Хроники Драконьего хребта. Кровь на снегу
– Человек может нести эту магию, не зная о ней? – Герхард подошёл ближе, глядя через её плечо на древний текст, который не мог прочесть.
– Да. И это хуже. – Дарья сжала край страницы. – Потому что такой человек не знает, что на него охотятся. Не знает, что носит в себе ключ к концу мира. – Голос стал тише. – "Когда кровь прольётся на древний камень, врата не устоят."
Герхард отступил на шаг. Лицо стало каменным.
– Значит, где-то там, – он кивнул на север, – культисты ищут кого-то. Кого-то, кто даже не подозревает о своей природе.
– И три из четырёх знамений уже свершились, – Дарья закрыла книгу. – Времени мало.
Тишина растянулась между ними.
Потом Дарья встала – медленно, опираясь на стол.
– Эту информацию нужно передать. Кому-то, кто поймёт. – Она посмотрела Герхарду в глаза. – Мастер Корбин. Алхимик в "Каменном Страже". Он годами изучает древние руны. Создаёт защитные амулеты. Если кто и может понять, что делать с этим знанием – то он. Но я не могу вернуться. Меня ищут. Культисты знают, что я жива – тело не нашли.
Герхард молчал долго. Смотрел на неё. Потом кивнул – коротко, решительно.
– Я пойду.
– Что?
– Я пойду к "Каменному Стражу". – Голос спокойный, без драмы. – Найду Корбина. Передам, что ты жива и где тебя искать.
Герхард усмехнулся – так, словно уже представлял реакцию стражников на очередной визит чудаковатого старика с гор.
– Старик-следопыт, приносящий находки из гор – никого не насторожит. Меня знают. – Он подошёл к небольшому столику у стены, развернул потёртую карту. – А ты останешься здесь. Переждёшь. Корбин умный – что-нибудь придумает.
Дарья хотела возразить. Сказать, что он уже сделал достаточно. Что не может просить большего.
Но слова застряли в горле.
Она всё ещё слаба. Одна. А Корбин должен узнать.
Кто-то должен действовать.
– Спасибо, – сказала она тихо.
Герхард кивнул, будто это ничего не значило. Подошёл к очагу, начал разжигать огонь заново – методично, терпеливо, подкладывая щепки.
– Позавтракаем сначала. – Достал провизию из кладовки в углу – вяленое мясо, хлеб, горсть сушёных ягод. – Уйду после полудня. До крепости полдня ходьбы. Завтра к утру вернусь. – Взгляд скользнул на неё. – А ты оставайся здесь. Дрова есть. Еды хватит на неделю. Дверь изнутри запирается. Никто сюда не приходит.
Дарья кивнула. Села обратно к столу. Открыла книгу снова.
Перечитывала. Запоминая каждое слово. Каждую руну.
"Кровь Хранителя."
Где-то там, за снежной завесой, культисты уже охотятся.
Время истекает.
***
Приближался полдень.
За окном метель усилилась – ветер выл, швыряя снег в стены хижины, царапая по крыше, словно пытаясь проникнуть внутрь. Но здесь, в хижине, было тепло. Очаг горел. Пахло дымом, травяным чаем и старым деревом.
Герхард собирал снаряжение.
Медленно и методично он собирал снаряжение, каждое движение было отработано десятилетиями скитаний по горным тропам, где ошибка могла стоить жизни. Тёплый плащ из волчьего меха, хоть и старый, залатанный во многих местах, но всё ещё надёжный, способный защитить от самого лютого мороза. Верёвка, туго смотанная в аккуратный моток. Нож в потёртых кожаных ножнах, который верой и правдой служил не один десяток лет. Провизия в холщовом мешке – ровно столько, сколько нужно для перехода. Всё необходимое. Ничего лишнего.
Дарья сидела у стола, склонившись над книгой. Читала. Переводила. Записывала ключевые фрагменты на отдельном листе – на случай, если что-то случится с книгой. Или с ней.
Древние руны складывались в слова. Слова – в предупреждения.
К полудню Герхард был готов.
Он подошёл к двери. Остановился, рука легла на дверную скобу. Не оборачивался.
– Если я не вернусь к закату завтра, значит, что-то пошло не так. Тогда иди сама. На восток, к деревне Ледяной Ручей. Там живёт моя племянница, Агата. Скажешь, что от меня. Она поможет.
– Ты вернёшься, – Дарья встала, сжимая край стола.
