Крылья Тайболы

– А я и не балую никого. Сам весь избалован. Нам бы ещё машинку. Вроде инженер, а бегаю бегом, как мальчик.

– Потерпи, будет и машина. Мы кормимся за счёт других авиационных предприятий. Денег всё время не хватает. Каждый день дыры латаю. Банк уже грозится арестовать самолёты. Вся моя работа заключается в том, чтобы выбить деньги. Шилин грозится всё бросить и уехать. Он, конечно, не уедет, но заморозить стройки и перекинуться в другие организации может. Хорошо пока Мовиль помогает. А Шилин уже и туда дорогу нашёл. На меня не жалуется, но деньги просить в райком партии ходит, так что со временем подумаем над твоей машиной. Живём на природе, значит, должны пользоваться дарами природы: рыбачить, собирать морошку и на природе отдыхать. Вы, я знаю, иногда расслабляетесь, а мне и расслабиться некогда. Подношу ко рту ложку супа, звонят, вызывают на работу. И так каждый день! А край у нас здесь морошковый. Вот построим всё и заживём!

– А ты, Ибрагимыч, ещё и летаешь. Как ты всё успеваешь?

– Сам не знаю. Летать приходится, чтобы не потерять окончательно навыки.

– Ладно, я пошёл, – сказал Якутин, – Минут через тридцать позвоню, сообщу, что и как.

– Звони.

Якутин знал, что ничего нового он не скажет. Количество исправных самолётов он знал, но боялся «сюрпризов», которые подчинённые преподносили ему каждый день. Часто случалось и так, что заканчивались дневные полёты, а исправного самолёта экипажи ни одного не оставили. Ну, как тут спланируешь? А докладывать командиру он привык точно, лучше сказать правду, чем кормить обещаниями.

– Виктор Алексеевич, – окликнул он Брызгалова, увидев его в техническом классе, – Ты можешь мне сейчас «нарисовать» картину с самолётами? Интересуется командир, а ему я должен доложить точно.

– Никаких проблем! – Брызгалов стал перечислять каждый самолёт и рассказывать о проблемах.

– Ты мне скажи, сколько утром будет исправных, готовых к вылету?

Брызгалов, не раздумывая, назвал цифру.

– Мало, надо ещё, как минимум, один.

– Гарантировать не могу, но пойду сейчас и поднажму на Катугина. Может быть, они поднатужатся и выдадут к вечеру ещё один лайнер. Я знаю, что он уже на выходе, только придётся в этом случае задержаться после работы.

– Задерживайся и задерживай бригаду, а я сейчас доложу командиру количество с учётом этого самолёта.

– Но нужен ещё самолёт на замену на периферию! – возразил Брызгалов.

– Периферия в этот раз подождёт, – отрезал Якутин, – Заберут после полётов, вечером. Этот вопрос я утрясу сам. Как с классом, дело идёт?

– Дело идёт, но по радиооборудованию пока ничего не делается, нет специалиста.

– Будет тебе специалист, но не скоро! Немного потерпи. Я с Амдермы пригласил хорошего инженера. Он, правда, пока ещё учится заочно, но ведь и я учусь, и ничего! Как ребята, слушаются? – спросил Якутин, когда они вышли из класса, – Не жалуются, что занимаются не своей работой?

– Немного бурчат, но терпят. Коллектив хороший, работают без кнута. Один Володя Аркадьев чего стоит! Он вообще работает один, так как в электрической части больше никто не разбирается. Парень задерживается и вечером, хотя женат.

– Ладно, лучших работников потом поощрим. А Катугин участвует?

– Нет, я его от самолётов не отвлекаю. Он работает уже и за себя, и за меня. Полностью владеет ситуаций. Сейчас уже не бегает, как бегал вначале, теперь бегают его подчинённые.

Якутин рассмеялся:

– Так у вас все разбегутся!

– Ничего, не разбегутся. Я знаю, что Серый не очень доволен, что им командуют, но другого выхода нет. Он же привык до нас командовать единолично, вместе с бригадой работал, но вместе они потом и отмечали конец рабочего дня. Я Катугину сказал, чтобы за дисциплиной следил.

– Правильно. Только палку не перегибай. Работяг надо беречь и деньгами никогда не наказывай. Я не сторонник таких наказаний. Лучше отправь выспаться, если человек на работе ходит, как сонная муха. Пойдём, сходим с тобой ещё в лабораторию.

