Дерево, или По ту сторону Зла и Добра
Другие – те, которые имели киоски в окрестностях, платили Золотарю, не упрямились. А тут – сосед, родной, можно сказать человек, отказывается. Вишь, как – оно: чужие люди иногда ближе бывают, чем соседи! Надо наказывать. «Железный»… Ишь ты, делапут! Загорится так, что любо-дорого!
Одному работать было опасно – вдруг заметят, поэтому попросил помочь Пичугу постоять на шухере. Тем более, что он – мент, если что, всегда прикроет. Одно плохо – труслив очень!
***
Михаил Голубой, действительно, был не очень смелым. Милиционером стал по нужде – просто, надо было как-то зарабатывать деньги. А он после армии, в которой дослужился до ефрейтора, ничего не умел делать, и был глуп, хотя и хитер.
С самого детства рос он маленьким да трусоватым. Приходилось лебезить, и со временем он понял, что главное в нашей жизни – вовремя подхихикнуть. Был он угодлив, труслив, грязен и соплив.
Миша мечтал стать большим начальником. Он знал, что надо бить первым, но было страшно. Вот вырастет, тогда всем покажет!
В мечтах представлял себя высоким силачом, сидящим в большой черной государственной машине; в костюме с галстуком, с толстым портфелем, набитым важными бумагами и деньгами. Изгибается шофер, в поклоне открывая дверцу настоящей черной машины, продавцы подносят банки со сгущенным молоком и коробки с мороженным, воспитательница, хныкая, просит не ставить ее в угол. Он свистит в командирский свисток и машина трогается. Все другие машины останавливаются, пешеходы счастливо машут руками, милиционеры отдают ему честь. Он едет в Москву, приезжает на Красную площадь и поднимается на Мавзолей. Раздается выстрел… Нет, целый пушечный салют, и начинается военный парад. Играет блестящими трубами оркестр, едут танки, ракеты, пушки, солдаты кричат «Ура!», а он стоит на Мавзолее и машет всем рукой.
И снова мороженое, сгущенное молоко, шоколад – много шоколада, целые грузовики.
Конфеты.
Арбузы.
Газировка.
А потом он идет в кабинет и там – чтоб никто не мешал! – играет в заводные машинки и солдатиков. Военные сражения, и – победы, победы, победы. Одни сплошные победы. Над всеми!
А еще можно – раз он большой начальник – самому рулить на черной машине. На мотоцикле. На тракторе. На военном самолете. На настоящем военном корабле. И даже – на подводной лодке!
Здорово!
Как хорошо быть большим начальником: не надо рано вставать, чтобы идти в детский сад, не надо чистить зубы, не надо слушаться маму-уборщицу. А еще можно заставить бабушку есть манную кашу, а деда с отцом – пить рыбий жир вместо самогона.
Он рос, взрослел, но детская мечта не оставляла его, хотя становилась более реалистичной. В школе он понял, что стать большим начальником вовсе не просто, и для этого нужны большие усилия. И еще что-то…
Может – умную голову?
Но командовать хотелось.
И очень хотелось стать Гераклом. Часто начинал заниматься спортом, поднимал утюги и прочие тяжести, но через месяц это начинало надоедать. Он шел к домашнему зеркалу, силясь разглядеть рост мускулатуры. Это было захватывающее зрелище – Миша Голубой в обнаженном виде. Кра-са-вец! Вот только рост остался небольшой, да лицо – невзрачное: глазки маленькие, нос отвислый, подбородок – как у суслика. Эх, если бы операцию какую сделать, чтобы внешность поправить!
На учебу времени, естественно, не хватало. Некогда было читать книги, ходить в кино и предаваться романтическим приключениям. Постепенно желание стать силачем захватило Голубого, и это стало единственным смыслом его жизни.
Он поступил в новозаборский филиал глуповского юридического института – хотел сделаться следователем и пересажать в тюрьму своих обидчиков. Да и форма нравилась военная. Может, генералом станет? Но учился плохо, и поэтому не дали закончить – выгнали. Забрали в армию во внутренние войска, там поставили свинарем в подсобное хозяйство. В армейском свинарнике продолжал тренироваться, отрабатывая удары на хрюшках. Свиньи были недовольны, и часто возмущались визгом.
«На гражданке» пришлось устраиваться в милицию. Дослужился до прапорщика. Голубой ходил на дежурства, участвовал в рейдах, гонял нищих, шмонал алкашей, но в душе тянулся к прекрасному, а местные проститутки были, как назло, отвратной наружности. Не Клавдии Шифер, черт побери! Нравились гимнастки. Художественные. Была одна школьная звезда по имени Галина Бабаева. Но – отвергала.
