью. Что о них знаешь, скажи?

– Так как хоть жена твоя выглядит с дочкой? Много там было людей, как я помню. Сам ты тёмный, как ваши южане – а женщин таких я не помню в обозе том.

– Дочь в меня – столь же тёмная вышла, по бабке из Кромдех – а жена сама с севера Эйрэ, её матерь была в половину из брузгов. Бранвенн светлая волосом, точно как ваши – иной раз даже путали прочие.

– Женщину светлую помню там, видел такую. А дочери сколько лет было, почтенный? – пленник хмурил свой лоб, всё пытаясь припомнить. Тишина точно в Эйле легла над уже засыпающим станом воителей Эйрэ.

– Айб было пять тогда. Рослая, тонкая. Если жива – так уже будет семь. Сама тёмная, носик чуть острый.

Пленник какое-то время молчал.

– Не молчи… Что ты знаешь?

– А если ответ не понравится? – осторожно спросил человек, покосившись на нож.

– Знаю и так – не дурак… Если где-то жива, отыщу – хоть у вас в ходагейрде. Найду. Говори…

– Как Осина погиб, их загона остатки влились в ряды Коттура Белого, ратоводца из дома Бергейров. Женщин тех и детей не рубили – в обозе том точно, что Лейф тогда взял у Холодного Лба, уповая на выкуп – но вот не срослось.

– И где они нынче, Бергейры?

– Не знаю, почтенный. Сражаются где-то. Но знаешь ты сам, что с женой твоей стало. Сами ведь тоже вы наших же баб точно так же…

– Я знаю. Война такова… – Родри стих на мгновение, молча застыв как немой, сцепеневший.

– Так, значит, живы они?

– Точно клясться не буду. Наверное… Я Белого вот уж полгода не видел. Загон их на севере где-то, ушёл вслед за Фрекиров прочими сотнями, как пал Ульфхулугрейрд. Так говорили другие, кто видел их прежде.

Пленник умолк, сопнув носом.

– Такая вот правда, почтенный. Не знаю как примешь… Иным не под силу такое узнать, что жена его…

– Лишь бы живы… – перебил его вершний, – а я их найду…

– В том удачи тебе. Всё что знаю, я тут рассказал – не стаил ни единого слова.

– Маэл – его отпусти, – Родри Буррэйд кивнул одному из копейных, – дай какого коня и припасов на день-два.

Он обернулся к дейвону.

– Передашь своим всё – кто в плену, и какой хочу выкуп – или на наших меняю, за голову голову. Я слово держу. Остальных как и велено – в укрепь.

– Спасибо, почтенный. Храни тебя боги.

Остальные из пленников стали поспешно твердить земляку кто откуда есть родом, кому передать свои скудные вести и мо́льбы о выкупе. А вершний, дыша во всю грудь, устремился к лазутчикам – чтобы сколько возможно узнать, раздобыть хоть какие известия с севера, где теперь в каких землях сражается Коттур из дома Бергейров. Сердце в груди его било как молот, не веря в ту тонкую нитку надежды, какую он смог ухватить в эту ночь – кои стали ему с того дня бесконечной, бессчётной – но вера как искра пылала в душе сына Довара.

Бушевавший снаружи северный ветер бился о затворявшие узкую оконицу ставни, завывая и плача точно неприкаянное сердце в ночи, рея меж горных кряжей вокруг давно спящего города и свистя в голых кронах облетавших листвой к зиме чащ, пригибая к земле их вершины и кропя стылой моросью. Долгая ночь так же долго катилась на спад, и лишь тут под крышею бурры метался по стенам неровный трепещущий сполох огня догоравшей у их ног светильни.

– Не думала, что ты жив после ран тех останешься… – негромко и настороженно произнесла Майри, исподлобья глядя на сидевшего напротив противника.

– Сам не думал, что из ям на свет выйду к живым. И тебя я живою не ждал увидать уже, Ти́веле, – произнёс Áррэйнэ – заметив, как с безразличием слушала она его слова.

