Республика Татарково – 2. Туманная зыбь

– На очередное промывание мозгом поехал. Достаётся же мужику.

Разина сочувствующе покачала головой.

«Юпитер», мотоцикл с коляской, видавший не единожды дождь, грязь и сырой снег за последние десять лет, ожидал своего хозяина на улице напротив ворот слесарной мастерской.

Как только за воротами протарахтел мотоцикл, Филипп сказал:

– Ладно, я пошёл с обходом. Зайду в транспортный цех, узнаю, будут – нет вагоны. Потом в третий цех.

– Ага, давай, – поддержала Фрося, – а то скоро останавливать цех придётся, силоса под завязку, сыпать некуда.

– И машины-бочки что-то редко хотят, – поддержала Тоня.

Филипп небрежно сунул сигаретку в губы и, выйдя из «аквариума», прикурил от зажигалки. В третий цех зайти обязательно надо, а в транспортный – походу, можно и позже.

Маша сидела за столиком у радиолы, понурив голову.

Дончак вернулся в цех и в удивлении и в недоумении. О том, что Крючков был в медвытрезвителе, по приезде из Москвы, ему никто не докладывал. Когда же он успел? Надо Авдеева спросить. Но он в ночную сегодня. Так, кто ещё ездил?..

Николай Митрофанович прошёл к столу, за которым занимались специалисты цеха и где ведёт профсоюзные дела Ананьин. Он составлял списки желающих посетить Москву. Найдя среди протоколов список, пробежал по нему глазами – семь человек. Так, Притворина, Чебертун, Крючков, Авдеев, Угарова, Угаров, Казачков. На смене сейчас только Притворина. И слесаря.

Дончак снял трубку телефона, набрал номер «аквариума». Ответила Серёгина.

– Тоня, не в службу, а в дружбу, сходи в мастерскую, попроси, чтобы Михаил Иванович ко мне поднялся.

– Хорошо, Митрофаныч, счас.

Дончак набрал другой номер телефона – домашний Авдеева. Послышался хрипловатый голос старшего мастера, видимо, спал после ночной.

– Привет, Николай Михалыч.

– Привет, Николай Митрофаныч, кха…

– Коль, тут вот какое дело…

– Слушаю.

– Вы когда в Москву ездили, Крючковка не теряли?

– Да нет. Правда, опоздал он где-то на час. Говорил, что в милиции с каким-то родственником был.

– Он трезвым был? Ничего такого за ним не заметил?

– Да вроде трезвым. Дыхнул на меня, когда нашёлся. Да он, вроде не пьющий. А что?

– Да вот, на него бумага пришла из медвытрезвителя.

– О-о… И что там?

– Задержан в пьяном виде. Проведена профилактическая беседа. Рекомендуют принять меры воспитания и воздействия на гражданина Крючкова Геннадия Мироновича.

– Хм, ну лихо завернули. И что будем делать?

– На комиссию выносить.

– Так он же сам её председатель.

– Ну так и что? У нас незаменимых людей нет. Профорг или парторг проведут. Да и ты в состоянии.

– Тогда уж пусть Ананьин. И когда?

– Думаю, завтра. Тебе надо будет приехать и кто там ещё с твоей смены ездили – Чебертун, Угарова. Вот, на стыке двух смен и проведём комиссию. Свидетелей опросим, его послушаем.

– Хорошо. Я и мои свидетели – приедем.

– Договорились.

В кабинет вошёл Ананьин.

– Вызывали, Николай Митрофанович?

– Да. Присаживайся и вот, нá, ознакомься, – Дончак подал механику письмо из медвытрезвителя.

Пока Михаил читал, он позвонил в третий цех. Трубку сняла Притворина.

– Нина, ты ездила в Москву за колбасой?

– Ездила, Николай Митрофанович.

– Крючков с вами ездил?

– Да, ездил.

– И что о нём скажешь?

– Не поняла?