Герхард усмехнулся – коротко, без радости, и в этой усмешке читалось понимание того, что горы не прощают самонадеянности.
– Посмотрим.
Он открыл дверь.
Метель ворвалась в хижину – холодный порыв, снежная пыль завихрилась в воздухе, потянуло ледяным ветром. Герхард шагнул за порог, закутавшись в плащ. Фигура согнулась против ветра.
Дарья смотрела, как его силуэт растворяется в белой мгле – шаг, другой, третий, и уже не различить, где человек, а где снежный вихрь.
Потом закрыла дверь. Заперла изнутри – тяжёлый деревянный засов лёг в пазы с глухим стуком.
Тишина вернулась. Только вой ветра за окном. Только треск дров в очаге.
Дарья вернулась к столу. К книге.
"Когда кровь прольётся на древний камень, врата не устоят."
Она перечитала строки, вглядываясь в выцветшие руны, и вдруг почувствовала всю тяжесть того груза, что легла на её плечи. За окном метель выла неистово, превращая мир в белое безмолвие, но здесь, в тёплой хижине, над древним фолиантом, время словно остановилось. Столетия назад кто-то так же склонялся над пергаментом, выводил эти руны дрожащей рукой, зная, что записывает не просто слова, а предупреждение. Мост через пропасть времени. Надежду, что кто-то когда-нибудь прочтёт и поймёт.
И вот этот момент настал. В маленькой хижине, затерянной в горах, архивист без архива читала последнее, что осталось от столетий мудрости. И в этом была своя горькая ирония – всё знание мира сжалось до одной книги, одной женщины, одного выбора.
Древний камень. Какой? Где? Текст не уточнял – или эта часть была утрачена за века, стёрта временем и невнимательностью переписчиков.
Сивар Железный Клык знал бы ответ.
Старейший из ныне живущих ликанов. Три столетия он бродил по Пустоши, изучал руины, собирал осколки забытого знания. Больше, чем кто-либо другой, он понимал древние тексты.
Но Сивар был далеко. Где-то на севере, за Хребтом. Недели пути через опасные земли.
А времени не было.
Корбин был близко. Может, не так мудр, как легендарный Железный Клык. Но умён. Сообразительный. И, главное – здесь.
Дарья склонилась над книгой снова. Переводила. Записывала ключевые фрагменты – аккуратным почерком, несмотря на дрожь в пальцах.
Метель выла за окном. Дневной свет пробивался сквозь снежную завесу скупо – буря застилала небо, превращая день в сумеречный полумрак.
Но Дарья читала. Искала среди древних предупреждений хоть какую-то надежду.
Хоть один способ остановить то, что надвигается.
***
Сотни миль к северу, сквозь метель и тьму, через заснеженные перевалы и ледяные расщелины, мчался одинокий всадник.
Лошадь спотыкалась.
Снова. И снова.
Измождённое животное, которое бежало без остановок четвёртые сутки, превратилось в жалкую тень былой мощи. Пена у губ смешалась с кровью, образуя розовые хлопья на тёмной, мокрой от пота шерсти. Глаза помутнели настолько, что лошадь почти не видела дороги перед собой, двигаясь лишь по инерции и под давлением всадника. Дыхание стало рваным, хриплым, словно каждый вдох давался с невероятным усилием, пока лёгкие горели изнутри, а сердце колотилось в неровном, сбивающемся ритме.
Не доживёт до рассвета.
Может, не доживёт до следующего часа.
Но Сивар не останавливался.
Не мог.
Ноги натёрты седлом до крови, и каждое движение бёдер отзывается острой болью, которую он давно перестал замечать. Одежда промокла от пота и примёрзла к телу, превратившись в жёсткую оболочку, похожую на доспех, сковывающий каждое движение. Руки онемели от того, что часами сжимали поводья с нечеловеческой силой, и пальцы давно перестали чувствовать кожу, не чувствовали ничего, кроме всепроникающего холода. Лицо обветрено до такой степени, что губы потрескались, и кровь медленно сочилась из глубоких трещин. Каждый вдох обжигал лёгкие, потому что воздух был слишком холодным, слишком сухим для человеческого организма.
Но старый ликан не останавливался.
Три столетия жизни научили игнорировать боль. Научили терпеть. Научили идти вперёд, когда тело кричит об остановке.
Только север.
Всё дальше на север.
К ответам, которые он боялся получить. К правде, которая может разрушить всё.
