Валёр

– Да! Вот тебе подарок от нас с Берли и от всего нашего коллектива, который ушёл в непонятный отпуск, до лучших времён. Держи! – и Смотрина подала Макарию бинокль в чёрном кожаном футляре.

– Он тебе будет верным смотрителем в звёздное небо для познания миров и своих чувств. Он мне достался от отца, которого уже нет давно. Пользуйся и помни, что далёкое – есть близкое, как чувство любви. Расстояний – нет никаких! Они в тебе соединены единым целым, с началом всего. Ну вот, что-то меня опять заносит в какую-то далёкую даль. Видимо, от вина кагорного и церковного? Как ты думаешь, а, Макарий? – и вновь, звонко засмеялась.

– Я…, не знаю об этом, но вдаль здесь взглянуть можно, только вовнутрь себя, если, конечно, бинокля не иметь! Спасибо вам, Смотрина Алексеевна, за такой подарок! Очень благодарен я вам за него, и как-то, уж очень и очень, это для меня необычно!

– Вот, теперь и хорошо, что очень: смотри в эту даль, что вглубь себя, и находи всё то, что необходимо для созидания времён! Что сумеешь найти, в этом сомнений нет. Я вот здесь, сколько уже в молчании одна? Не сосчитать: ни в днях, ни в мирах, ни в звёздах! Вот и радуюсь я тебе, Макарий, что рядом живая душа, и думаю, что прекрасная и чистая! – вопросительно взглянула на него, Смотрина Алексеевна.

– Я себя никогда ещё не хвалил и знаю одно: хвалить себя, это удел самовлюблённых и заносчивых людей, что по жизни ещё не прошли. Считаю бахвальством перед другими, такими же, как он сам.

– Ты прав, Макарий, в этом, совершенно прав! И по лесу ты блудил, видимо, не от тоски, не для бахвальства, так я думаю. Ты не тревожься, что я хожу словами по грани! Я давно уже сама грань! Звёзды, это величайшее творение природы, но этого мало человеку в одиночестве. Вот, ты и есть моё спасение от этого жадного уединения, глотающего жизнь без остатка и надежды на будущее.

Макарий задумчиво молчал, не зная, о чём с ней можно говорить. О своей Затворке, о тех неожиданных людях, что принесли беду своим появлением, или, о чём ещё, неведомом?

– Ой! Да, что же это я всё о себе! Хватит! Давай своё повествование обо всём, что болит и тревожит твоё «я». А на мой смех не обращай внимания. Это я от радости, что не одна теперь здесь и могу жить вечно, и безупречно, как в лучшие времена! Ты согласен с этим, мой новоявленный друг, Макарий?

Макарий, склонил голову на грудь и, вытерев глаза, ей не ответил.

– Что молчишь, как атмосферное диво облаков в ясную погоду? Ответа не требуется? И так я вижу, что ты человек чистый, верный, как лес вокруг и… безоблачный. Но, глаза-то, твои глаза говорят, что и тебе бывает порой нелегко, даже и в ясную погоду! Так, ведь?

– Смотрина Алексеевна! Что мне говорить вам, когда вот вино в руке. Может, не то скажу, или не так вы поймёте?

– Пойму, Макарий, пойму! И ещё как пойму! Я ведь живу здесь в тонком обособленном мире, где неявное, вдруг, становится явным. И то, что ты откуда-то убежал, или от кого-то, я тоже пойму. Не переживай, а давай, начинай свою повесть.

Кагор больше не сластил Макария, а был горьковатым, как его рассказ о своей жизни. Как жилось в прошлом, и что он ожидает в будущем, он окончить не успел.

Со двора донёся резкий шум автомобиля и несколько ружейных выстрелов. Мелькнула перед окном милицейская машина и остановилась посреди селения.

– Кто это так приехал, с войной, что ли? – прошептала Смотрина Алексеевна.