И еще: женщин он боялся.
Начал принимать анаболические стероиды, но счастья все не было.
Приглашение пойти на поджог воспринял без радости:
– А если поймают?
– Ты же мент, чего тебе бояться? – резонно возразил Золотарь.
– Я ж не в форме пойду?
– Именно что – в форме! Если меня застукает кто, скажешь: все видел, и поджигал не я. Поджигатель удрал. А мы его пытались задержать.
– Не поверят.
– Плевать! Зато не докажут. Да ты что, боишься?
– Просто неохота. Вдруг поймают.
– Не писай в компот! Кто нас в два часа ночи поймает?
После долгих уговоров Голубой согласился. Не из-за обещанного магара – нет! Ради справедливости, как он сам себе сказал, глядя на киоск. Мерзкое строение. Некрасивое. Не киоск, а мусорная гора. Вонь. Вообще, если разобраться, вся наша жизнь – большая мусорная куча, на которой хозяйничают вороны. Здесь хорошо живется только трупоедам и паразитам. Воронью и мухам. Вороны всегда сыты, а соловьи – голодны.
Он был одинок и непонятен окружающим. Всегда.
***
Итак, они двигались во мраке ночи мимо спящих домов соседей.
Тих был дом №9, в котором обитало интеллигентное семейство Вагнеров: мать –учительница, отец – железнодорожник и сын их – журналюга Шура́.
В доме №7 тоже все было спокойно: цыгане, похоже, отъехали за новыми запасами наркоты.
Дом №6 – редактор газеты «Не бойсь!» Тредьяков. Спит с любовницей.
Дом №5 таинственного отставного майора стройбата Кафкина – тишина.
Дом №3 семейства Бедотовых: традиционная чуть приглушенная ругань мужа с женой.
За оградой дома №4 был забор скупердяя Баобабского. Клиента, так сказать. Темно у него было в окнах. Очень хорошо, а вот дальше…
Во дворе дома №2 бабки Балясниковой страдал бессонницей тринадцатилетний кавказский пес Рамзан. Эта тварь была добродушной, но крайне бестолковой, и по-стариковски чуткой к шумам. Если Рамзан поднимет лай, будет нехорошо.
– Не дыши! – шепотом засвистел в ухо Золотарь.
– Сам не дыши! – огрызнулся Голубой.
Он чувствовал себя отвратительно: и страшно, и неудобно на корточках, и измазал руки в липком помете кур, принадлежащих семье Бедотовых. Колени тоже угодили в помет – это чувствовалось по намокшим галифе. В доме Бедотова глухо завыл томящийся в весеннем одиночестве кот Маркиз.
Друзья припали к земле.
– Полезли дальше, – просвистел Золотарь.
В окне дома №1 горел свет за занавеской, и слышалась фортепианная музыка. Пьяный голосок Луки Букашенко на ужасающем английском следовал за мелодией битловской «Естедей». Здесь все было так, как и ожидалось.
За забором Букашенко стоял киоск.
Теперь начиналось самое сложное.
Главной опасностью были запертые внутри вислоухие ублюдки Баобабского. Но с ними Золотарь постарался разобраться накануне вечером. До этого он несколько дней прикармливал безмозглых тварей кусками мяса, а нынешним вечером нашприцевал отборные куски конфискованной телятины раствором димедрола. Твари должны были дрыхнуть. И они действительно не подавали ни звука. Пустырь вокруг киоска был темен, тих и пустынен.
Судьба строения была предрешена.
Они торопливо стали лить бензин на металлические стенки. Не прошло и пяти минут, как место стало напоминать бензозаправочную станцию. Они вылили остатки и привалили полиэтиленовые канистры к киоску – те должны были сгореть вместе с ним.
– Давай спички! – протянул руку Золотарь.
– Какие спички?
– Которыми зажигают, в рот тебя!
– Нет у меня спичек. Я ж не курю…
– Как нет? Я ж тебе говорил!
– Ничего ты мне не говорил.
– Говорил! Мне-то нельзя их таскать с собой – если поймают, могут поджог припаять, а тебе, можно. Ты же – мент!
– Я милиционер, а не мент! – обиделся Голубой. – А про спички ты мне ничего не говорил, не бреши!
Золотарь выругался.
Что же делать?