Алий Максимович сидел под стендом и что-то паял.

– Всё, – сказал он из-под стола, – Ссылка моя заканчивается. Вот соберу стенды и буду проситься домой.

– Чем же тебе здесь плохо? – спросил Якутин.

– Здесь я не дома. В городе у меня семья. Я ехал только наладить лабораторию.

– Ну, годик тебе придётся всё же поработать. Всё отладишь, а потом обучишь специалиста. Нельзя же бросать всё на половине пути!

– Я и не бросаю, закончу и уеду.

– Просьбы есть? – спросил Якутин.

– Только одна: чтобы мне никто не мешал.

– Тогда мы уходим и закроем за собой дверь.

Работа шла на всех объектах – это Якутину нравилось, но он всё равно не давал расслабляться, всегда приговаривал: «Непорядок, если подчинённые будут отдыхать больше меня. Коллектив должен работать, а начальство отдыхать, тогда будет полный порядок!»

Но отдыхать в рабочее время он себе не позволял, за исключением того, что на обеде задерживался лишних полчаса и этого не скрывал. Однажды даже сказал Якутину:

– Я, Виктор, обедаю немного дольше, чем все. Так в сон клонит, что позволяю себе после обеда минут пятнадцать поспать. Не могу ничего с собой поделать. А посплю минут пятнадцать и весь вечер бодрый.

Якутин главный вопрос – кадровый – решал непрерывно. Брызгалов всегда удивлялся, как это ему удаётся перетянуть к себе на службу того или иного человека, который, казалось бы, никогда не покинет своё предприятие или службу, но покидали и переходили. Брызгалов помнил, как и его незаметно Якутин утянул с хорошего большого и престижного предприятия.

Пётр Васильевич считал, что всё делают люди. Ему оставалось только найти этих самых людей, которые бы, не считаясь с личным временем, работали. Людей он находил, и, если оказывалось, что это беспробудный пьяница или нарушитель дисциплины, Якутин боролся за него и не давал в обиду, наказывая своими методами, не ущемляя материального положения.

Наталью Алексеевну он присмотрел, побывав однажды в гостях. Её муж работал в Тайбольском районе в командировке, строил ЛЭП. Он приехал с семьёй, так как работа требовала долгого проживания вдали от дома. Жена естественно оказалась без работы. Якутин убил двух зайцев: предоставил женщине работу диспетчера, планируя обучить на рабочем месте, и избавил её мужа от беспокойства за её неустроенность. В своём выборе Якутин ни разу не разочаровался. Женщина по возрасту почти молодая, симпатичная и на лету схватывала все премудрости работы авиационного диспетчера; научилась ставить в план полётов самолёты, учитывать налёт часов и, вместе с техником по учёту, подсчитывать наработку самолётов и их агрегатов.

Якутину Наталья Алексеевна нравилась, как, впрочем, нравилась и остальным мужчинам, которых в службе насчитывалось более девяноста процентов. Женщина быстро влилась в коллектив и стала неотъемлемой частью всего механизма.

Её напарница, техник по учёту – женщина в возрасте. Она приехала в новое предприятие из-за отсутствия семьи. И надо же было такому случиться, что тут и нашла свою половинку. Сергей Сергеевич, которого Брызгалов перетащил со своей старой работы, имел раньше семью, но обстоятельства сложились так, что с семьёй он расстался, по этой причине и переехал. А дальше он и сам не заметил, как сошёлся с этой женщиной, создав новую ячейку общества. Дети у него жили на стороне совсем уже взрослые. Сам он худощавый, спокойный по характеру, трудоголик, являлся подходящим вариантом для любой свободной женщины, которых в Тайболе водилось предостаточно. Имелся у него один недостаток – любил выпить, никогда не отказывался, когда предлагали, но в отличие от других выпивох никогда не терял голову, не дебоширил, не куражился и не напивался до беспамятства.

Когда Брызгалов предложил ему новый участок работы, Сергей Сергеевич сразу возглавил бригаду по ремонту двигателей в стационарных условиях. Всю работу ему предстояло начинать с нуля, создавая свой маленький участок и оборудуя его всем необходимым.

Перевалив за половину лета, солнце начало по-настоящему припекать. Весенняя грязь и глина давно подсохли. Люди перешли на летнюю форму одежды. Царило одно неудобство: донимал гнус. Там, где землю не перепахивала техника, его скапливалось неимоверное количество. Шагая по траве, оказываешься окружённым полчищами гнуса с нудным нескончаемым писком. От гнуса спасения для людей не было нигде. Улучшив момент, комары и мошки жалили в открытые части тела, через одежду, забираясь в самые уязвимые места.