Лошадь качнулась, ноги подкосились, но животный инстинкт удержал её на ходу, заставив сделать ещё шаг. И ещё один.
Сивар пришпорил её безжалостно, зная, что милосердие сейчас – роскошь, которую не может себе позволить ни он, ни мир.
Животное взвыло – жалобно, отчаянно, почти по-человечески, словно понимая, что жизнь вытекает из него с каждым ударом сердца. Рванулось вперёд из последних сил, захлёбываясь в собственном неровном ритме. Издыхала на ходу.
– Давай, – прорычал Сивар сквозь стиснутые зубы. Голос хриплый, почти нечеловеческий. – Ещё немного. Хоть одну милю. Одну проклятую милю…
Метель крутила снег в яростном танце – белые вихри, что слепили глаза, забивали ноздри, превращали мир в хаос. Ветер выл, словно сами горы кричали. Впереди, скрытые белой пеленой, маячили тёмные силуэты.
Деревья.
Граница леса.
Значит, близко. Совсем близко.
Ещё немного. Ещё чуть-чуть.
Лошадь сделала ещё несколько шагов – медленных, спотыкающихся, отчаянных. Споткнулась. Рухнула на колени – тяжело, неуклюже, как мешок с камнями. Хрипела, дёргаясь в конвульсиях. Пена шла изо рта. Глаза закатывались.
Умирала.
Сивар спрыгнул – мгновение до того, как она повалилась на бок. Приземлился на снег, едва устояв. Ноги не держали – четверо суток без сна, без отдыха, без пощады к себе.
Лошадь лежала на боку. Дрожала. Дыхание поверхностное, судорожное.
Сивар опустился на колени рядом. Положил ладонь на её шею – тёплую, покрытую пеной и кровью. Прошептал слова благодарности на старом наречии – том, которому научил его Валдар Тенеход три столетия назад.
– Прости. И спасибо.
Лошадь вздрогнула последний раз – конвульсия прошла по всему телу, вытряхивая последние остатки жизни. Затихла. Глаза остекленели.
Мёртва.
Сивар выпрямился, и на мгновение в его древней душе мелькнуло что-то похожее на вину, но он безжалостно задавил это чувство. Времени на сожаления не было. Посмотрел вперёд, на лес – тёмные силуэты хвойных деревьев, скрытые метелью.
Ещё добрая сотня миль до границ территории племени Кровавой Луны. Искажённые, что коснулись проклятия, но сохранили разум. Те, кто держат древние договорённости. И среди них – шаманка. Нала. Та, кто знает старые песни, знает руны, которых нет даже в королевских архивах.
Если кто и может подтвердить его страшную догадку – то она.
А догадка эта не давала покоя уже неделю. С тех пор, как Торвальд прошептал о поющем льде. О звуках из древних руин. О знаках, которые говорили о невозможном.
Печать слабеет.
Архонты пробуждаются.
И Итан…
Нет. Не думать об этом. Не сейчас.
Сотня миль пешком – дни пути. А времени нет.
Дальше – в звериной шкуре.
Сивар начал раздеваться. Медленно, методично, несмотря на мороз и ветер, что бил в обнажённое тело. Плащ упал на снег – тяжёлый, промёрзший. Туника. Штаны. Сапоги.
Разведывательный пояс остался – с боевыми клинками на креплениях, с флягой, с тем малым, что мог нести ликан в трансформации.
Он расстегнул боковые пряжки. Ослабил ремни до предела. Готовность.
Закрыл глаза.
И позволил зверю выйти.
Боль.
Всегда боль.
Секунды агонии между человеком и зверем.
И потом – свобода.
Огромный ликан встал на четыре лапы в снегу, и сама земля, казалось, содрогнулась под его весом.
Три с половиной метра в холке, он был массивнее любого из ныне живущих представителей своего рода, настоящим исполином, чья мощь внушала благоговейный трепет. Мех серебристо-белый с тёмными проблесками напоминал зимнюю бурю, воплощённую в живую плоть, и был таким же седым, как сам Сивар в человеческой форме, отражая столетия прожитой жизни. Янтарные глаза светились в сумерках метели холодным огнём, полным древней, непреклонной решимости, перед которой отступали любые сомнения.
Сивар Железный Клык.
Легенда. Наставник. Старейший.
Он развернулся и побежал на север.
Мощными прыжками – снег взрывался под лапами белыми фонтанами. Не чувствовал холода. Не чувствовал усталости. Зверь не знал слабости. Зверь знал только цель.
