Валёр

Этот, двоюродный брат Галинки, на вид не был зол и понимал Макария больше других односельчан. Он отвёл Макария за край села, на заросший погост, где высился металлический памятник Галинке.

– Вот, она, твоя и наша Галя! Вот, что принесла ей жизнь: пока что – вечность. Вот, такую, в оградке и в железе. Медаль ей дали, но она об этом не знает! А ты знаешь, или нет?

– Нет, никто мне об этом не сказал, – тихо прошептал Макарий, и добавил:

– Давай, помолчим! Я к ней приехал… навестить….

– Ну, что ж, давай, помолчим. Но, тебе советую: поскорее помолчи и уезжай отсюда. Очень и очень на тебя недовольные наши жители. В гибели Галинки виновен ведь ты! Пусть, и непроизвольно. Но такого у нас не любят. Так что, помолчи, поговори, и навсегда отсюда, прощайся.

Макарий, жёстко стиснув зубы, ответил:

– Я ведь сказал, что приехал к ней, а не к тебе, и не к другим!

Он подошёл к этому странному обелиску, прижался губами к зелёной краске металла, стал на колени перед ним и, взяв полную горсть земли, всыпал себе в карман.

И громко, не стесняясь Славика, сказал:

– Здравствуй Галинка! Вот мы вновь встретились! Прости, что так вышло у нас недолговечно. Не надо было тебе так ко мне, с таким вот… прыжком. Не надо было!

Заволокло серым дымом небо, застонало, загрохотало над погостом. То ли кресты, наклонившись, устали нести свою службу и просятся от могил уйти, то ли что-то неведомое вновь пробудилось в Макария.

Пошёл крупный густой дождь, словно омывающий слезами память и скорбь, что тучами нависли над этим погостом.

– Уходить тебе надо отсюда: не возвращайся в наше село! Здесь у нас народ горячий! Сначала бьют, а потом, даже не жалеют, – вежливо помолчав, сказал Славик и добавил:

– Здесь знают все, как погибла Галинка и почему. Закрыла она тебя собой! Незачем было тебе сюда приезжать, не к чему. Её здесь все любили и уважали: военная ведь была, к тому же, ещё и медсестра. А у нас это очень значимо и весомо, – и вздохнув, тяжело спросил:

– И много ты с ней встречался?

– Мы были знакомы, но, издалека. Застава, ведь, не город. А говорили мы с ней всего один раз, возле нашего штаба. Минут десять, а может и меньше.

– Что, и всё? Ты парень мне глаза не заливай своей болтовнёй! Как это, один раз? И то, всего лишь поговорил? Не смеши!

– А второй раз мы встретились наедине, вот, тогда, когда нас гранатой, и всё. Как было, так и было. А она, очень настоящая была, и есть, и будет! – выдавил из себя Макарий.

– Да ты парень, чудак! В такую даль махнул, вот так чудак! От скуки, что ли?

– Не поймёшь ты меня, не поймёшь. Да и зачем тебе это? Наше всё это с ней! Она, с тех пор, живёт во мне!

– Но, всёравно, уходи скорее! Вот, этой просекой выйдешь на трассу, а там попуткой до Барнаула. Не к чему из-за тебя нам брать грех на душу. Да и ты-то, ведь, не виноват в гибели Галинки. Но, так вот, всё сложилось. А за портрет, спасибо! Это ещё, может, сдержало наших жителей: он теперь в нашем Доме культуры на самом почётном месте, – и горько вздохнув, Славик, добавил:

– Дождь прошёл, нас умыл, вот и всё! Так, что парень, давай, уходи и больше нас никогда не тревожь! Забудь! Вырви из себя всё это! – и резво повернулся, ушёл в свой алтайский край. И уже, издалека, крикнул:

– А мы-то, совсем не страшные и не ужасные! Мы сейчас в горе! Не поминай нас лихом!..

Всё это вновь пронеслось тысячный раз в его памяти. И вновь, и вновь, загудели какие-то звуки, забормотали чужие голоса… Затревожили громкие взрывы…, солёный поцелуй… и девичий стон… из тёплых губ, уходящий за пределы души и воли….