На строящейся полосе появились студенты, которые являлись основной рабочей силой на этой стройке. Задымили котлы с разогреваемым битумом. Загрохотала тяжёлая техника. Пришёл с пристани подъёмный кран на гусеничном ходу, взятый в аренду. По скорости передвижения этого крана всё время отпускались шутки. Дело в том, что своим ходом он шёл медленнее самого медлительного человека. Добраться своим ходом до строящейся полосы для этого крана считалось большим событием.

Авиаторы никак в своей работе не пересекались со строителями, но непременно каждый день то тут, то там возникали разговоры о стройке: в конце концов, бетонная полоса необходима всем.

Через некоторое время пришли по реке первые баржи с грузом. Среди продовольствия, промышленных и строительных товаров по воде доставлялись техника и, конечно же, бетонные плиты. На их вывозку привлекалась вся имеющаяся большегрузная техника Тайболы. Этим вопросом непосредственно занимались райком партии и исполнительный комитет. Правда, организации и водители старались и сами не прочь заработать, пока есть такая возможность.

У Галича и его наземных замов этот летний период всегда самый напряжённый. Кроме всего прочего, завозились топливо и масло для самолётов, а это означало, что должна идти бесперебойная перекачка горючего, иначе накладывались большие штрафные санкции за простой танкеров.

Водителей не хватало, но даже при наличии водителей не хватало и техники. Галич звонил, требовал, выбивал, просил, подключал вплотную райком партии, но даже весомое слово первого секретаря райкома партии иногда не помогало. Шла в этот период сенокосная страда, а машины очень требовались в сельском хозяйстве и на других объектах, и стройках.

Тем не менее, по дорогам Тайболы почти круглосуточно шли от пристани машины с бетонными плитами. Погружал их прямо с барж плавкран, а сгружал кран, работающий на полосе и автокран предприятия. Часть плит выгружалась прямо на причал, чтобы освободить речной транспорт для следующего рейса.

Бетонных плит требовалось очень много, а ещё шли по воде арматура, трубы, колодцы и самолётное техническое имущество. Весь этот грузовой поток Галич обязан был обеспечить транспортом и рабочей силой.

Когда Альберту Ибрагимовичу надоедали телефонные звонки, просьбы, требования, бесконечные дискуссии, он просто садился в самолёт и летал, чаще всего выполняя плановые тренировки.

– В самолёте я отдыхаю, – говорил он Якутину, – За рабочий день меня так достают, что я не знаю, куда от всего этого деться.

– Тебе хорошо, – отвечал Якутин, – А я вот летать не могу и не хочу, рождён, чтобы ходить по земле. Я больше люблю во время отдыха почитать с девками книжки.

– Знаем мы про твои книжки и про девок тоже. Ты не увлекайся. Здесь деревня, все и всё друг про друга знают.

– Да, вроде, никто ничего не знает.

– Тогда я откуда знаю? Мне жена каждый день докладывает. А уж от женщин ничего не скроешь! Они в магазине делятся последними новостями. Случится, кто-то кому-то изменит, тогда уж точно пересуды будут идти не меньше месяца. Расскажут во всех подробностях, как будто стояли рядом и всё видели.

– Распустил ты, Ибрагимыч, замполита! Как он допускает, что женщины в деревне проводят антипартийную пропаганду? Прежде всего, должна быть борьба за нравственность, особенно у коммунистов. Если человек изменил, всё должно быть, как в разведке, якобы по партийному поручению и в рамках закона. Другой человек, вроде, и не хочет изменять, а возникнет внезапно такая подходящая ситуация, вот он и старается на благо всего общества. Разве может трудящийся жить только работой? – спросил Якутин и сам ответил, – Нет, не может.

– У тебя, я знаю, всё время такая ситуация!

– Ну, что, я один такой что ли? Надо же кому-то бороться за увеличение в стране рождаемости! Вопреки всему, борюсь, судя по твоим претензиям, я один! Шутка, а если серьёзно, я уже забыл, как женщина выглядит. Неисправные самолёты по ночам вместо кошмарного сна снятся.

– А мне плиты. Они и днём, и ночью не дают покоя. Жена снотворное даёт, чтобы ночью не руководил разгрузкой.