К племени. К шаманке. К ответам.
К правде, которую он боялся услышать.
Лес проглотил его за несколько секунд – серебристая тень скользнула между деревьев и исчезла, словно призрак.
***
Племя Кровавой Луны.
Сивар вышел из леса на границе их территории – там, где древние тотемные метки предупреждали чужаков. Остановился.
Трансформация обратно.
Боль. Агония. Кости ломались и сжимались, возвращаясь к человеческой форме. Мышцы трещали, перестраиваясь. Мех исчезал, втягиваясь под кожу. Клыки укорачивались. Череп принимал человеческую форму.
Сивар рухнул на колени – тяжело дышащий, пот покрывал тело несмотря на мороз. Руки дрожали. Ноги не держали.
Четверо суток в пути. Без сна. Без отдыха. Даже ликан имеет пределы.
Он поднялся. Шатаясь. Надел пояс – руки еле слушались, пальцы соскальзывали с пряжек. Достал запасную тунику из кожаного мешка на креплении. Натянул на себя – грубая ткань, но лучше, чем голое тело на морозе.
Оделся. Медленно. Методично.
Теперь – ждать.
Искажённые уже знали о его присутствии. Чуяли. Как и он чуял их – запах крови смешанный с запахом леса и дыма.
Через несколько минут из-за деревьев появились фигуры.
Воины. Четверо.
Искажённые, но всё ещё узнаваемо человеческие, они были живым напоминанием о том, как тонка грань между человеком и чудовищем. Кожа бледная, почти серая, словно выцветшая под воздействием холода и проклятия, была покрыта венозной сеткой, которая отчётливо просвечивала под истончившимся эпидермисом. Глаза, хоть и сохранили человеческую форму, стали тёмными, с неестественным янтарным отблеском, который выдавал в них нечто иное. Движения были резкими, нервными, будто мышцы работали по законам, отличным от человеческой физиологии. Но черты лица, фигура, осанка – всё ещё оставались человеческими, напоминая о том, что эти существа всё ещё способны говорить, думать и чувствовать.
Люди. Только искажённые проклятием.
Один из них вышел вперёд.
Высокий, более двух метров ростом, он возвышался над своими воинами, как утёс над равниной. Широкоплечий и мускулистый, он обладал той мощью, которая не нуждалась в демонстрации. Шрамы покрывали торс плотной сетью – старые, побелевшие от времени, они были молчаливыми свидетелями бесчисленных битв, каждая из которых могла стать последней. Лицо суровое и волевое, с тяжёлой челюстью и глубоко посаженными глазами, которое было изборождено шрамами не меньше, чем тело, хранило в себе всё ещё узнаваемые человеческие черты – лицо воина, прошедшего через такой ад, какой обычному человеку и не снился.
Варан.
Вождь племени Кровавой Луны.
Они смотрели друг на друга – долгим взглядом, полным понимания. Древний ликан и искажённый вождь. Враги по рождению. Союзники по выбору.
– Сивар Железный Клык. – Голос Варана был хриплым, гортанным, но чётким. – Три года прошло. Думал, ты забыл дорогу к нам.
– Не забыл. – Сивар медленно опустил руки вдоль тела, ладонями вперёд – древний жест мира. – Как твоё племя? Проклятие отступает?
Варан усмехнулся – звук, больше похожий на рычание, чем на смех.
– Отступает. Медленно. – Он кивнул. – Амулеты, что ты принёс в прошлый раз, помогают. Дети рождаются почти нормальными. Некоторые. – В жёлтых глазах мелькнула боль – древняя, въевшаяся в душу. – Не все.
Сивар кивнул. Помнил.
Несколько лет назад он принёс защитные руны, выгравированные на костяных пластинах. Старая магия, которую нашёл в забытом святилище на севере Пустоши. Варан тогда не верил, что сработает. Но согласился попробовать.
Ради племени. Ради детей, что рождались всё более искажёнными с каждым поколением.
– Рад, что помогло, – сказал Сивар тихо.
Молчание растянулось между ними. Воины за спиной Варана не двигались – статуи, вырезанные из камня.
Потом вождь сделал шаг вперёд. Оставил воинов позади. Приблизился – осторожно, но без страха.
– Ты не пришёл бы просто так, – сказал он медленно, изучающе. – Не сейчас. Не после стольких лет молчания. Не через сотню миль зимних гор в метель.