– Ну, как он себя вёл? Пьянствовал, дебоширил, приставал, в частности к тебе?

– Да что вы! – она хохотнула. – Спрятался где-то, еле отыскали.

– И где отыскали?

– Да сам проявился. Михалыч его где-то выловил.

– Пьяного?

– Да нет, трезвого.

– Ну, ладно. Шутки в сторону. Завтра после смены останешься.

– Хорошо. А зачем?

– На суд. Судить его будем, пропойцу! – и Дончак бросил трубку.

Ананьин поднял на начальника недоуменные глаза.

– По-моему, тут какое-то недоразумение. Да не был он пьян. Мои были, сами рассказывали, как они по бутылке заглотили. А его с ними не было.

– Ну, был – не был, теперь доказывай, что ты не верблюд. Завтра его надо от колхоза освободить.

– Вообще-то, Николай Митрофанович, рискуете. Нельзя киповца из цеха отрывать в колхоз.

– Ясно, что нельзя. Да кого посылать? Все уже побывали, и не по разу.

– А если автоматика не сработает, кто тогда окажется крайним? Вас же и обвинят. Родион Саныч не будет вникать в наши тонкости. Обдерёт по полной программе. А если с жертвами, то и во все – тёплые края на Калыме.

Дончак досадливо поморщился. И, словно оправдываясь, проговорил:

– Он парень ответственный, хорошо автоматику отрепетировал. Надеюсь, не взорвёт цех. Если что, байпасами на газе продержимся.

– В прошлый раз – бункера пересыпали. Без догляда остались. Еле течки пробили.

– Ты вот что… – вспомнил Николай Митрофанович, – пойдёшь домой, зайди к Крючкову, тебе по пути. Предупреди жену или детей, а лучше вот, записку передай, – он взял лежащий на столе лист бумаги и размашистым, на зависть всем работникам цеха, ровным каллиграфическим подчерком стал писать распоряжение. – Пусть в цех завтра выходит. А вместо него пошли кого-нибудь из своих архаровцев.

Расписался и подал лист механику.

– Ну, кого ж я пошлю? Сварщик и два слесаря остались. И так с ремонтами не успеваем. У электриков тоже один Волковичев остался да Плюшевый. Эти колхозы уже все кишки вытянули. Цех на ладан дышит. С ранней весны до поздней осени…

– Ты мне-то, зачем это выговариваешь?

– Да наболело. Какая-то порочная система сложилась. Тут малый вместо восьми часов вечера, пришёл домой аж в пол-одиннадцатого ночи. От самого Дурнево всем классом пешком шли. Со школы детей гоняют в колхозы, а транспортом не обеспечивают. По холодку, по дождичку, да с ветерком – самая подходящая трудотерапия.

– А что гараж?

– Да говорят, высылали автобус. Сломался, назад на буксире притащили. В гараже слесаря тоже где?.. Некому ремонтировать.

– Так другой бы выслали.

– Кому это надо? Забыли.

– Да-а… – покачал головой Дончак. Но дальше обсуждать эту тему было утомительно, и он согласился: – Ладно, возьмём из второго цеха Константинову. Да и наверно Филю пристегну. Пусть, пока у него дневная смена, потрудится во благо сельскому хозяйству. Если что, я подменю мастера.

Дончак потянулся к телефону и, набрав номер, спросил:

– Нина, Филя у вас?.. Передай ему трубку. – Поджидая ответ мастера, переложил трубку в другую руку. – Так, Вениамин Михайлович, завтра и до конца этой недели поедешь в колхоз к Кульманову. Заменишь Холодцова, и будешь там за бригадира цеховой бригады. Передай Константиновой, чтобы и она тоже туда поезжала. Что с собой брать, мне вас учить не надо. Всё.

Положил трубку. И призадумался.

Ананьин, словно угадывая его мысли, проговорил:

– Кажется, попал наш Крючков на притюжальник Родиону Санычу. Припомнит он ему фельетончик. Будет наш Геннадий сам ходить с «шоколадным загаром».