– Ты сейчас летать?

– Да, надо отдохнуть от всего этого. Я сажусь в пилотское кресло и от всего отключаюсь. Перед глазами только приборы.

– Тебе за штурвал-то молодые пилоты дают подержаться?

– Спрашиваешь! – Галич даже обиделся, – Это я в экипаже штурвалом руковожу, а не штурвал мной. А вообще, когда лечу проверяющим, я его и не беру. Рулят командир или второй пилот. Да и проверять особо нечего! Моё дело проверить руководителей: командира эскадрильи, командира звена. А их чего проверять? Они лучше меня всё знают! Вот и получается при плановой проверке отдых.

– А у меня Брызгалов всех проверяет, я к самолётам почти не подхожу.

– Это я знаю, что ты самолётов сторонишься, зато другого у тебя не отнимешь! Из тебя хороший бы замполит получился. Брызгалов-то не сильно гайки закручивает?

– Нет, всё нормально. Буду у него принимать экзамен. Надо оформлять приказ о допуске. Времени прошло достаточно, самолёт он должен был изучить.

– Принимай. Только как ты будешь принимать, если самолёт сам не знаешь?

– Принимать, Ибрагимыч, легче, чем сдавать экзамен самому. А Брызгалов на лету всё схватывает. Сделаем вид, что принимаем. Его Зимин уже натаскал по узким вопросам.

– Мы пришли, – сказал Галич.

Они стояли возле самолёта. Подошёл с докладом командир экипажа и по всей форме доложил. Якутин и Галич повернулись к командиру самолёта лицом и внимательно выслушали доклад.

– А начальник АТБ с нами? – спросил командир самолёта.

– Нет, он в задание не записан, останется здесь, – ответил Галич.

– Ну, счастливого полёта! Я пошёл, – сказал Якутин и зашагал от самолёта, по пути наказав технику не спешить и по три раза всё контролировать.

– Николай Николаевич, – сказал он, обратившись к технику, – Летит командир, поэтому будь всё время начеку и не расслабляйся. Проверяй каждый свой шаг, а я понаблюдаю со стороны.

Подбежал Катугин.

– Я, Пётр Васильевич, сам всё проверил. Галич записан в плане полётов, поэтому подготовку самолёта я взял под личный контроль.

– Молодец! Как у нас сегодня, самолётов хватает?

– Сегодня хватает, но сменой руководит Серый. Я занимался только этим самолётом.

– Молодец, – ещё раз сказал Якутин, – Я пойду к себе. Надо у Брызгалова принять экзамен по самолёту.

Пётр Васильевич и не думал ничего принимать. Он прекрасно знал, что Брызгалов технику изучил досконально. Но не мог же он сказать, что по блату всё оформит и так! Поэтому для всех существовал единый порядок и Якутин в разговоре старался это подчеркнуть. А на самом деле он один на один сказал Брызгалову:

– Хватит сачковать. Готовь сегодня сам на себя приказ о допуске к самостоятельному обслуживанию самолёта, на подпись Галичу я его отнесу сам. После издания приказа оформим тебе свидетельство. И сегодня же готовься улететь вечером в командировку в город. Там сидит самолёт, что-то с двигателем. Экипаж ждёт инженера.

– Так я сейчас и сяду к экипажу. Через полчаса будет выполняться очередной рейс.

– Я поставлю в известность Репанова, чтобы тебя подождали и взяли на самолёт. Готовься.

Экипаж взял Брызгалова с большим удовольствием, понимая, что самолёт в городе без инженера будет стоять без дела. Экипаж с «больного» самолёта тоже будет ждать инженера. Всё получалось взаимосвязано. Самолёт стоял с запущенным двигателем. Брызгалов прошел вперёд и занял место между пилотами. Пассажирские места все, до единого, оказались заняты.

«Застрявший» экипаж объяснил, что в воздухе появилась неустойчивая работа двигателя, поэтому решение о продолжении рейса пилоты принять самостоятельно не решились.

Брызгалов запустил двигатель, но сколько он его не проверял на всех режимах, никакой неустойчивой работы не обнаружил. После того, как двигатель остыл, он принялся изучать его снаружи. Через некоторое время он обнаружил негерметичность клапана. Виктор знал, что эта неисправность устраняется заменой цилиндра, но до базы посчитал он можно вполне нормально долететь. Он не знал только одного, что в этот раз часть клапана просто откололась и вылетела в выхлопную трубу, поэтому и двигатель стал нормально работать. Не знал он и того, что для Зимина впоследствии это оказался серьёзный повод, чтобы уронить его авторитет.