– Ты, Макарий, пока спрячься в другую комнату, а я узнаю, кто это так бесцеремонно нагрянул с выстрелами. Да! Там, под кроватью ружьё и карабин, на всякий случай. Смотри: они заряжены и могут выстрелить. Будь аккуратен и держи их наготове. Но, это, если что! Ты понял? Да не робей, а держи ухо востро и слушай! Там есть небольшое окошко, оно открывается, так что посматривай и мгновенно принимай решения.

– Что, мне оружие взять и начать стрелять по людям? Разве такое возможно в мирное время?

– Парень, здесь возможно многое: запомни! Да и мир сейчас не такой как был раньше. Ты в армии служил и умеешь обращаться с оружием?

– В армии я был и этому научен, но, там армия, а здесь гражданка, разница, то есть!

– Ты не бойся…, гражданка. Здесь, может быть, похлеще, чем в армии на отдыхе, так что слушай меня, и внимательно! Шутить у нас времени нет! Стреляй сначала в ноги, но прежде, дай один предупредительный в воздух! Так положено, а там действуй по ситуации. Уже бывали здесь всякие «безоглядки»: разная дрянь и муть. Жаль, что Берли в разгуле по лесу: он бы их удержал, на время, – твёрдо сказала Смотрина Алексеевна и, сжав губы, вышла из «ресторанчика» во двор.

Макарий быстро вошёл в маленькую комнату, нашёл под кроватью карабин и тихо приоткрыл единственное маленькое оконце. Возле милицейской машины стояло двое гражданских людей и один в майорских погонах.

Смотрина Алексеевна подошла к этой группе и нарочито громко спросила:

– Ну, и кто вы? Почему стреляете в запретном месте? Что происходит? Беспредельничать никому здесь нельзя, и никогда!

Майор, видимо главный этой команды, примирительно взглянул на Смотрину Алексеевну и уверенно сказал:

– Я начальник уголовного розыска районной милиции и у меня есть сведения, что здесь имеются разрушения этой обсерватории. И прибыли мы сюда, чтобы посмотреть, есть ли это на самом деле? Слухи ходят, что обсерватории больше нет и всё брошено в развал, и навсегда. Ну, а выстрелы, то прошу нас простить. Это от свободы лесной, и не иначе. Засиделись мы в своих кабинетных заседаниях. Вот и решили прокатиться к вашим обсерваторным краям. Проверить слухи и уточнить их достоверность.

– Слухи свои оставьте для иных слухов, а здесь их не слушают, и слушать времени нет! Как и нет желаний лицезреть ваши незваные лица: кто, откуда, зачем и по какому поводу к нам?

– Мы званные, да ещё как! Для этого мы и прибыли сюда, чтобы никто и нигде не задавался вопросом, о существовании обсерватории! – и поглядев на своих спутников, продолжил:

– Вот, знакомьтесь! Это, корреспондент из «Горизонта», Сорокин. А это, из «Местной газеты», Верхоглядов. Они хотят осветить в прессе нацеленность и действенность науки в глубинке страны. Надеемся, что с вашей помощью мы это поймём.

– Так сказать, открытая замочная скважина? Так, что ли? Молодцы! У нас и без вас хватает забот. Зачем же нам и ваше внимание, когда вы есть «гости» незваные. Я никого сюда не звала, не приглашала и не просила. Нахожусь я здесь на государственной службе и под неё защитой. Так, что прошу предъявить мне документы и разрешение стрелять в научном пункте, без необходимых оснований. Вы держите в своих руках ружья, когда перед вами женщина, одна и мирная. Но, знайте! Я здесь – власть: и губернатор, и президент, и всё вместе! И стрелять, и уничтожать живность, никому не позволю! Здесь на это имеется полный запрет! И его обязаны исполнять все, несмотря на цвет автомобилей и широту погон. Так что, прошу именем закона покинуть нашу территорию, но прежде предъявив документы личности! Всем! Читать, видимо, ещё умеете? На въезде большими буквами написано:

ПОСТОРОННИМ ВХОД-ВЪЕЗД БЕЗ РАЗРЕШЕНИЯ

ВОСПРЕЩЁН!