– Да, директор такое не упустит. Он не любит, когда его критикуют. Не любит. Словом, завтра комиссия, будем разбираться.

– Как он в вытрезвитель попал? За что?

– А ты что думаешь, у нас ни за что нельзя? – усмехнулся Дончак. – Ещё как можно. Кстати, элеваторный узел закончили в первом цехе?

– Да. Но всё на соплях. Серьги надо, цепи. Оборудование старше нас вдвое, уж и запчасти к нему не выпускают.

– На Пятовской обещали от своих старых шаровых мельниц кое-что подогнать.

– Там модернизируют, а мы всё на старье крутимся.

– Ладно, не ворчи, иди в цех. И готовься к комиссии.

– Хорошо.

– Да, и помоги со своими хлопцами кульки затаривать.

Ананьин чертыхнулся и стал собирать разложенные бумаги в папку. Папку положил с края стола.

– Вот работа! Почти вся мехслужба в колхозе, и так ремонт проводить не с кем, тут ещё эти кульки.

– Гордись высоким доверием.

– Да пошёл бы он с таким доверием… – и направился к двери.

– Увидишь Плюшевого, скажи ему, чтобы завтра был на антиалкогольной, – догнал его голос начальника цеха.

– Хорошо, – голос послышался уже с лестничной площадки.

Галина была рада, что её мужа наконец-то сняли с колхоза. Она сама отработала в нём всю прошлую неделю, на уборке картошки. Погода выдавалась разной – и жаркой и холодной с моросящим дождём. И они, работники комбината, ходили за картофелекопалкой, чавкая резиновыми сапожками по осклизлому полю, собирали за ней сырые клубни. Работа на вольном, чистом воздухе, но безрадостная. О том, что она важная, едва ли не государственного значения, как-то не захватывало, не вдохновляло. Больше похожая на каторжную, принудительную и бестолковую, так как эту же картошку, уже весной, им приходится выбирать из буртов, но прогнившую наполовину. Перебранная картошка частью шла в магазины, им же на продажу в республику Татаркова или в районные и областные торговые точки, а часть на посадку. Преимущественно на последнюю стадию, так как продавать-то было почти нечего, набрать бы на посадку. И для чего нужно затрачивать такие усилия со стороны шефов – шефам было непонятно. Но – партия сказала, комсомол, то есть руководители предприятий, ответили – есть! И в большинстве своём – в ущерб своему предприятию и вопреки здравому смыслу. После такого ударного труда многие уходили на «больничные», но не на долго. По устному и негласному приказу Татаркова, медики заболевших удерживали на «больничных» не более трёх дней. И «отдохнувшие» вновь вливались в дружный коллектив «колхозников». Кстати, и самих медиков не обходили эти трудовые будни, если не самих врачей, то младший медперсонал обязательно.

Галину Крючкову выручил квартальный отчёт. Наступали конец месяца и квартала, и на мехзаводе нужно было подбивать «бабки», как говорит директор их завода Машков. Сама она перебаливала простуду и даже при выпавших последних двух дней теплой погоды не снимала с себя шерстяную кофту и носила с собой жаропонижающие и обезболивающие таблетки. Теперь болела душа и за мужа: как бы и он не простудился…

И вот радость – начальник цеха распорядился Геннадия снять с колхоза. Надолго ли? И Галина с благодарностью приняла записку от механика цеха «Муки» Ананьина. Чему немало порадовался и сам Крючков Геннадий Миронович, приехав на автобусе в восемь часов вечера из колхоза. И, слава Богу, здоровым.

14

Если позволяла погода, то по утрам и вечерам Геннадий предпочитал ходить и возвращаться с работы пешком. Три километра не такой уж и большой «крюк», как шутил он сам, и для зарядки полезно. С такой целью он проделал свой путь и этим утром.