Виктор сказал экипажу:

– Я разрешение на перелёт до базы даю, дело за вами. Если вы согласитесь, то садимся и улетаем, но без пассажиров. Возьмём только служебный груз. Я тут немного «прибарахлился», выпросил запасные части.

После прилёта на базу техники цилиндр сняли, тогда и обнаружился разрушенный клапан. Дальше пошло всё по цепочке: бригадир доложил Серому, тот в ОТК Зимину, а Зимин сразу пошёл к Якутину разговаривать о соответствии занимаемой должности Брызгаловым. Виктор ничего этого не знал, так как дальше Якутина никуда ничего не ушло, а Пётр Васильевич размышлял, как поступить. С одной стороны, самолёт доставлен на базу, а с другой, к мнению ОТК нельзя не прислушаться.

В конце концов, он вызвал Брызгалова и, как следует, отчитал. На этом всё и завершилось, но не для Зимина. Зимин продолжил всех сталкивать лбами, но этого пока тоже никто не знал.

В общежитии вечером Зимин, глядя Брызгалову в глаза, хвалил за то, что не оставил самолёт в городе и пригнал на базу. Брызгалов утвердился в своём решении, что всё сделал правильно. А Зимин в это время «складывал» все нехорошие слова на Серого и Якутина. Он пространно говорил об их ошибках, о неправильном руководстве коллективом, о распущенности людей и много всего другого. Брызгалов вынужден был всё это слушать, поскольку жили они в одной квартире. Он просто ни с чем не соглашался и не возражал, а молча слушал. Зимин умело находил уязвимые места и недостатки в характере любого человека, чтобы его очернить. Виктор учитывал возраст собеседника, его опыт в работе и жизни, поэтому старался не возражать, но у него закралось сомнение, что происходит что-то не то. От Якутина он уже знал, что его решением по перегону самолёта больше всего недоволен Зимин, который отвечал за контроль. По своему молодому возрасту Брызгалов и не подозревал, насколько люди могут быть каверзными.

О разговоре он быстро забыл и не вспоминал, пока ему об этом не напомнил Серый.

– Ты знаешь, – сказал он, – Зимин очень о тебе плохо отзывался и высказывал всё это мне.

– А в разговоре со мной он меня, наоборот, хвалил, а тебя неимоверно хулил.

– А вот заметь, есть у него такая особенность: в глаза человека хвалить, а при его отсутствии ругать последними словами. Мне он и про Якутина высказывался не однажды.

– Ты-то сам, что думаешь о перегоне самолёта?

– По моему мнению, перегонять ты его был не должен, но поскольку сам летел этим рейсом, то я, в общем-то, и не возражаю.

С этого дня Брызгалов стал верить не всему, что говорил ему Зимин, стал больше анализировать и сопоставлять факты.

А вскоре Брызгалову опять пришлось лететь в маленький посёлок, где самолёт при посадке сломал «ногу».

Опора шасси сломалась, но экипаж так удачно закончил пробег без опоры, что при опускании плоскости повредил только закрылок, а на плоскости не порвал даже матерчатую обшивку.

Виктор прилетел с Галичем и с Якутиным.

Вид у самолёта со стороны не страшный, но удручающий. Стойка шасси переломилась пополам, что считалось явлением редким. Остальные элементы шасси выдержали, поэтому крыло осталось целым, но повреждён закрылок, который «проехал» по земле.

Виктор прошёл по аэродрому до первого касания самолёта. Он увидел, что первое касание произошло о камень, которых имелось приличное количество в самом начале полосы. Этот камень оказался размером больше остальных. Его от удара выворотило из земли, и он лежал не на своём привычном месте. От удара о камень стойка не выдержала и переломилась пополам. Дальше след от самолёта виднелся ровный до момента касания закрылка.

Брызгалов подошёл к Галичу.

– Всё ясно, – сказал Галич, – Определяйтесь с запчастями и поедем обратно. Ты в стойке причину не ищи. Экипаж подтверждает, что приземлились на камень. Полетим обратно, больше здесь делать нечего. Определяйся с железом, всё запиши. Экипаж заберём с собой.