Придется идти за спичками.
– Жди меня, я скоро приду! – пробормотал он в ухо напарнику.
– Ты, что? Я с тобой!
– Не мочись, паря, я скоро вернусь!
Он проворно пополз вдоль забора.
***
Голубой со страхом смотрел ему вслед.
А если застукают возле киоска?
Бензин, канистры…
Запросто могут пришить поджог.
Ему стало жутко. Если посадят, то уголовники не дадут ему житья. Он живо представил, как он заходит в камеру, как татуированные убийцы заламывают ему руки, нагибают его, стаскивают штаны… В животе Голубого похолодело, сердце тревожно и сладострастно затрепетало, в штанах что-то зашевелилось…
Надо перебраться подальше от киоска, пока не вернется Витька!
Голубому вдруг пришло в голову забраться на дерево, которое росло по улице Второй Советской напротив общежитского барака. Он там уже и раньше бывал. Иногда темной осенней ночью с дерева можно было увидеть в открытое окно второго этажа Нельку Тримбублер из девятой квартиры. В квартире кроме нее проживали еще папаша-пенсионер и его скрюченная жена.
Вдруг Нелька не спит, а сидит голая перед окном и курит?..
Голубой ловкими бесшумными прыжками добрался до дерева.
Сердце бешено колотилось.
Эге! А окошко-то ее – горит!
На улице стояла могильная запредельная тишина.
А если вскарабкаться? А? С его-то силушкой это нетрудно!
Голубой с неожиданным проворством полез по выщербленной кирпичной стене барака. Дело-то простое, оказывается…
Он добрался до окошка и медленно поднял голову к стеклу. Шторы не были закрыты. То, что милиционер увидел, заставило его испытать нечто вроде экстаза. На кровати, стоящей у стены, лежала совершенно обнаженная Нелька. Дочь пенсионера Тримбублера разметалась в жаркой августовской ночи, выставив на обозрение Голубого свои худые девичьи прелести.
– Вот это, да! – промолвил он, облизывая разом высохшие губы. – Здорово!
Тут с ним совершилось от волнения такое, о чем он впоследствии не мог вспоминать без стыда, и, которое, однако, было так приятно…
***
У киоска растерянный Золотарь осматривался по сторонам. Приятеля не было. Неужели удрал Пичуга? Одному чиркать спичкой было опасно – если заметят, некому будет отмазывать. Золотарь торопливо соображал, что же предпринять? Фитилек бы сделать… А из чего? Нужна веревка. Веревку можно смочить в бензине. Бензин-то, бля, выдыхается! Высохнет, и никакого пожара не будет, твою мать!
Золотарь начал озираться в поисках веревки. Во дворе военного пенсионера Букашенко веревки висели – на них старик вместе с сыном-пианистом развешивали белье. Если эти использовать?
Со стороны общежитского барака раздался шум. Словно что-то сбросили на землю. Тяжелое что-то.
Золотарь обмер.
Оттуда, где раздался шум, некто с тяжелым дыханием побежал в его сторону. А тьма-то какая, черт побери!
Нечто приблизилось, и оказалось другом-подельником.
Ну и напугал, сволочь!
– Ну, что, принес спички? – спросил Голубой.
– Ты где был? – зашипел с присвистом Золотарь.
– Да тоже… Спички искал.
– Возьми коробок! Подожди, я отойду подальше.
–А я?
– Отсчитай тридцать, чиркай, и беги. Понял?
Золотарь опрометью бросился по переулку к своему дому.
Голубой поднялся и принялся считать. Дойдя до цифры тридцать, милиционер зажег спичку. Вместе с вспыхнувшим пламенем страх куда-то мгновенно улетучился. Стало весело, и еще – сладостно, как под окном у Нельки, заныло сердце. Он бросил спичку на мокрую канистру, пламя красивой плавной волной побежало во все стороны. Надо было уходить – через несколько секунд здесь будет жарко. Голубой, чувствуя невероятный прилив сил, взлетел над землей и помчался по улице Советской.
У общежития он оглянулся. Веселые оранжевые язычки тянулись вдоль стен киоска к черному небу.
Было тихо и красиво.
Сердце стучало, посылая кровь во все члены, один из которых ощущал при этом невероятное возбуждение.
Вот оно, счастье, подумал Голубой, и упругая горячая струя второй раз за ночь оросила его милицейские галифе.
***
– Сгорел наш киоск, – огорченно сказала утром Ольга. – Где теперь работу искать? И чего теперь ждать. Как воспитывать детей? И вообще – что ждет нас впереди? Какого черта курицу убил, скотина?