Варан наклонил голову, и янтарные глаза впились в лицо Сивара с такой силой, словно пытались прочесть то, что старый ликан не хотел произносить вслух.
– Что случилось, старик? Что привело тебя сюда?
Сивар посмотрел на воинов за спиной вождя. Потом снова на Варана.
– Мне нужна Нала, – выдавил он. – Срочно.
Варан нахмурился. Воины напряглись – руки легли на оружие, мускулы под серой кожей перекатились.
– Шаманка не принимает просителей без причины.
– Причина есть. – Сивар сделал паузу, подбирая слова. – Но не для чужих ушей. – Он встретил взгляд Варана спокойно, открыто. – Ты знаешь меня. Знаешь, что я не просил бы, если бы не было важно.
Варан изучал его долгим взглядом, в котором читалось больше, чем могли увидеть обычные глаза. Искажённые чуяли ложь, страх и отчаяние так же остро, как волк чует кровь на снегу.
Что бы ни увидел вождь в старом ликане – это его убедило.
– Следуй, – сказал он наконец, разворачиваясь. – Нала ждёт.
Сивар пошёл следом. Шатаясь. Ноги едва держали – несколько дней в пути, сотни миль без отдыха. Но он шёл. Потому что останавливаться означало сдаться.
А сдаваться он не умел.
***
Хижина шаманки.
Сивар вошёл, пригнув голову под низкой притолокой. Запах ударил в лицо с такой силой, что на мгновение перехватило дыхание – смесь дыма, трав, застарелой крови и чего-то ещё, чего он не мог опознать, но что вызывало инстинктивную тревогу на уровне древних инстинктов. Внутри было тепло, даже жарко – очаг горел в центре, а дым, который должен был выходить через отверстие в крыше, висел в воздухе слишком густо, превращая атмосферу в плотную, давящую массу. Стены были украшены костями, как человеческими, так и звериными, которые образовывали жутковатые узоры в мерцающем свете огня. Черепа различных размеров висели на верёвках, покачиваясь от малейшего движения воздуха. Связки сушёных трав свисали с потолка, источая горький аромат. Символы, нарисованные чем-то тёмным – скорее всего кровью – покрывали каждую доступную поверхность, образуя сложные узоры, смысл которых был утрачен для всех, кроме посвящённых.
Атмосфера давила – тяжёлая, плотная, словно воздух пропитан чем-то древним и опасным.
У очага сидела старуха.
Нала.
Шаманка племени Кровавой Луны.
Сгорбленная фигура в тёмных лохмотьях сидела неподвижно, словно сама была частью этого мрачного убранства. Кожа её была покрыта ритуальными шрамами и татуировками, образующими сложные узоры, которые в отблесках пламени казались живыми, словно ползущими по древней плоти. Седые волосы, давно не знавшие расчёски, спутанными прядями падали на сгорбленные плечи. Руки, костлявые и покрытые старческими пятнами, лежали на коленях с той особой неподвижностью, которая свойственна тем, кто научился ждать.
Глаза затянуты белесой пеленой – слепая.
Но Сивар знал: она видит больше, чем любой зрячий.
– Железный Клык. – Голос шаманки был как шёпот ветра – тихий, но проникающий в душу. – Три столетия ты прожил. И только сейчас пришёл за ответом на вопрос, что терзает тебя семьдесят лет.
Сивар застыл.
Сердце пропустило удар.
– Ты знаешь.
Не вопрос. Утверждение. Потому что она всегда знала. Всегда видела то, что скрыто от других.
– Я вижу, – Нала подняла руку – медленно, словно движение требовало усилий. Поманила его ближе. – Садись. Варан, оставь нас.
Вождь застыл у двери. Колебался – защитный инстинкт, желание остаться рядом с шаманкой. Но потом кивнул. Вышел, опустив шкуру, служившую дверью. Отрезал вой ветра снаружи.
Они остались вдвоём.
Сивар сел напротив шаманки. Очаг горел между ними, бросая дрожащие тени на стены. Жар обжигал лицо – слишком близко, но он не отстранился.
Нала смотрела на него пустыми глазами.
Долго. Слишком долго.
Потом заговорила – медленно, взвешивая каждое слово.
– Ты пришёл спросить о мальчике.
Она бросила что-то в огонь – горсть трав, которая вспыхнула с шипением, превращая воздух в густую взвесь дыма с удушливым, горьким ароматом, проникающим в лёгкие и разум.