Он вышел во двор, где стояла винтовая лестница в небо. То ли каланча, то ли вышка.

На самой верхушке этой лестницы в небо, имелась маленькая площадка и столик с лавочкой. Видимо для наблюдения неба. Звёзды с грустью заглядывали в его растревоженную душу, но успокоить не могли….

– Эй, уснувший! Просыпайся! Уже утро! Что ты там пробрёл: сердце неба? Или сбегал за край Вселенной посмотреть, как там поживают иные? Спускайся из объятий сонности, по этой винтовой вертикали. Пора продолжать наш жизненный цикл, где мы ещё с тобой далеко совсем не такие и плохие!

Макарий осмотрелся: какая же ширь вокруг! Величие и красота бесконечных зелёных лесов, куда не кинешь взгляд! Вот где величие мира всего! Но от неожиданности вздрогнул и крикнул срывающим голосом:

– Ух! Смотрина Алексеевна! К нам едут какие-то две машины. Далеко ещё, но видимо, это к нам. Дорога-то всего одна.

– Цветом, они какие? Та же жёлтая там есть, или нет? Значит, всё-таки, решился этот негодяй. Спускайся быстрее: надо с честью встретить этот сброд, иначе нам никак нельзя!

– Цвет никак не разобрать! Далеко ведь, а бинокль я не взял. Но кажется, что они серые.

Макарий, быстро спустился вниз и выдохнул Смотрине Алексеевне:

– Ну, что, я за оружием побегу, так, ведь?

– Иного нам и не дано, как защищать свою жизнь и обсерваторию. Давай, быстро беги и всё неси сюда, вот, за те кусты калины. Заляжем там и посмотрим, что это ещё к нам за «гостей» судьба несёт.

Калина, над головами уже покраснела, веяла спокойствием и верою леса.

Въехало два автомобиля, медленно продвигаясь к центру селения. Для них, видимо, закрытые ворота не стали большой преградой. И надпись, что въезд без разрешения запрещён, тоже, не помеха.

Не спеша, из этих «уазиков», выбралось несколько разных по годам людей.

– О! Смотрина Алексеевна! Да это ж тот, что картины мои забрал, будто бы, для народа. Вот, где я этого гада встретил! Что ему и здесь надо? Не за мною ли сюда прибыл? И, как тогда, совсем не один!

– Не знаю, Макарий, но хочу узнать. Я сейчас к ним схожу и спрошу об этом, что им здесь всё-таки надо. А ты, как тогда, держи всю эту неясность на прицеле. И стреляй, не жалея карабин. Он верный, наш карабин и жёсткий, до безвозврата. Шестеро, кажется этих неясных и, похоже, что это не альтруисты.

– А, вот, ещё один, какой-то, невысокий идёт к ним. Теперь их уже стало семь.

– Да это же Мефодий! Куда же он идёт! Прямо в лапы этих неизвестных. Как же его остановить? Придётся идти мне к этой дряни и решать всё это. Ты держи их всех на прицеле! И стреляй без всяких на то предупреждений. Здесь решается: жить нам всем, или, погибнуть. Иного я не вижу! Патронов хватит на их всех! Да и ружьё периодически применяй, для устрашения. Пускай думают, что здесь несколько человек. Ну, а что со мною, то все документы спрятаны возле Сметливого, в термосе! Найдёшь и никому, кроме наших, если конечно они вернутся, не отдавай. Ну, с богом и верой, что всё обойдётся! Я пошла! А ты решай за всех нас всё сам! На тебе теперь лежат наши с Мефодием жизни и судьба обсерватории.

– Хорошо, я постараюсь их всех держать на прицеле, не сомневайтесь!

– И ещё: появится Берли, держи при себе. Могут эти неясные пристрелить: я чувствую, что могут. Ну, с богом… и спокойствием! – и Смотрина Алексеевна, вышла из-за кустов калины и не спеша направилась к этим неведомым «гостям», успев на ходу, сказать:

– Если сумею, то я тебе подам знак: большой палец – вниз! Это, если очень будет худо, ну, а если всё в норме, то большой палец – вверх! Ты не высовывайся сильно, чтобы не заметили раньше. Прячься и меняй дислокацию! Ты, ведь, боец и это обязан уметь! – и твёрдо шагнула к «ресторанчику».