– Богатства! – с жаром ответил Валерий Юрьевич, опять впадая в свой идиотский пророческий транс. – Золото, мильены… И много золотых яиц Вексельберга!
Глава 3. «Челноки»
Народ, мой любезный Сократ, неблагодарен, привередлив,
жесток, завистлив и груб, ибо он состоит из
всякого сброда, из болтунов и насильников.
Платон, «Диалоги. Аксиох»
После дождливого лета в Глупове наступила ясная погода, и сквозь ширящуюся в небе озоновую дыру по городу стали бить горячие солнечные лучи.
Привокзальная площадь по выходным заполнялась торговцами. Зимой это были робкие одинокие бабушки, торгующие вязаными носками и классическими семейными трусами ручной работы. Весной рядом стали устраиваться другие старушки, и дополнительно к носкам с трусами на расстеленных газетах появились иные вещи: старые боты, шали, кофты. К старушкам летом примешались граждане-гражданки вполне работоспособного возраста, а к товарам добавились предметы роскоши – утюги, примусы, телефонные аппараты, столовые приборы, сервизы.
Торговля не то, чтобы процветала, но была хороша уже тем, что давала возможность людям общаться. Вместо сидения дома и горевания о трудностях бытия, они могли найти утешение в родственных душах и вместе обсудить наболевшее.
А поговорить было о чем.
Новости и необычные явления заполняли мозги глуповцев. Тут были и поимка ростовского маньяка Чикатило (знаменитого не только масштабом и гнустностью преступлений, но и тем, что имел замечательный послужной список: доблестный пограничник; рабочий корреспондент по темам спорта, морали и патриотизма; выпускник Университета марксизма-ленинизма; член КПСС), и голод в Петербурге со смертельными исходами, и курс доллара, и первомайская демонстрация без всегдашних коммунистических призывов, и реклама Гермес-финанса с Уникомбанком, и референдум о независимости Татарстана, и слухи о прилете космического корабля в Новозаборск…
Но главными, конечно, оставались разговоры о том, как выжить?
Спрос и предложение начинали приводить в движение незримую пружину рынка, побуждая людей на поступки, прежде для них немыслимые.
***
В салоне было жарко.
Бывший журналист Александр Вагнер-Шура́, вытер пот со лба и осмотрелся.
Автобус «Икарус», некогда являвший в Советском Союзе образец комфорта, был уже не первой, и даже не второй молодости. Он успел накатать по ухабистым дорогам скончавшейся социалистической империи многие тысячи верст, побывал в нескольких приключениях, аккуратно называемых «дорожными происшествиями», дважды горел, и даже – в тысяча девятьсот семьдесят пятом году – побывал в великой русской реке Волге, свалившись с одного из трухлявых сельских мостов. Теперь он принадлежал туристической фирме «Глупов-Вояж» и совершал регулярные поездки в Венгрию, доставляя тамошним жителям советско-российские железные чайники, фонарики «жучки», молотки, фотоаппараты «Зенит» и прочие необходимые товары повышенного спроса. Их предлагала на продажу разнокалиберная и разновозрастная масса свободных россиян. Взамен победители тоталитаризма везли домой доллары.
Россия въезжала на устаревших венгерских автобусах в цивилизованный рынок.
Шура впервые ехал за рубеж, и с интересом озирал соседей-«челноков», продолжателей славных традиций отечественного купечества. Большинство из них уже участвовали в подобных вояжах, и чувствовали себя в автобусе, как дома.
Народ шумно лез в двери и гремел сумками с фотоаппаратами, ножами, электрическими миксерами, биноклями, электроутюгами и прочим добром. У каждого туриста было не меньше пяти плотно набитых сумок. Многие из них еще работали на государственных предприятиях, что доживали последние дни. Зарплата уже задерживалась, рабочие места сокращались, кое-где начинались забастовки; глуповский оборонный завод «Молот и серп», например, стал штабом общественной протестной организации «Трудовой Глупов», и на первомайской демонстрации работники избили молотами собственного директора.
Рядом с Вагнером сидел его новозаборский приятель Валентин Баньченко по кличке «Полстакана» – пузатый светлобородый детина, с трудом уместивший ноги под креслом. В отличие от Вагнера для него этот рейс был уже не первым. Он продолжал работать слесарем котельной на новозаборском резино-техническом комбинате, и остро ощущал наступившее время дикого капитализма: премий не стало. Приходилось крутиться – выносить для реализации продукцию, заводской инструмент и приборы, выезжать за рубеж в Польшу и Венгрию. Вся квартира Полстакана была уставлена сумками и товарами.