– О том, кого ты нашёл у древних руин много зим назад. О том, кого отдал людям, чтобы спрятать.
– Да. – Сивар стиснул челюсти, чувствуя, как мышцы болят от напряжения. – Итан. Он… – Голос сорвался. Первый раз за три столетия. – Он Хранитель, не так ли?
Нала не ответила сразу.
Бросила ещё трав в огонь. Дым становился всё гуще – тяжёлый, маслянистый, проникал в лёгкие, в голову. Сивар почувствовал головокружение. Странные ароматы, влияющие на разум, размывающие границы реальности.
Шаманка склонила голову.
– Позволь мне показать тебе, – прошептала она. Голос эхом разнёсся в тесной хижине. – То, что ты боишься увидеть.
Она протянула руку над очагом. Горсть порошка высыпалась из сжатого кулака.
Огонь взметнулся вверх.
Синий. Неестественный. Холодный, несмотря на жар.
Сивар попытался отпрянуть – инстинкт, древний и неумолимый. Но тело не слушалось. Дым окутал его – плотный, удушающий, проник в лёгкие, в разум, в саму душу.
Мир изменился.
Реальность рассыпалась на осколки.
И видение началось.
***
Видение.
Древние руины. Семьдесят лет назад.
Он был другим тогда – моложе, сильнее, ещё не носил имя Легенды. Ветер бьёт в расщелины камней, вырывая из них протяжный стон. Снег кружится в воздухе – белые вихри, что слепят глаза.
Женщина лежит на снегу.
Умирает.
Сивар знает её. Шаманка из северного племени. Одна из сильнейших. Её отзвук – дар древней магии – был невероятно мощным.
Кровь течёт из её груди – тёмная, почти чёрная на белом снегу. Лужа расширяется. Жизнь вытекает.
Она прижимает к груди младенца. Посиневшего. Недвижимого.
Мёртвого?
"Спаси его."
Голос слабый, едва слышный. Кровь течёт из губ, окрашивая зубы.
"Я провела ритуал… использовала магию руин… спасла его… но теперь он… изменён."
Младенец в её руках дёргается.
Вдыхает – резко, судорожно, как утопающий, вырвавшийся на поверхность.
Кричит. Тонким, пронзительным криком новорождённого.
Живой.
"Он носит в себе мой отзвук… и отголосок Первого Договора… впечатанный ритуалом," – женщина хватает Сивара за руку. Сила в пальцах – последняя, отчаянная. — "Он станет мостом между мирами… или ключом. Спрячь его. От всех. От тех, кто захочет использовать."
Глаза стекленеют.
Хватка слабеет.
Она умирает.
Сивар берёт младенца из её рук. Крошечное тело, завёрнутое в окровавленные лохмотья. Тёплое. Живое.
Смотрит на руины вокруг. Древние камни, покрытые льдом и рунами. Место силы.
Понимает.
Здесь произошло нечто, что изменит всё.
***
Видение раскалывается – словно зеркало, разбитое ударом молота. Осколки реальности рассыпаются, складываются заново.
Другое время. Другое место.
Ледник.
Волк стоит на краю пропасти – одинокий, массивный, с тёмно-серым мехом и серебристыми проблесками. Окружённый синим сиянием, что пульсирует в такт с чем-то древним, погребённым глубоко подо льдом. Что-то в нём узнаваемо – белые отметины на груди, похожие на созвездие.
Итан.
Кровь капает с его пасти. Стекает на снег. Просачивается в трещины льда.
И лёд откликается.
Гул.
Глубокий. Нечеловеческий. Идущий не из горла, а из самой ткани мира – вибрация, что ощущается в костях, в зубах, в сердце.
Лёд трескается. Медленно. Расходится паутиной трещин.
Из бездны поднимается оно.
Не тело. Не форма.
Присутствие.
Тьма, что движется. Пустота, что голодна. Контуры отказываются держать форму – то ли конечности, то ли щупальца, то ли просто искажение пространства, где реальность перестаёт существовать правильно. Глаза – или то, что должно быть глазами – холодные провалы в ничто. Из них смотрит что-то, от чего разум сжимается, отступает, отказывается понимать.
Архонт.
Не спящий. Не мёртвый.
Пробуждающийся.
Воздух сгущается. Кристаллизуется. Дышать невозможно – не от недостатка воздуха, а от отчаяния, что выжигает лёгкие изнутри.
Оно тянется к волку.
Медленно. Неотвратимо. Словно время само замедляется в его присутствии.