Вся эта кучка настороженно вглядывалась в домики и сараи, как будто бы, выискивая там тревогу, или кого-то, опасного и сильного. Оружия при них Макарий пока не заметил.

– Эй, вы! Не туда направили свои взоры! Я – здесь! Но, это если вы прибыли лично ко мне, то я вас слушаю! А если нет, то у меня со всеми вами будет разговор короткий! Бесповоротно поворачивайте свои «быстроходы» и в путь! В путь безвозмездный и правильный, вне оскорблений и требований, конечно, с вашей стороны. Я здесь настоятельница и представитель этого вселенского храма! Так, что слушаю, и очень, ваше объяснение: кто вы и зачем сюда пожаловали в таком вот количестве?

– О, Смотрина Алексеевна! Да я же к вам добраться вчера не смог. Вот, сегодня и пришёл, – радостно пошёл навстречу Мефодий и, повернувшись к этим «неясным», по-старчески, воскликнул:

– Вот она и есть! Ценнейшая во всей округе душа и такой, как она, больше нет нигде.

– Подождите Мефодий со своими панагериками, я сама разберусь, что и как.

– Здравствуйте! – уверенно сказал тот, кого узнал Макарий, и шагнул навстречу к Смотрине Алексеевне.

– Давайте войдём в домик и там всё обсудим, кто мы и зачем здесь персонами своими.

– Условия ставить мне нет причин. Говорите, что вас сюда привело, в нашу закрытую обсерваторию. Что вам здесь нужно от нашего закрытого мирка? Здесь всегда полно забот и работ, так что у меня нет много времени вас долго слушать. Я – жду!

– Это, вот, вам! – подал конверт, узнанный Макарием, мужчина.

Конверт был такой же, как тот, что бросили «гости», из милицейского «уазика».

– В конверте лежит новый договор и приказ об использовании этого объекта, и всех строений. Прочтите внимательно и вы с нами согласитесь, без уговоров и тревог! – и, взяв под руку Смотрину Алексеевну, увёл её в открытую дверь «ресторанчика». За ними вошёл, туда же, Мефодий и все остальные чужаки.

Макарий решил подождать, что же произойдёт дальше. Смотрину Алексеевну он в обиду не даст, ни этим приехавшим, да и вовсе, никому! Но, спешить в такой ситуации, смысла нет. Надо повременить, и сосредоточится в самом себе!

Время шло, текли минуты за минутами, а из «ресторанчика» никто не выходил.

Солнце, сквозь облака, освещало тишину и своей переменчивостью обостряло тревогу Макария.

Внезапно, откуда-то, протарахтел мотоцикл и остановился возле «ресторанчика». Молоденькая девушка, одетая в спортивную одежду, прислонила свой «Минск» возле домика и неуверенно огляделась по сторонам.

– А где Смотрина Алексеевна? Вы что, здесь новые? – спросила она, вышедших на звук мотоцикла, одного из этих двух чужаков.

– А зачем Смотрина Алексеевна? Мы чем её хуже? Смотри не на Смотрину, а нас! Вот, какие мы молодцы! Хоть под венец сейчас выводи! Выбирай любого, на свой вкус и привкус! Ты, ведь, не против этого? – и гадливо загоготал.

– Не хами! Я такого не терплю и не прощаю, так что забудь и выбрось себе в своё заблудшее нутро, для твоей же пользы.

– Да я же шутя, не со зла, а о ком спрашиваешь, то она в домике! Заходи, увидишь сама!

И девчонка, не раздумывая, вошла в скрипучую дверь «ресторанчика».

«Кто же эта девушка? Да ещё и на мотоцикле? Крикнуть бы ей: что же ты делаешь! Не ходи туда! Но, может, лучше не высовываться?».