Настроение было праздничное, трудовое, поскольку после колхоза всегда на рабочих нападает дух созидания, свободы, даже радости к своему верстаку, к пульману, или арифмометру. Даже тех рабочих эти чувства охватывали, кого в трудовые будни своя-то работа не слишком радовала. Но по возвращении в цеха и заводы испытывали трудовой подъём к своему рабочему месту. С таким настроение Геннадий вошёл вначале в первый цех, чтобы осмотреть киповское оборудование, автоматику, затем во второй цех, поскольку они располагались именно в таком порядке на его пути, и уже после этих объектов направился в третий цех. За погожие два дня территория на ДСЗ подсохла, можно было среди раскисших просыпей щебня, отсева и «муки» найти сухую тропку. И не было на железнодорожных путях вагонов, в которые загружает щебень на погрузке. Это тоже положительно накладывалось на бодрое настроение, вызывало энтузиазм. Гена шёл, мурлыкая себе под нос чего-то из своих сочинений.

Казалось, близок он к заветному желанью.

Поёт, поёт он песнь предмету обожанья.

Вот он летит на крыльях счастья… Комара

За что не любят, за укус? Нет, за жужжанье.

Первым тревожным звоночком стал вопрос Нины Притвориной, когда Гена вошёл в пультовую.

– Привет, Нина! – с подъёмом поздоровался он с оператором. – Как дела тут без меня? Ничего не глюкануло?

– Привет, привет, колхозник, – с шуткой ответила она. – Слава Богу, всё нормально обошлось. Всю картошку выкопал?

– Да ну, что ты. И тебе там хватит, и твоим детям, – отшутился и он.

– И детям, это точно. Мой старший сегодня после уроков поедет.

За разговором, Геннадий осматривал приборы на щитах. В некоторых из них, пишущих, закончились чернила в чернильницах. Он приступил к заполнению их ёмкостей.

– Слушай, вчера с чего-то Митрофаныч интересовался тобой?

– На предмет чего?

– Да с чего-то спросил, был ли ты пьяным в Москве?

– Да?

– Ну, я ему и ответила – в мат надрался. Целый час искали.

Гена вскинул на неё удивлённые глаза.

– Ну и шуточки у тебя… И что дальше?

– Да я ему так и сказала: приставал к бабёнкам прямо в автобусе, отоварить хотел, еле усмирили. Ты ж, когда напьёшься, совсем не управляемый.

– Ты говорить – говори, да чепухи не мели.

– Да, ладно, пошутила я.

Зазвонил телефон. Нина подняла трубку.

– Привет, Николай Митрофанович… здесь. – Она протянула трубку Крючкову. – Нá, тебя, – и задиристо усмехнулась.

Гена подошёл к столу и принял трубку.

– Да? Слушаю.

– Привет, Гена, – услышал он ровный голос. – Зайди ко мне.

– Сейчас?

– Да.

– Иду, – положил трубку.

Что-то тревожное отдалось в его сознании. Он внимательно посмотрел на Нину. Та в свою очередь на него.

– Что? – почему-то не в полный голос спросила она.

Он пожал плечами и направился к уличному выходу.

В кабинете были Дончак и Плюшевый.

– Здравствуйте! – поздоровался Геннадий и пожал руки обоим. – Вызывалы таваришшш нашальник? – шутливо спросил он.

– Да, садись? – ответил начальник цеха.

Плюшевый смотрел на Геннадия, и как ему показалось, с ехидцей.

Крючков сел.

– Слушаю, Николай Митрофаныч.

Дончак подал ему лист и сказал:

– На тебя тут письмо счастья пришло, ознакомься.

Крючков стал читать, и на его загоревшем за лето лице начала проступать бледность. Дочитав, вопросительно уставился на начальника цеха. Потом перевёл взгляд на парторга. «Вот это морковка! Не болит, а красная…» – пронеслась в голове шутка, но с мрачной иронией.