Убийца Ёрлов умолк, пристально рассматривая пленницу. Теперь, переменив место и обхватив ноги руками дейвóнка сидела совсем рядом с огнём догорающей лампы, чьи отблески ложились ей на лицо, которое прежде не сохранилось в его памяти в тот роковой вечер – и наконец-то он рассмотрел, как та выглядела.

Верно, прежде встречал он и более красивых дев из дейвóнского племени, чем эта долговязая молчунья, пристально и с озлобленным отчаянием взиравшая на него как попавшая в ловчую яму волчица. Каковой она была тогда год назад – память его не сохранила, не оставив ничем кроме двух окровавленных рук с зажимаемым в пальцах ножом. И хотя голодом пленницу не морили, как верно сказал ему Тийре, но проведённый в этих холодных стенах бурры год стёр её прежний облик. Была она исхудавшая, с заострившимися чертами лица, давно не видавшая солнечного света кроме как из этого небольшого оконца, с потерявшей румянец блёклой кожей и тусклыми, долгими в пояс спутанными светлыми волосами – так он увидел эту яростную, не страшившуюся его ни тогда, ни сейчас даже собственную убийцу. И хотя дух её не сломался в неволе, как Аррэйнэ сам убедился – сейчас в синих глазах дейвóнки были усталость и тяжёлая тоска, как у запертой в клетке птицы, прежде привыкшей свободно летать.

– Верно знаешь, что отсюда живой ты к утру не уйдёшь. Быть может есть кто-то, кому о себе хочешь весть передать? Отцу, брату, мужу или парню какому, на кого прежде глаз положила? Твои слова отвезу куда скажешь, в любой из ваших уделов найду с кем отправить – Бури Несущим клянусь!

Пальцы его на мгновение тронули знак Пламенеющего, свисающий с шеи.

– Не тебе мои вести возить, душегуб – ни словом, ни руной… – глухо проговорила она, опустив взор к соломе у ног.

– Как кусаешь меня языком – раз ножа под рукой больше нет! – ухмыльнулся ей Аррэйнэ.

– А месть за меня ты ещё полной мерой получишь, скотина! – резко вскинув глаза нашлась она что ему дерзко ответить, – найдутся крепкие руки и на твою шею…

– Значит, умеешь в слова вязать руны? – с любопытством переспросил Лев, будто не услышав её дерзкой угрозы.

– Не только коров доить у́чена – и письму научили! – бросила она с вызовом – спохватившись, что чуть не выдала себя ненароком – что не каждая ведь чья-то дочерь из богам лишь известного селища в северных землях обучена руны сплести в словеса.

– И шеи подвыпившим резать исподтишка… – пристально глядя на неё добавил Áррэйнэ, дотронувшись пальцами до своего горла.

– Чего время тянешь? Прежде чем убьёшь поизмываться решил?

Áррэйнэ ухмыльнулся, не говоря ей ни слова в ответ. Он лишь похлопывал по колену костяшками пальцев, точно раздумывая что-то. Затем снял с пояса полупустой кожаный мех для воды, и развязав туго зашнурованную горловину неторопливо отхлебнул пару глотков – краем глаза посматривая на дейвóнку, справедливо решив, что так оно безопаснее. У этой и солома в руках как дубина.

Допив до дна меха Лев вытряхнул из него остатки воды и положил на колено.

– Что же, я благодарен тебе, Ти́веле, – он пристально посмотрел на неё, не сводя с лица той своих глаз, – …за твою песню. Жаль, что не спела её мне ещё раз. Но я много что вспомнил.

Медленно, точно у него впереди была вечность свободного впереди, Убийца Ёрлов стал лениво царапать острым жалом ножа грубую кожу меха, будто пробовал сталь на остроту перед тем, как… Взор его хоть и был безразличным, как поначалу, но иногда в нём прорвались наружу то холодная безжалостная угроза, то наоборот прямо сочувствие к ней – а то и такой колющий жгущий огонь, от которого сидевшей напротив него взаперти среди каменных стен дочери Конута становилось не по себе – понимая, что она совершенно одна с этим мужчиной.