Макарий лихорадочно искал в себе ответ и не находил. Руки, вновь задрожали, но карабин держали цепко и усиленно, как никогда раньше.

Через несколько минут из домика вышло четыре человека. Два из них, направились в левую сторону, а два, в правую. Куда же это они пошли? Что-то подозрительное их разделение на стороны.

«Может взять их штурмом, пока эти ушли, таким неожиданным наскоком? Но, какой из меня штурмовик?».

Он спрятал подальше в кусты ружьё, и, закинув на плечо карабин, решил зайти в тыл ««ресторанчика».

Тихо, стараясь не тревожить хрустом зарослей травы, он стал приближаться к домику.

Но вдруг почувствовал, как что-то мощное обрушилось на его голову. Как потащили его по колючкам и опавшим сухим веткам, прошуршали по лесной приземлённости мхов. И исчезло, куда-то небо, птичьи голоса…, мотоцикл и девчонка в спортивном трико….

… И мысли стали тухнуть непонятностью…, вязли во время…, останавливали часы-ходики…, стучались в окна давно сгоревшего дома…. Гудело крыльцо под тяжёлыми шагами, что по вискам слова: «Ты этого хотел»… и уходящий в бездну басистый, неудержимый хохот….

… – Да, что с ним возиться! Толку от таких не бывает никогда! Уж, я-то с ними навозился! О-го-го, сколько! Не сосчитать даже при желании! Плюнь ты на него и пусть уходит на все четыре стороны. Этот не сдастся, никогда, точно! Да и тех, что в сарае вместе с ним, я бы отпустил! Так надёжнее в будущем: зачем рвать себя на потом? А?

– Помолчи, а лучше отволоки его к тем, остальным. Рано их отпускать, да и стоят ли они этого отпускания? Документов, то нет! Надо держать их на голой диете, до полного соглашения! Вот, так! И не вздумай с ними, «вась-вась»! Неясность будущего всегда тревожит и ведёт к пути на соглашение. Так я думаю, будет и с ними.

– Не уверен, что соглашение будет! Вот, какие они все цепкие отказом, но этого, то я отведу, куда ему от меня деться.

– Да, к этим! Но, прежде, «краскописцу» этому, необходимо преподать урок повиновения. Выдать ему то, что давно заслужил! Но беречь его от беспамятства! Мне он нужен работоспособным и творческим. Так что, сильно не очень усердствуйте: без жёсткого помешательства и разных экзекуций. Мы дикарями быть не должны, но обязаны его перевоспитать!

Два, волосатых и серых человека из этой команды, грубо толкнув Макария в спину, отволокли к стене и начали «перевоспитательную работу».

Били усердно: ругаясь, плюясь и поочерёдно приговаривая:

– Это ещё цветочки. А плоды будут совсем иные и вкуснее, чем тыква в плаксивую осень.

– И будут над тобой ромашки-лепесточки: любишь-не-любишь! Ха, ха, ха!

– А может тебя в угол поставить? До самого нужного созревания, да так, чтобы не забывал о нашей любви человеческой, до самого лютейшего изнеможения? Так, сказать, для твоей же пользы! Чтобы ситуацию принял, как огурец на закуску! – и загоготал, один, из этих, двоих.

– Да рядом с вами, запросто, но, отвратительно! – избитыми губами ответил Макарий и, с тяжёлым смехом, добавил:

– Так сказать, в испытательном казусе, – и Макарий, несмотря на боль, глухо захохотал.

– Вот, что! Воспитывайте столько, сколько он будет требовать! Вы, надеюсь, поняли? Но, руки его беречь! Да и голову эту дурную, поберегите ещё: без неё он нам не нужен, даже, как эта тыква.