– С запчастями тоже всё понятно, – ответил Брызгалов, – Стойку заменим, а закрылка у нас нет и неизвестно, когда он будет.

Комиссия, забрав экипаж и, оставив осиротевший самолёт стоять на площадке, улетела.

Заменить стойку шасси никаких проблем не возникало, а вот закрылка в запасе не имелось. Повреждённый закрылок ремонту не подлежал, поэтому весь вопрос упёрся в поиски нового закрылка, а он не находился.

Якутин подошёл к Брызгалову:

– Виктор Алексеевич, мы с командиром решили, что будем перегонять самолёт без закрылка, не могу я оставить его там. Местные ребятишки растащат по винтику. Надо твоё одобрение, то есть отдела технического контроля и надо подготовить необходимые документы.

– Я такого одобрения дать не могу, поскольку категорически против такого решения. Если снять один закрылок, возникнет на плоскостях разная подъёмная сила. Такие полёты по нашим документам не предусмотрены.

Якутин ничего больше не сказал, но Виктор заметил, что он очень недоволен. Часа через три начальник АТБ подошёл снова, видимо посовещавшись с командиром:

– А мы снимем для симметрии и второй закрылок, тогда подъёмная сила будет с обеих сторон одинаковой.

– Одинаковой, но достаточной ли для взлёта? А я всё равно против этой затеи!

– Хорошо, тогда мы тебя с собой не берём, а полетим сами.

– Я запретить не могу. Вы – начальство, значит, вам виднее.

Брызгалов повернулся и ушёл. Ссориться он не хотел, а разрешить перегон самолёта без закрылка не мог – это противоречило всем правилам.

Бригада вернулась на восстановленном самолёте, которым управлял лично Галич, посадив на место второго пилота Якутина, в тот же день. Отношение же Якутина к Брызгалову резко изменилось.

Победителей, как говорят, не судят. Всё бы ничего, но на другой день всё стало известно в управлении. Якутин ломал голову – откуда стало известно? Они с Галичем решили всё замолчать, так как сами оба являлись нарушителями. Брызгалов хоть и был против перегона, но помимо своего начальника он сообщить не мог. Тогда кто? А сверху обрывали телефон, требовали письменные объяснения. В конце концов, Якутин сказал Главному инженеру прямо:

– Да, мы самолёт перегнали. Он цел и невредим, стоит на стоянке. А, по-Вашему выходит, что мы его должны были бросить, чтобы любой порыв ветра его перевернул и уничтожил. Так что ли? Победителей не судят! А объяснять мне нечего. Самолёт на месте, люди все целы и работают, значит, у нас всё в порядке.

После этого заявления звонки прекратились, Хотя Якутин знал, что Главный инженер, как и Брызгалов, с ним явно не согласен.

А потом выяснилось, что виной всему оказался Репанов, который тоже считался противником перегона. Он сообщил в управление, что самолёт перегоняют без закрылков.

Натянутые отношения Якутина и Репанова стали ещё хуже. Да и Галич стал посматривать в сторону Репанова с явным неодобрением. Формально Андрей Николаевич был прав – он соблюдал требования лётных документов, но он стал действовать через голову своего вышестоящего начальника, а это никогда и нигде не одобрялось.

Вскоре эта история утихла и почти забылась.

И вот настал день, когда Язёв сказал Брызгалову:

– Ты хотел на серьёзную рыбалку, сегодня можем ехать. Говорят, что пошла рыба.

– Я согласен, поехали.

– А инспекторов не боишься?

– Я рыбачу с пяти лет, поэтому на них просто не обращаю внимание. Они занимаются своим делом, а я своим.

– Вечером после работы выезжаем.

– Хорошо, я готов.

Язёв привёз Брызгалова на «яму» – так называли местные рыбаки наиболее глубокие места на реке, где обычно производился заплыв с сеткой. Весь вечер, пока выжидали нужное время и пили чай, Язёв рассказывал ему, как всё происходит, как попадает рыба, как появляются рыбинспекторы и «гоняют» рыбаков. Всё это он объяснял со всеми подробностями и незначительными деталями.

Стало заметно темнеть. В конце июля, хоть лето и перевалило за половину, но ночи ещё не стали совсем тёмными. Куда-то исчезли все тучи, а небо усыпали многочисленные звёзды. Гнус попрятался, предчувствуя ночную прохладу. Только самые смелые и отчаянные, огромных размеров, комары отважились появляться и жалить в уязвимые места.