– Ну? И что скажешь? – спросил Дончак.

Крючков пожал плечами, ещё усваивая информацию.

– И сказать нечего? – с усмешкой спросил парторг.

Крючков кивнул, но тут же проговорил:

– Сразу и не сообразишь, что ответить на такое счастливое послание… Чушь какая-то.

– За этой чушью, ой-ей-ёй какие неприятности стоят, Геннадий. Не мне тебе объяснять, – сказал Дончак. – У тебя уже и очередь на квартиру на подходе. И ты ещё на гараж стоишь. А на этой неделе утверждать будут список садоводов, я тебя вписал, и ещё двенадцать человек.

Крючков удручённо покачал головой.

– Нет, ну вот люди! Забрали в вытрезвитель, продержали почти час, даже не извинились. И телегу накатали… – Геннадий хлопнул по коленям руками.

– Наверно допинг был. Иначе, чтобы на тебя такую бумагу представлять?

Крючков посмотрел на Плюшевого, угрюмо хмыкнул и повернулся к Дончаку.

– И что теперь?

– Что теперь? Как и положено: заседание комиссии, протокол, и ответ в эту заботливую организацию. А тебе соответствующее наказание – лишения дачи, квартирной очередности, может быть, перенесут её, если прогнёшься перед Татарковым. Ну и моральный аспект: на доску «Почета», стенгазета, – перечислил начальник цеха. – Словом, сам понимаешь.

Крючков ухватился за голову и заплёл пальцы в волосы. Перед глазами предстали хмельные рожи дядиных собутыльников и виноватое и в тоже время подпитанное внутренним огоньком алкоголя добродушное лицо Николая. «Ну, дядюшка, ну, спасибо!»

– Так что получилось там, в Москве, c тобой? – спросил Дончак.

Крючков сжал зубы, на его скулах заходили желваки. И, сам не понимая зачем, процитировал:

– Вот и верь после этого людям… Я призналась ему при луне. А он взял мои девичьи груди и узлом завязал на спине.

Дончак вдруг расхохотался. Не сдержался и парторг, хрюкнул сдержанно.

Крючком посмотрел на них недоуменным взглядом, потом поняв, что ляпнул не то, что хотел – пришли на ум под настроение эти строчки, – и тоже усмехнулся.

– Ты долго сочинял? – спросил Дончак.

– Да это не я. Нашёлся умный человек. Услышал ещё в армии, запомнился стишок. Эх-хе… Теперь вот, веселит душу.

– Ну, если и дальше так будет веселить, то не пропадёшь. И мы с тобой повеселимся. А теперь, давай по существу, – Дончак придвинулся грудью к столу.

– По существу… – вздохнул Гена. – Собственно, поехал я в Москву по просьбе тётушки. Ей сделали операцию – рак груди. Ну, а дядюшка в ознаменование этих трагических событий ударился в пьянку. Естественно, за её здоровье. Попроведать надо было их, с дядей провести собеседование. Да приехал неудачно – никого дома не застал. Как потом узнал от дядьки, тётушка находиться в больнице на химии-терапии. Прождал у подъезда часа два, потом пошёл в магазин – перекусить надо было чего-нибудь. А там и они, алкаши крутятся. Собственно, не так уж и пьяные, но вмазанные. Купили «коленвал» и за углом магазина пристроились. А там добровольных дружинников как собак нерезаных. С балкона вначале кулаками махали, потом милицию вызвали, или наоборот.

– Сам-то пил?

– В том и дело, что нет. Уговаривал и дядьку угомониться, уж домой хотели идти, а тут эти на воронке – здрасте-пожалуйста! Подхватили под руки, и разговаривать не стали. Лишь где-то через час, наверно, вызвали на собеседование. Убедились, что трезвый, выпустили. Я думал, всё так культурно и обойдётся. А они вон что… Вот и верь после этого людям… – вновь процитировал Гена первую строчку стишка и грустно усмехнулся.