– … Ну, что, очнулся, Макарий? Вот, попался и ты к этим негодяям, в их безжалостные руки. Как же так случилось, что мы все оказались вместе в этом дровянике? – тихо, но твёрдо, спросила всех Смотрина Алексеевна и продолжила:

– Но, сдаваться на милость этим негодяям нам нельзя! Негоже, это! Не по-человечески нам трусость и беспомощность! Мы, люди высокой мечты и силы! Так, ведь? Я думаю, что да! А тебя Макарий, приволокли, избитого до бессилия, в изодранной одежде: сам посмотри. Помнишь, как в том лесу? Но там природа тебя испытывала на прочность, а здесь, человеческая мразь, которую и человеком назвать нельзя. Да улыбнись ты, выше облаков, и в небо – силой мысли для достижения наших правд и их восприятий. Ты мноое сумеешь и сможешь, точно: ведь Смотрина не ошибается! – и, улыбнувшись в сарайных потёмках, добавила:

– Этот, их главный, увидел твой рисунок на столе, и, пойди ж ты, сразу понял, что это твой и ты где-то рядом. И завёл свою песню о том, чтобы я изменила сама себе, да и вам всем, тоже. И начал уговаривать и, даже, льстить, примерно вот так:

– Да, Смотрина! Рисунок исполнен отлично, и знаю кем! Вы на нём очень красивы и чисты, вот такой вам и необходимо оставаться для всех прекрасных дней. Уверен, что они у вас ещё впереди! Но, это если станете послушны и разумны. Ведь, как я понимаю, вы в разум верите, без ограничений, так, ведь? Мне этот парень, очень нужен и без всяких компромиссов от вас!

– В разум я, конечно, верю, но, не такой, как ваш. Ваш разум пошатнула алчность и сбросила вниз бывшего вашего человеческого «я!». Там осталось лишь мелкое ничтожество и жажда наживы, притом, любым гадливым способом! Вот так примерно я ему отвечала. В итоге, теперь вот и я с вами вместе, в сарае для нашего тепла, – и воодушевлённо окинув всех взглядом, продолжила:

– Ну, что, мои родные? Вот теперь мы все и в сборе. Даже не в сборе, а дровяном сарае, который обязан давать нам силу жизни. Но выхода-то нет: есть одна дверь, да и та запертая снаружи. Как нам выбираться отсюда? И зачем? Жду я от вас совета: от всех, без молчания и отчаяний. Ну, Макарий, начинай первым!

– Выбраться отсюда нам необходимо поскорее: это ясно и так. Можно криком вызвать, кого-нибудь, из этих и напасть здесь на него. Но, я думаю, необходимо обследовать сначала этот сарай. Может в нём, где-то есть дыра под брёвнами, или крышей. Если найдём, то вылезем наружу и займёмся теми, что в домике. Но, мне кажется, что слышаться песни и дикий хохот. Давайте прислушаемся: точно я слышу это, или, только, кажется?

– Да, есть такое дело! – молчавший до этого, сказал Мефодий.

– Как будто пьяные орут на весь лес. Будто так, вот, я слышу, – добавил он с хрипцой.

– Вот это уже и неплохо! Более-менее, точно! Они видимо нашли наш тайный склад, где и вино, и водка, и закуска в полном идеале. Вот, такой теперь расклад. Но тогда и вызвать никого не получится: возможности-то нет. Кто из них оставит своё пиршество? Думаю, что, никто! Давайте, сначала обследуем сарай и, как можно, внимательней. Но я знаю, что он построен надёжно и крепко, на века! Разве, что может, крыша даст выход? Когда-то она имела протечку, но её закрыли. Вот, в том углу, как раз к лесу. Можно попробовать осмотреть её: поленница, вот почти целая. Надо залезть на неё и осмотреть, нет ли где щели?

В углу сарая, на восход, послышалось шептанье Мефодия. Все поняли: он молится богу о скорейшем освобождении из этого сарая. Помолившись, он с грустью спросил:

– Что же творится на нашей Земле? Где же, правда и порядочность Вселенной? Скажите мне, Смотрина Алексеевна. Вы, ведь, человек учёный и многое знаете об этой, вот, Вселенной.

– Это наш такой, так называемый, «Антропный принцип», Мефодий. Существует утверждение, что Вселенная создана именно под человека. Но я с этим не согласна. И думаю, что наоборот: именно Вселенная и создала человека, для собственных и необходимых ей действий. Но пока об этом спросить её мы не умеем.