– Мы сейчас вам предъявим наши удостоверения, но, я вас спрошу: вы Смотрина Алексеевна? Так, ведь, точнее и быть не может?

– У меня другого имени нет! И менять его не собираюсь, никогда! Это вы приехали сюда спросить меня об этом? В такую лесную даль?

– Вот вам имеется письмо от руководителя нашего района. Просил вам лично доставить, если вы ещё находитесь здесь, – сказал майор и, подав большой закрытый конверт, с твёрдой улыбкой, добавил:

– Что в письме я не знаю, но думаю, что хорошее. Он о вас отзывался прекрасно и уважительно, что неудивительно, взглянув на вас.

– Но, но! Майор! Я повода вам не давала никакого, чтобы со мной, вот так вот, с лёгкой иронией и флиртом вести разговор.

Макарию слышно было всё, что говорилось и виделось, без ограничений. Руки, державшие карабин, чуть дрожали, а сердце стучало давно забытым армейским стуком. Так было, когда он впервые прицелился в человека, пусть, даже, врага. Он ярко вспомнил эту тревожную команду: «Стреляй, или застрелять тебя, и – всё!». Он тогда… не выстрелил….

Перед глазами вновь возник этот миражный и грязный немирности день, что жёстко изменил его судьбу.

Он, Макарий, тогда выстрелить так и не смог. Не смог пересилить тошноту и страх перед убийством человека.

Теперь, вот, ситуация повторяется, но в ином обличие. Голова закружилась, затуманилась. В глазах замаячили, какие-то тени, запрыгали в прицеле карабина, как черти в жутком хороводе…. Вновь, застучали копыта, засверкали забытые огни и вспышки…, сдавило тисками голову…, и он нажал на курок.

Пуля пробила майору планшет, никого больше не задев, но испугала выстрелом всё эту «команду», распластав её по обсерваторной мирной земле.

Стоять осталась лишь одна Смотрина Алексеевна, посреди этой картины дня.

– Что, вам ещё не ясно? Документы предъявить, обязатеьно, и без задержки! Надеюсь, что повторять не придётся? – и жёстко улыбнувшись, громко добавила:

– Вставайте «гости» наши дорогие и незваные! Не бойтесь! Это защитный комплекс сработал, от неожиданных неприятностей. Там много кто есть, но выстрелов больше не будет, если вы их не попросите! Прошу всем встать и стоять передо мною, отвечая на вопросы: кто вы на самом деле и что вам надо от нашей обсерватории?

– Это же корреспондент из «Горизонта», а это, из «Местной газеты», – тяжело выдавил лежащий на траве майор и хрипло выдавил:

– Вы нас, Смотрина Алексеевна, встретили очень приятно, запоминающе и дружелюбно. Я этого вам не забуду и когда-нибудь скажу огромное спасибо! С любовью и величайшим почтением.

– Тихо и спокойно, пугать не надо! Следующая пуля будет не в планшет, а в плохо думающую вашу мысль, без разговоров и возражений! И не забудьте, майор, больше не становится на путь неисправимый! Пока не поздно! Или уже опоздали? Да? Ну, это мне не сюрприз, а обыкновенная явность.

– Ну, что, майоры и герои нашего времени? Надеюсь, что вы всё поняли? Документы, как говорят небесные силы, подать в развёрнутом виде и поодиночке! Жду, очень я жду! И положить их на нашу родную траву, подальше от греха, – твёрдо и сильно выкрикнула им Смотрина Алексеевна.

Макарий понял, что это сказано ему, чтобы он услышал и держал всю эту компанию на прицеле, и стрелять, если что, как было сказано раньше.

Майор, всё так же, как и остальные «гости», лежал на спорыше, молча и неподвижно.

Первым поднялся и бросил на траву, какую-то корочку из «Горизонта», туда же и помповое ружьё. Второй, что из «Местной газеты», встал следом за ним, тоже швырнул туда же своё ружьё и удостоверение. Оба неуверенно затоптались перед Смотриной Алексеевной, показывая своим видом растерянное неудовольствие.