По его рекомендации («У них там металл ценится. Своего нет, слыхал?») Вагнер загрузился серпами и биноклями.
Перед ними у окошка сидела еще пара членов их новозаборской торгово-туристической делегации: уволенный по сокращению штатов недавний завклуб Лука Букашенко, и инженер-технолог Андрей Анастасович Пикоян. Их сумки были не слишком велики: музыкальный гений смог набрать для реализации только пару десятков велосипедных камер, а Пикоян ехал на мир и девиц посмотреть, поэтому прихватил лишь пищу, да питье – любимые бутылки вина «Ливенское».
Сзади журналиста забулькало – там знакомились.
Полстакана, спохватившись, полез за пазуху и ловко вытащил из нее бутылку «Royal». Напиток этот, при смешивании с лимонадом давал ядреную жидкость красивого ликерного цвета и невероятной мощи. Вагнер заметил, что ройял находится не только в руках приятеля.
С первого кресла поднялась приземистая пожилая блондинка.
– Дорогие туристы! – зычно произнесла она, и звон стаканов прекратился. – Сейчас мы тронемся. Инструкции вы получили, когда приобретали путевки, поэтому я – коротко. Зовут меня Марина Хамкамада, я ваш руководитель группы и дочь японского коммунара. Прошу выполнять мои распоряжения, и тогда у нас не будет никаких неприятностей. В дороге запрещается употреблять спиртное. Мы будем делать в пути остановки, поэтому просьба, если кто захочет поблеватъ, дождаться соответствующего привала, и не пачкать в салоне. Мочиться тоже не надо, а то из прошлой поездки еле-еле автобус отмыли. В Киеве останавливаться не будем, потому что там теперь независимость. Может быть, посмотрим на Львов.
– В Молдавию заезжаем? – продребезжало рваное сопрано с задних рядов. – У меня в Тирасполе муж-майор Коробченко Игорь Юрьевич скрывается, злостный алиментщик на почве гомосексуализма.
– Там сейчас опасно, друзья. Приднестровская молдавская республика. Министр ихней обороны Смирнов не рекомендует. Могут подстрелить. Да и водители наши вынуждены экономить горючее, поскольку цены на энергоносители лезут вверх со страшной силой. Недавно опять подняли. Все понятно?
– Понятно! – веселым хором ответили туристы, и звон стаканов возобновился.
Автобус рывком тронулся с места.
– Начнем по-малому! – профессионально заметил Полстакана, артистично наполнив алюминиевую помятую кружку из бутылки ройяла. – Зачиванишь коржиком.
Он устроил сумку на коленях, и Вагнер заметил в ней маленькие (на один глоток) бутербродики и куски дешевых песочных коржей. Чтоб закусывать, значит. Опыт – великое дело. А Вагнер уложил сверху своей поклажи бутылку «Арпачая» – недорогого вина с проверенной репутацией. Была у него и дефицитная водка, но ее предполагалось реализовать венгерским товарищам.
Вагнеру не понравилось, что не удастся заехать в Киев. Он надеялся заглянуть в одну тамошнюю компанию, о которой узнал из газетной статьи. Речь шла о выгодном вложении денег в австрийский банк «Сейфинвест». Даешь наличными курьеру пятьсот долларов, получаешь взамен пакет документов, и проводишь агитацию среди знакомых. Деньги лежат под проценты в банке, а с каждого привлеченного – еще процент. А если он кого привлекает, и от того деньга! Очень интересная система, и главное дело, работать потом не надо. Народ дальше шустрит, привлекает своих знакомых, а банк тебе, значит, проценты отстегивает!
Ладно, потом как-нибудь специально в Киев надо будет съездить. Да и нет сейчас этих чертовых долларов!
Полстакана не терял времени:
– Нy, за успех нашего бизнеса!
Вагнер кивнул и чокнулся.
Выпили.
Все шло, похоже, обычным чередом. Сидящие сзади, сбоку, спереди также наливали, чокались, пили и закусывали, знакомились и заводили разговоры. Впереди у людей было несколько суток пути; душных сентябрьских суток сидения в тесных икарусовских креслах, и следовало скрасить томительный этот период хоть какими-то радостями.
Автобус выехал из привокзальных кривых улочек Глупова на проспект Дзержинского, и водитель добавил газу. Справа мелькнула статуя главного чекиста страны, залитая накануне кем-то красной краской. Рядом прикрывал облезлое здание закрытого на переучет глуповского вендиспансера рекламный плакат с главой области Николаем Борисовичем Козляром. Бывший прораб-сантехник, назначенный Кремлем на должность за героизм при подавлении августовского путча, широко улыбался и протягивал глуповцам кулак с поднятым вверх большим пальцем. Надпись на плакате гласила: «Здоровье народа – успех руководителя!»
В раскрытые форточки с улицы в салон ударил горячий воздух.
Андрей Пикоян почувствовал внезапно нахлынувшее ощущение свободы, взмахнул рукой и закричал тонким тенором:
– Хорошо-о-о!
– Хорошо-о-о! – подхватила за спиной Вагнера молодая толстая девица, лицом похожая на Льва Толстого, но без бороды.
Полстакана заинтересованно обернулся.
– Хорошо!!! – раздалось уже сбоку, и тут же снова загремели стаканы, и послушался чей-то счастливый смех, а из автобусных динамиков ударил включенный шофером омерзительный голос кастрата:
– Засыпает синий Зурбага-а-ан…А-а-а… А-а-а…
Они выехали из города, и «Икарус» помчался по бугристому шоссе. С обеих сторон потянулись в беспорядочном строю перепачканные танки и бочкообразные жилые вагончики-ЦУБы с копошащиеся возле них людьми – это обустраивалась выведенная из ГДР воинская часть. Солдаты строили забор и тянули колючую проволоку. Над единственным одноэтажным строением вился дымок.
– Вот тебе и Паша-мерседес, – пробормотал кто-то громким прокуренным басом позади Шуры.
***
Слова Хамкамады о запрете на алкоголь были пустой формальностью, это понимали все, и она сама в первую очередь. Не проехал автобус и первых ста километров, как старшая группы, глядя бессмысленным взором в заоконный лесной пейзаж, прокричала:
– Храните деньги в «Инкомбанке»! Да здравствует независимость Татарстана и Приднестровская Молдавская республика! Виновата ли я, виновата-а ли-и я-а-а-а, винова-та-а ли-и я-а-а-а, чтоооо люююююблюююю!!!!
– Виновата ли я, что мой голос дрожал, – подхватил залихватски автобус, – когда пела я песню ему!
– Уууууу! – присоединился «Икарус» моторным ревом к людскому веселью.
Когда стемнело, обстановка в автобусе стала совсем уже райской. Все сорок человек – и семнадцатилетняя пэтэушница Лариска с профилем Толстого, и председатель профкома завода «Молот и серп» Рагозин по кличке «робот Федор», и даже старшая группы Ирина Хамкамада, все они превратились в одну большую семью-коммуну, в один большой спаянный организм.
Они летели на автобусе к своему счастью – долларам; они были пьяны, им было тепло и приятно. Потом пришла ночь – внезапная, как удар кочергой по голове…
***
Андрей Пикоян открыл глаза.
За окном «Икаруса» проплывали красивые пейзажи. Ну, здравствуй, свободная Украина. Вот ты и получила независимость. Вот ты и освободилась. Что, хорошо тебе стало? Получили головную боль на свою голову.
Головная боль.
Он сидел, скрючившись в икарусовском кресле и страдал. Вечная проблема: если накануне было хорошо, значит, на следующий день будет плохо. Если было очень хорошо, значит – будет очень плохо. Если же все было ве-ли-ко-леп-но, то утреннее пробуждение будет совсем поганым.
Голова раскалывалась, во рту была сухость, а под левым глазом ощущалось какое–то затвердение. Впрочем, под правым, кажется, тоже.
Андрей стал вспоминать.
Откровенно говоря, ехать ему не слишком хотелось. Все же, рост – сто восемьдесят пять, больше, чем у Тайсона, ноги длинные, да еще – ночные переезды, когда не поспишь толком.
Но уговорили.
Тем более, компания подбиралась хорошая: Шура, Полстакана, Лука. Можно было слегка расслабиться от работы, отвлечься от подруги, с которой в последнее время происходили стычки. Много о себе возомнила. Муж каратист. Нехорошо. И не понимает, что ситуация в экономике напряженная, стало быть и денег на нее он тратить может меньше. Да, что там, на нее – уже и на себя не хватает! В заводской столовой цены растут, а желудок требует. Профилакторий заводской тоже закрылся.