– Да, человеческий принцип сейчас одинаков, кем бы он ни был создан. Бегают по маленькому шарику с дубинками и пулями друг за другом, эти, мы, человечки. Так уж, безумны мы, сверхчеловечки, что не понимаем пагубности нашего такого бытия? – задумчиво, вставил своё, Мефодий.

– Рассуждать на эту тему мы будем на свободе, за пределами сарая для дров. А теперь, мысли и предложения о наших действиях!

– Ой, кто-то идёт вот к нам, из этих, – заглянув в щелочку двери, воскликнула Леночка.

– И тащит сумку, какую-то, на плече, – добавила она.

– Его пока трогать не будем. Нет у нас ещё уверенности победы. Сначала узнаем, зачем он сюда тащит эту сумку. Может вода и еда? Это нам сейчас кстати и очень-очень необходимо, для восстановления сил.

– Эй, вы! Живы ещё, без воды и напитков? Может ещё это вам и надо, так сказать? – пьяно выкрикнул этот, подошедший, и стукнул засовом двери.

– Ну, что молчим, как святые ночи тишины! Вот вам подарки от нашего гостеприимства…. Ха-ха-ха! Да не бойтесь вы нас и не переживайте: всё будет хорошо! Я же, «Вась-Вась!». А он, то есть я, любит жизнь и всем её желает! Здесь вино и кое-что из еды, для поддержки ваших штанов, чтобы не сползали вниз, – и захохотал, как-то, неестественно и не зло.

Он поставил возле входа сумку и, приложив палец к своему рту, громко добавил:

– Будьте умны и послушны, так сказать, для жизни полезней! – и, оглянувшись на дверь, быстро вытащил из-под куртки небольшой ломик.

– Ну, мне пора к своим делам, – и бросив Макарию ломик, закрыл на засов дверь сарая.

Ушёл, пьяно шатаясь, этот «Вась-Вась». К своим он ушёл, или к чужим? Стоить ли, думать теперь, об этом?

– Ну, и кто он, этот «Вась-Вась»? А следующий будет кто? Уж, не такой ли, что мы забудем и мир, и кто мы есть на самом деле? Пример, вот, Макарий! Живого места эти не оставили на нём. И нас всех заперли сюда, не зря! Но, ломик он принёс и, видимо, украдкой от тех, остальных! – и Смотрина Алексеевна решительно добавила:

– Подкрепляемся и вперёд, без отступлений и огорчений! Сила духа в единстве! Вот, что нас освободит!

В сумке были две бутылки кагора и бутылка водки, и всё! Еды небыло вовсе.

– Ну, что ж: чем богаты, тому рады! – это уже Мефодий из своего угла, подал свой голос.

– Вино, нам даст силу и надежду! А это – хорошо! Водку мы возьмём с собою, вот, за эту дверь. Её нужно ломиком из петель снять, да и без ломика это сделать можно. Смотрите: дверь ведь висит на петлях, подняв её вверх, и она снимется, – внимательно осмотрев эту запертую снаружи преграду, сказал Макарий.

Вино было выпито всё, без остатка. Водку взял Мефодий, в изношенную сумку, висевшую через плечо.

Дверь сняли с петель быстро и в оставленную щель выбрались на свободу, на ожидающий их белый свет.

– Уходим, уходим, за кусты калины! Там, Макарий, ты оставил наше ружьё?

– Всё там! И патроны к нему: их полный запас ожидают в кустах калины. Если, конечно, эти не нашли.

Дверь, быстро прислонили к проёму и закрыли на засов, чтобы небыло заметно, что она открывалась.

В домике криков больше не было слышно, но тревога веялась из него, что эхо по лесу.

– Вот, глядите: Берли бежит к нам! Вот, молодец! Вот это поддержка, настоящая!

Берли был насторожен и очень возбуждён. Видимо он почувствовал здесь чужаков и примчался на помощь. Обнюхав всех, он бросился к домику, где находились чужаки.

– Берли, назад! Фу! Вернись, что я сказала! Ко мне!