Усмехнулся и Дончак. Но сказал серьёзно:

– Так если посмотришь – дело и выеденного яйца не стоит, но… без комиссии, без протокола тут не обойтись. На стыке смен проведём её, и тебе надо быть, как штык, в обязательном порядке. Только уже не в качестве председателя. Вести будет кто-нибудь из них, – кивнул на парторга, что означало: парторг или профорг. Спросил: – Представляешь, в каком сейчас настроении Родион Александрович?

Крючков кивнул.

– Не только представляю, но и чувствую.

– Да-а, большие тебя неприятности ожидают. Словом, готовься к комиссии. Иди, работай.

– Какая к чёрту работа… – проговорил Геннадий, поднимаясь со стула.

– Ну-ну, без пессимизма только. Не вешай носа. И верь другим людям, коль в тех разочаровался.

Геннадий выходил из кабинета, охваченный тревожными и тяжёлыми предчувствиями. Жить им в этой однокомнатной и сырой квартирке на улице Октябрьской до морковкиной заговени… Ещё этот фельетон! Как Галя предупреждала, чтобы не лез он во внутриполитическую игру республики Татарково – себе дороже выйдет. Не послушал, сделал по-своему. Хоть бы квартиру получил! И лицо его потемнело…

…Комара

За что не любят, за укус? Нет, за жужжанье.

И рабочий день показался долгим. Наверное, так бы не устал в колхозе или от работы грузчиком на складе, куда зачастую направляют работников цехов за неимением своих грузчиков – они являются постоянными работниками сельского хозяйства, только числятся на складах. И дума и обиды на непорядочность работников медвытрезвителя легли тяжёлым грузом на сознание и связывали руки в работе.

15

На комиссию были приглашены все руководители цеха, члены антиалкогольной комиссии и свидетели, участники поездки в Москву, а также и желающие. То есть общественность.

В президиуме находились Ананьин и секретарь Чебертун.

В зале перед президиумом сидели десять человек, включая и приехавшего на это мероприятие председателя общекомбинатовской антиалкогольной комиссии Чумейко. Он же – начальник штаба гражданской обороны, офицер запаса ВВС.

Сам председатель цеховой антиалкогольной комиссии сидел отдельно, в первом ряду спаренных деревянных кресел.

– Ну что, товарищи, начнем заседание комиссии? – поднявшись из-за стола, спросил Ананьин, оглядывая аудиторию. Не получив возражений, продолжил. – На заседании присутствуют все члены комиссии, также приглашенные и любители коллективных сборищ – шутка, – улыбнулся ведущий собрания. – В заседании принимает участие представитель администрации, председатель антиалкогольной комиссии комбината Чумейко Валентин Николаевич.

Валентин Николаевич слегка приподнялся и кивнул.

– Слово предоставляется начальнику цеха, Дончаку Николаю Митрофановичу.

Сидевший рядом с Чумейко Дончак поднялся и вышел к трибуне.

Положив на полочку лист бумаги, он одел очки.

– Товарищи, к нам в цех пришёл документ из Москвы – вот до какой радости дожили! Аж из московского медвытрезвителя. И я вам его сейчас зачитаю:

Генеральному директору (имя фамилия отсутствует) «Строммашполимер». Далее адрес и число – пропускаем. И далее сам текст.

«Работник вашего предприятия Крючков Геннадий Миронович был доставлен в районное отделение милиции, в скобках – «медвытрезвитель», – в нетрезвом состоянии. С ним была проведена воспитательная беседа. Просим вас оказать на данного гражданина воспитательное воздействие, в целях профилактики и контроля за его поведением в общественных местах. О результатах проведённых мер прошу сообщить в районное отделение Новогиреево г. Москва.

Начальник отделения

подполковник Митрюшкин С. У.»

– Вот такая вот коротенькая записочка, – подвел итог Дончак, снимая очки. – Но с огорчающим продолжением

– С чего начнём обсуждение? – спросил Ананьин. – Может, вначале послушаем виновника этого безобразного факта?

– И правильно. Это ж надо до чего докатиться – наши местные вытрезвители, гля, не подходят ему, – проговорил Шилин, – в столичный попёрся. Это ж, как его… – кощумством называется. Не-ет, тут нужно Генаху наказать по полной программе.

В Красном уголке рассмеялись.

– Ты, Пал Палыч, так не шути, – сказал Дончак, выходя из-за трибуны.

– А я и не шутю. Даже обидно. Попёрся вона куда. У нас и здесь хорошо обслуживают. Вон, спросите у Угар Петровича и Казачка – две недели потом ходили, заливали горло от ентого счастья.

В зале опять рассмеялись.

– Ладно, не будем отвлекаться, – остановил шум в зале Ананьин. – Давайте, товарищ Крючков, расскажите комиссии вашу весёлую историю поездки в столицу нашей Родины. Может, и нам она пойдёт впрок на будущее.

За день в Гене что-то перегорело в сознании, и привело к внутреннему ожесточению. Вначале он не хотел идти на Комиссию. Из принципа, из-за несправедливости, даже подлости московских «ментов». Была бы возможность, то ещё с утра бы полетел в Москву на разборку.

Но здравый смысл всё-таки возобладал – как кого-то судить, ты в первых рядах, а как самому предстать на суд общественности – так в кусты! И он пришёл. Но здесь смущало присутствие Чумейко – он тут неспроста.

Крючков поднялся и вышел к трибуне, но встал не за неё, а рядом, кашлянул в кулак. Аудитория смолкла.

– Да что тут объяснять? – и кирпич неожиданно падает на голову. Попробуй, предусмотри всё. Повязали из-за дядюшки и его братков. Разыскивал я его, вот и нашёл в весёлой компашке. Их загребли и меня до кучи. Вот и весь сказ.

– Ты-то с ними пил? – спросил Плюшевый.

– Нет.

– Не успел?

– Почему? Захотел бы, так успел.

– Но оформили тебя, как пьяного.

– Да чёрт его знает, что он там писал, дежурный? Паспорт мой перед ним лежал. Только спросил, где работаю и всё.

– Ну, а в трубку давал дыхнуть? – спросил Шилин.

– Ничего он мне не давал. Сказал только, чтобы я сержанту в его индикатор дунул. А сержант сам был на парах, я это учуял. Ну, я ему дыхнул в нос, он икнул, и сказал, что вроде трезв. Старлей отдал мне документы, и я уехал.

– Поэтому ты и опоздал на час? – спросил Авдеев.

Крючков кивнул.

– Поскольку я первым его встретил у ЦПКиО Горького, а потом вместе ехали, то могу с полной уверенностью сказать – Крючков не был пьян. И думаю, что и все, кто ездил в Москву, могут также подтвердить его трезвое состояние.

Авдеев повернул голову к сидящим в зале свидетелям.

– Да не был он пьяным. Уж я бы за версту учуяла, – воскликнула Галина Чебертун.

Её поддержала Притворина:

– Да точно! Честно говоря, я его ни разу пьяным не видела. Мне кажется, он вообще не пьющий.

– И баб не… то есть не любящий, – поддакнул Угар Петрович.

В зале опять рассмеялись.

– Вот обидно, – посочувствовал Шилин Притвориной.

– Хорошо. Обстоятельства нахождения Крючкова в медвытрезвителе выяснены, – подвёл итог Ананьин.

– Только не понятно – зачем сотрудникам понадобилось писать человеку на производство? На пьяниц бы и писали… – подала голос Тоня Серёгина.

– А до кучи. Чтоб видели их работу и в республике Татаркова, – пояснил Шилин.

– Так, – постучал председательствующий ручкой по столешнице, – как будем формулировать протокол? У кого какие предложения?