Майор, тоже встал, отряхнулся и, криво улыбаясь, натянуто пошутил:

– Да, вас я бы взял к себе в уголовный розыск, без всяких на то проверок и волокит.

– Я сказала: отвечать поодиночке, кто, как и зачем здесь? А там посмотрим, что дальше с вами делать.

Неожиданно, из-за кустов калины выскочил Берли. Видимо, услышал выстрелы и примчался на помощь. Твёрдый в своём напряжении и мощный своим видом, он угрожающе зарычал и рванулся к майору.

– Берли! Фу! Не трогать, пока не трогать! Ну, если что, то, тогда! – твёрдо сказала Смотрина Алексеевна, и улыбнулась!

«Какая же, всё-таки, эта женщина духом сильная! Да, вот такая. А я вот выстрелил, да ещё в милиционера…».

Стойкой и неумолимой она виделась Макарию из окошка. У него ещё дрожали руки от выстрела, от непонятного напряжения: ведь выстрел был неожиданный для него самого.

– Вот, что я вам сейчас скажу, незваные люди. Или, кто вы на самом деле! Больше никогда, ни при каких обстоятельствах, сюда не появляйтесь. Мы защитим всегда своё дело и жизнь, кто бы нам ни угрожал. Невзирая на любые удостоверения и чины. Мы – люди Вселенной и государства, так что не дадим здесь произвольничать, никому! А начальника уголовного розыска района я знаю лично. То это, уж, никак не вы, человек с погонами майора. И я думаю, что эти корреспонденты, такие же, как вы майор.

– Вот, что, Смотрина Алексеевна! Вы, видимо, ещё не ознакомлены с тем, что в районной милиции новый начальник, уже целую неделю. Вот, так! Я тоже, как говориться, новый. Документ я сейчас покажу, как вы говорите, в развёрнутом виде. Правда, из моих рук. За выстрел в милиционера, есть уголовная ответственность. Думаю, что вы об этом знаете сами, не хуже меня, без утверждений. Мы сейчас покинем это негостеприимное место, убедившись, что обсерватория не закрыта, – и майор, кивнул головой своим попутчикам, пошёл к милицейской машине.

– Ружья, заберите! Чужого нам не надо! Но, в разряженном виде! – жёстко бросила им Смотрина Алексеевна и, разрядив ружья, окинула эту «команду» испытующим взглядом.

Тот, что из «Горизонта», вернулся и взял под мышку ружья, удостоверения и унёс в салон автомобиля, оставив патроны и письмо на траве.

Милицейский «уазик», заурчав, лихо взревел и унёсся, мелькнув, напоследок, своим жёлтым истрёпанным видом.

Макарий, выскочил из «ресторанчика», держа карабин наизготовке перед собой, чтобы защитить от всех и вся, кто ещё посягнёт на обсерваторный мир.

Смотрина Алексеевна сидела на траве, обхватив ладонями лицо, и хохотала на весь лес.

– Ты видел, как они дёрнули отсюда? А? Видел? И всё ты слышал? Ой, немогу! Хочется смеяться, до слёз. Так что готовимся к военной защите, Макарий! Ты меня понял, мой друг? Это не милиционер и не корреспонденты, а бывалые и ушлые негодяи.

Слёзы текли по лицу Смотрины Алексеевны, но хохот её был – неудержим!

– Это же Венька, Венеамин Бычков! Мой бывший одноклассник и почти что сосед, правда, из той былой жизни, что где-то за обочиной осталась, между раздвоенных дорог. Ой, немогу, Макарий! Да останови же мой этот дикий, неудержимый смех! – и, немного успокоившись, добавила:

– Молодец, что стрельнул в этого мерзавца, пусть даже мимо, по планшету. Он должен об этом знать, что здесь защита надёжная и спуску ему не будет. Но я не уверена, что он не вернётся. Этот, Веня-Феня, как его в школе называли, большой и очень большой негодяй.

– Но, предупредительный я дать не успел!

– И так, всё нормально: выдержали же этих негодяев! А теперь идём и продолжим наш праздник: он всё же есть и никем ещё не отменён.

– Окошко необходимо закрыть! Карабин и ружьё держать всегда под рукой, в заряженном виде. Этот мерзавец, точно, вернётся! Уж, если попытался что-то захватить, то никогда не отступит. Сегодня, едва ли, а, вот, через день-два, надо их ожидать.

– «Гости» там, «гости» здесь. Когда это всё закончится? – вслух себе вымолвил Макарий.

– Ты о ком это? О тех несостоявшихся захватчиках, что мелькнули жёлтым автомобилем? Да они и живут всякой этой заразой: украсть, отнять, добыть, или добить неугодных людей, что мешают ихним целям. Для этого ума много не надо! Этот, Веня-Феня, болтался по тюрьмам, как по родным домам. Гадливый человек, и многое сходит, почему-то, с его поганых рук. Но мы ведь с тобой молодцы! Так ли, Макарий? Нет сожаления, что занесло тебя в наше обсерваторное место?

– Что вы, Смотрина Алексеевна! Я вернулся в себя от этой растерянности, что гналась по лесам. Мы постоим за себя и за всех! Кстати: а где, теперь, ваш Сметливый? Берли, вот, перед нами, насторожен, как воин перед боевым наступлением.

– Наш Сметливый, Макарий, и Берли, тоже наш. Теперь мы все одна семья, в защите от посягателей и мерзавцев. Значения никакого нет между нами: единство и ещё раз единство! – и взмахнув рукою, улыбнувшись, добавила:

– Вот так только и надо нам всем жить! А Сметливый находится на поляне с густой и полезной травой, возле ручья.

– Смотрина Алексеевна! Конверт они-то оставили на траве, надо бы его прочесть, что находится в нём? Может и что-то хорошее находится там? Патроны, тоже бы надо забрать! – и Макарий поднял брошенный серо-синий пакет, опечатанный контрольной лентой. Так же, он поднял патроны и подал Смотрине Алексеевне.

В конверте лежало письмо и плотная пачка «зелёных» денег.

– Чушь, собачья, а не письмо! Прости меня, мой друг, за такие слова, но, это писал не глава района! Жаль, что я отвезла в ремонт нашу радиостанцию: узнать, теперь, как? А деньги надо нам припрятать: в такой ситуации они будут не лишними. А письмо вслух, даже читать не хочу! Сам понимаешь, о чём! Чтобы я отдала всю документацию и подписала эту бумагу, где написано о закрытии обсерватории и передача всего имущества этим негодяям, и помолчав, твёрдо сказала:

– Вот так, Макарий, мне приходится жить в этом замирском мире, где и ты находишься теперь. Не одни,, так другие, нахлынут сюда в надежде лёгкой наживы. Так и хочется этой «нелюди», что-то схватить, прикарманить, пока в стране происходит непонятно что. Да чего уж тут и говорить: ты сам всё это прекрасно понимаешь.

– Понимаю, но, не совсем! То ли идёт непонятная перестройка, то ли время заблудилось в самом себе: как узнать? Я в далёкой своей Затворке политикой не увлекался, да и сейчас она от понимания далека, что звёзды в небе.

– Жизнь, Макарий, заставит и политикой заниматься, видеть невидимое вокруг себя и других. И об этом, даже спрашивать тебя ей не придётся! – и улыбкой смахнув с лица горечь, бодро воскликнула:

– Мы, ведь, с тобою обсерваторные, а значит, вселенские! И нам всё по плечу! И какие-то наскоки чужаков нам не страшны! Так и должно быть в нашей жизни: бесспорно, верно и чётко, так я думаю, Макарий!

– Как хочется верить, что всё это не навсегда, а только, на чуть-чуть, – вздохнул неуверенно Макарий, входя в бревенчатый «ресторанчик».

– Ну, что тебе сказать, мой друг, если сейчас в стране идут перемены и куда они нас всех заведут, то богу известно. А мы не хотим худшего, никому: ни ты, ни я! Да и жизнь поиском найдёт лучшее: надеяться надо всегда и без остановки! Вот, только так, мой друг, Макарий!

Кагор был налит в стаканы праздника, но пряталась по углам, какая-то неведомая взвесь тревоги. Это Макарий явно чувствовал и, проглотив напиток до дна, спросил:

– Что же мы теперь будем делать, после этого дикого вторжения?

– Что? – задумчиво спросила Смотрина Алексеевна и туманно ответила:

– Это всё что вокруг, бред ненужности, так сказать: решето без чудес. Как будто бы это и есть крикливая тишина, бьющая в моё сознание своей постоянностью. И в этой тишине я болтаюсь в поиске удовлетворяющей жизни. Теперь, оказывается, что я не одинокая в этом. Ты, ведь, тоже в поиске, Макарий? Так ведь? И не надо нам синдрома «егора»! Мы выстоим с тобой до верных и настоящих времён!

– Что значит, синдрома Егора?

– Это когда обманывают всех и вся, без всяких на то причин и наваждений, то есть, объегорить!

– Егор Егору, то не рад! Он для обмана не уклад! Для этих правд, мы свет зажжём, чтоб осветить их бытность днём!

– Это, что ты выдал в застолье наше?

– Само напросилось, видимо, тоже, захотелось к нам быть поближе! – улыбнулся Макарий.

– Вот, вот, и я об этом: завтра, с утра, пойдём, через болото на остров. Там есть пещера: Тёщина Пазуха. Спрячем в неё все необходимые припасы, на всякий непредвиденный случай. Но, это, если Мефодий не придёт. Сегодня его день, число, и он должен скоро быть здесь, в меня. Он знает, что я уехала район и привезти должна его личный заказ.

– Какой заказ, Смотрина Алексеевна?

– Это, Макарий, свечи! Церковные, намоленные восковые свечи! Мефодий этот, уж, очень верующий человек. Сколько ему лет, он точно и сам не знает, но мудрый и чувственный до всего что происходит. Он единственный остался проживать в диком лесу из бывшего рядом хуторка.

– Свечи, восковые свечи! Обгорели мира плечи! Голова осталась жить! Как теперь нам с этим быть?

– Ты, что Макарий, стихами, так неожиданно, как будто, сам из себя? Так, что ли, можешь?

– Бывает, Смотрина Алексеевна, но, не всегда, а когда желание кинет свой взгляд на меня!

– Да, ты парень, что подарок! И чем же ещё сможешь удивить наш мир обсерваторный? Ну, не стану смущать твою рифму: пускай созидает в своём созидании! А о Мефодии, то скажу так: будем его ожидать, а не придёт, то мы сами к нему поедем на нашем гужевом транспорте. Но, это если сегодня не придёт Мефодий. Я всегда держу слово, он тоже. Ты тоже такой, Макарий?

– Стараюсь, быть таким, по возможности.

– Ну и многим ты, как мне, нарисовал невероятную красоту? Или, только я одна имею такое волшебство? – удивлённо рассматривая рисунок, спросила Смотрина Алексеевна.

– Да, бывало, что и рисовал других! Я ведь и в армии рисовал, так, в помощь заставе.

– Ты что, служил в пограничных войсках? Там сила нужна и выносливость? Так, ведь?

– Нужна, куда же, без этого. Она везде нужна, эта сила, – ответил Макарий и почувствовал нахлынувшую боль. Он, вновь, вспомнил, её…, эту, незабываемую боль….

… Маленькая и хрупкая девушка, одетая в солдатскую форму, восхищала своей стройной сдержанностью. На солдатские ухаживания она отговаривалась шуткой, или загадочной улыбкой. Был в неё, говорили, какой-то ушедший на «дембель» солдат. Но она, почему-то, осталась одна, здесь, на заставе. Солдаты любили тронуть её словами о жизни, с весёлым и показушным озорством, перед нарядом на границу.

И Макарий, как и все те, с небольшой запинкой и с натянутой небрежностью, спросил проходящую мимо Галину:

– Как жизнь, Галина? Малина?

Она, неожиданно подошла к нему и, внимательно заглянув в глаза, тихо прошептала:

– Я, Галиночка, и жизнь моя совсем не малиночка! Ты ведь лучше всех этих, так зачем же и ты так ко мне?

Макарий сжался в себе, словно ёжик от прикосновения палки и, глотая слова, пролепетал:

– Да не хотел я этого, не хотел. Ты…, ты…, – и, растерявшись, машинально смахнул набежавшие на глаза неудержимые капли.

– Это ты меня нарисовал на стену почёта, такую, что и богине станет завидно? Ты? Чего это, вдруг, стеснительно смолк? Вот тебе и малина, а сам-то, в слезах, – и улыбнулась, по-детски засияв глазами.

– Ты мне лучше скажи – привет, и я отвечу тем же. Ты же не такой, как все остальные, так зачем же их копировать и себя менять? – и, улыбнувшись, прошептала «привет!», и с весёлостью, добавила:

– Я бы за таким как ты, да хоть на край света… и без оглядки! Только, вот, зачем нам тот край света, когда и этот не плох! – и нежно провела маленькой ладошкой по лицу Макария.

Ушла она, маленькая, но большая в своей независимости и невиноватая, ни в чём.

Под утро, заставу подняли по тревоге в «ружьё». Группа моджахедов прорывалась через таджикскую границу.

Где-то двести вооружённых бандитов, с криками «аллах ах бар», без разбора стреляли во все стороны, убивая всех, кто попадался на пути.

Всё это вспомнилось Макарию, жёстко и явно. Лейтенант Градов, простреленный автоматной очередью, лежал неподалёку, еле шевелясь, но в сознании.

Бой стонал ужасный и неровный. Застава держалась из последних сил, но не пропускала сквозь себя чужаков.

Макарий был словно парализованный от этой, невидимой до этого, жестокой бойни. Он лежал за большим камнем, но выстрелить в чужаков не мог. Будто скрутила пальцы, какая-то неведомая сила, и не позволяла ему нажать на курок. Целился, заставлял себя, но выстрелить никак не удавалось, в этих, чужих людей, с другой стороны границы.

Раненный лейтенант, зло и через силу, превозмогая боль, крикнул:

– Да стреляй же, чёрт бы тебя побрал! Что, заклинило? Очнись!

Он успел ещё раз крикнуть Макарию:

– Стреляй же! Или они застрелят тебя, не жалей!

Но он, Макарий, тогда… не выстрелил. Стрельнуть в человека впервые оказалось совсем не так просто. И один из убегавших моджахедов, будто подтверждая слова лейтенанта, развернулся и бросил гранату. Макарий, отчуждённо и безразлично подумал: «Ну, вот, теперь и всё!». Но кто-то метнулся, прыгнул, навалившись на Макария маленьким и худеньким телом, накрыл его от взрыва. И он, теряя сознание, успел услышать, как девичьи губы, целуя, со стоном прошептали:

– Ой, Макарийчик ты мой! Я к тебе поближе хочу, навсегда! Ты мне очень и очень люб, не покидай меня совсем….

Их нашли после боя, обнявшихся, в запекшейся общей кровяной луже, не подающих никаких признаков жизни.

Три месяца врачи боролись за жизнь Макария, и он выжил. Выбрался из этих ранений и контузий, но службе в армии был наложен запрет. Галину спасти не удалось. Её сняли с Макария, ещё тёплую, но невозвратную к жизни.

Увезли её на Алтай, на родину и схоронили со всеми почестями, как подобает героям.

Могилу Галинки он посетил, добираясь в алтайские края на перекладных, как сквозь туман и боль.

Никто с ним общаться в селе не желал, кроме единственного брата Славика. Да и тот, видимо, по чьей-то команде, нехотя общался с ним. Остальные, смотрели искоса и уходили прочь, не удостоив его даже кивком головы.