Но Берли уже прыгнул с громким лаем в приоткрытую дверь домика и, зарычав, смолк.

– Быстрее прячемся в кусты, смотрите: эти нехорошие уже выскочили из домика. Заметили они нас, заметили! Бежим поскорее вглубь леса, а там посмотрим, может, ко мне? – на ходу выкрикнул Мефодий и кинулся в лес.

– Смотрина Алексеевна, давайте и вы за ним с Леной! Я задержу их, насколько сумею! Обо мне не беспокойтесь: я, всё-таки, пограничник.

– Давай, родной наш, Макарийчик! Держись, и не попадись к этим! Мы тебя ждём у Мефодия. Тропинка, там, от ручья и прямо не сворачивая никуда, приведёт к нам. А, Берли, а Берли, ну, что ж…, посмотрим. Но мы сюда, всё же, скоро вернёмся.

Ружьё нашлось на том же месте, в кустах калины. Патроны – в сумке, как и были, целые.

Сердце рвалось из груди Макария, словно хотело сбежать от бешеной силы, что захватила этот, и так, невольности свет.

Стрелять Макарий начал, не дожидаясь нападения. Задержать надо этих, от погони за Смотриной Алексеевной, Мефодием и Леной.

Целится в них, он не хотел! Это, ведь, не моджахеды, а простые негодяи, заблудшие жадностью наживы в самих себе.

Ответного выстрела он не услышал. Только почувствовал, как ударило в грудь, ниже левого плеча, что-то, сильно и больно. Руки перестали слушаться… и небо, вдруг, почему-то, посмотрело ему в глаза, удивлением. Добавилось к нему: мрак и солнце…, вязкая сонность, опасная жёсткость в чьих-то словах…, и всё заволокло пеленою мрака….

… – Мы этих, сбежавших, уже не найдём. Им лес роднее, чем мы им. Поэтому, уезжаем, и сейчас! А этого, для проникновения в жизнь его неосознанную, к дереву привяжите, да покрепче! Пускай полюбуется комариной тучей! Для его же пользы. Останется жив, значит, повезло! И мы, никого не отправив в мир иной, останемся чисты. Унесите отсюда, такое несговорчивое существо: надоел он мне хуже всякой нечисти.

И, вновь, Макарий почувствовал сквозь боль и тревогу, как его потащили куда-то в лес.

Два, дышащих перегаром, «этих», молчаливых, привязали его к сосне и так же, молча, удалились прочь….

Ветер качал безразлично сосны и ели. Осины с берёзами шептались меж собою листвой, как будто в этом мире нет больше никого кроме них. Комариные стаи, словно обезумевшие осы, налетали на избитое тело Макария и, насытившись питательной силой, освобождали место для насыщения другим. Тишина, которую он так любил, отдавала зловещностью и безысходностью. Избитые губы смогли лишь прошептать несколько несвязных слов: да и кому они здесь были нужны? И кому их слушать, в этой безлюдной, утопающей в себе глуши?

… Послышался хруст опавших веток и из глубины кустов вереска вылез… «Вась-Вась».

– Висим и мечтаем? И о чём наши восторги? О былом и святом рисовании своём? Во, стихами, почти! Ну и как ты наш неповторимый, непримиримый? Вижу, что жив ещё! Матерь божья тебя ещё держит на своих руках. Держись, держись, а дальше, то, что? Придёт какой-то, «Вась-Вась» и даст тебе свою руку помощи? В добавку к силе божьей? А, терпеливый и не уговорный, так, что ли?

– Во, и этот волкодав здесь! Во, какая живучая штука! Приполз, не иначе, ведь был мёртвый совсем. Вот таким должен быть и я! Живучим и надёжным! Но я… «Вась-Вась», и пути назад почти что нет, – и, ухмыльнувшись, громко воскликнул:

– Ненавижу этот комариный гнус! И чтоб я его ещё и человеком кормил? Ну, уж, нет! – и он подошёл к Макарию, который был привязан к сосне, и чиркнул ножом по верёвке, возле правой руки. Потом жёстко воткнул нож в дерево и с твёрдостью сказал: