Температура ускорения
Гипотеза была спорной. Большинство учёных считали её спекуляцией. Эксперименты не давали однозначных результатов.
Но они проводились на Земле. При ускорении в одно g.
Что если при десяти g всё было иначе?
– Юра, – Нина активировала прямой канал. – Мне нужно задать тебе вопрос.
– Да? – Его голос звучал настороженно. После инцидента с рисунками он стал осторожнее.
– Когда ты рисуешь… что ты чувствуешь?
Пауза. Юра обдумывал ответ.
– Сложно объяснить, – сказал он наконец. – Как будто… рука сама знает, что делать. Я не думаю о линиях. Просто смотрю, как они появляются.
– Ты чувствуешь что-то ещё? Физически?
– Давление. Иногда. Не настоящее давление – скорее… как будто что-то смотрит. Или слушает. Или… – он замолчал.
– Или что?
– Не знаю, как сказать. Как будто я не один. Даже когда один.
Нина сделала пометку. Субъективное ощущение присутствия. Паранормальные объяснения были бы удобны – и абсолютно ненаучны.
– Эти ощущения – они усиливаются в какие-то моменты?
– Да. – Юра ответил почти сразу, без колебаний. – Когда двигатель… не знаю, как объяснить. Когда что-то меняется в вибрации. Совсем чуть-чуть. Как будто корабль вздыхает.
Микрофлуктуации ускорения. Юра чувствовал их – не приборами, не расчётами, а телом. Мозгом.
– Спасибо, – сказала Нина. – Это помогает.
– Помогает чему?
– Понять.
Она отключила связь и добавила новые данные в свою модель.
К концу седьмого дня у Нины была теория.
Не доказательство – доказательства требовали экспериментов, контрольных групп, повторяемости результатов. Но теория – связная, логичная, объясняющая наблюдаемые факты.
Эффект Унру создавал квантовые флуктуации в вакууме вокруг ускоряющегося объекта. При ускорении в 10g эти флуктуации были ничтожно слабыми – но они существовали. Человеческий мозг, погружённый в жидкость, сжатый давлением, работающий в экстремальных условиях, каким-то образом входил в резонанс с этими флуктуациями.
Не все мозги – не все области. Только определённые структуры. Микротрубочки? Синапсы? Нина не знала точного механизма. Но результат был налицо: пять человек, находящихся в одном поле Унру, начинали синхронизировать свою мозговую активность.
Как камертоны, настроенные на одну частоту.
Но это объясняло только половину загадки. Синхронизация – ладно. А что насчёт рисунков Юры? Откуда он брал образы, которых не мог знать?
Нина долго думала над этим вопросом. И ответ, который пришёл к ней, был… неприятным.
Что если рисунки не были продуктом мозга Юры?
Что если он – и все они – принимали что-то извне?
Она не сказала об этом остальным. Пока не сказала.
Теория была слишком… сумасшедшей. Слишком похожей на бред о пришельцах и телепатии. Нина была врачом, учёным, рационалистом. Она не верила в сверхъестественное.
Но данные.
Данные не лгали.
Сорок семь эпизодов синхронизации. Корреляция с микрофлуктуациями ускорения. Рисунки, содержащие информацию, которой Юра не мог обладать.
Если отбросить все невозможные объяснения, что остаётся?
Нина знала эту логику. Холмс, Оккам, научный метод. Если исключить невозможное, оставшееся – каким бы невероятным оно ни было – должно быть истиной.
Невозможное: случайное совпадение с вероятностью меньше одной миллиардной.
Невозможное: массовая галлюцинация пяти человек с одинаковым содержанием.
Невозможное: технический сбой, одинаково влияющий на пять независимых систем.
Что оставалось?
Контакт.
Слово всплыло в сознании, и Нина почувствовала, как по спине пробежал холодок. Контакт с чем? С кем? Вокруг них была пустота – миллионы километров ничего, только звёзды, слишком далёкие, чтобы иметь значение.
Но вакуум не был пустым. Физика говорила об этом уже сто лет. Квантовые флуктуации, виртуальные частицы, энергия нулевой точки. Вакуум кипел процессами, невидимыми для человеческих органов чувств.
И теперь, под давлением в десять g, их мозги начинали эти процессы воспринимать.
Мы светимся для кого-то.
Фраза пришла ниоткуда – как чужая мысль, попавшая в её голову. Нина вздрогнула.
Юра. Юра говорил это несколько дней назад, передавая слова из своего сна.
Мы светимся для кого-то.
– Деви, – Нина активировала канал. – У тебя есть минута?
– У меня есть четыре года, – отозвалась Деви с привычной язвительностью. – Что нужно?
– Твои расчёты по рисункам Юры. Ты говорила, что некоторые паттерны не встречаются в известной литературе.
– Да.
– Но они математически согласованны.
– Да.
– Как это возможно?
Пауза. Деви размышляла – Нина почти слышала, как щёлкают нейроны в её мозгу.
– Два варианта, – сказала она наконец. – Первый: Юра – гений, который интуитивно выводит новую физику. Такое бывало – Рамануджан, например. Никакого формального образования, но формулы, которые математики расшифровывают до сих пор.
– А второй?
– Второй: он получает информацию откуда-то ещё.
– Откуда?
– Хороший вопрос. – В голосе Деви появилась нотка, которую Нина не сразу опознала. Возбуждение? Страх? Что-то среднее. – Я думала об этом. Много думала.
– И?
– Эффект Унру работает в обе стороны.
Нина нахмурилась.
– Объясни.
– Ускоряющийся наблюдатель видит тепловое излучение вакуума. Это – одна сторона. Но если есть излучение, значит, есть и его источник. Вакуум – не просто пустота. Это… среда. Носитель информации. И если мы светимся для чего-то в этой среде…
– …то это что-то тоже может светиться для нас.
– Именно.
Нина замолчала, обрабатывая идею. Двусторонняя связь. Не просто пассивное восприятие – активный обмен.
– Ты думаешь, что Юра… принимает сигналы?
– Я думаю, что мы все принимаем сигналы. Юра просто лучше их визуализирует.
– Но сигналы от кого?
– Или от чего. – Деви помолчала. – Воронцова, я физик. Моя работа – объяснять механизмы, а не природу того, что за ними стоит. Механизм я понимаю: ускорение создаёт условия для квантового резонанса между мозгом и вакуумными флуктуациями. Но что эти флуктуации собой представляют… – она не закончила.
– Ты не знаешь.
– Никто не знает. Это – за пределами известной физики.
За пределами. Нина держалась за это слово, как за спасательный круг. За пределами – значит, не невозможно. Значит, просто непознано.
Наука всегда расширяла границы. То, что вчера было за пределами, сегодня становилось учебником.
Может быть, они просто оказались на передовой. Первыми, кто заглянул за новый горизонт.
Или – последними, кто заглянул туда и вернулся.
На семьдесят восьмой день Нина провела эксперимент.
Простой, почти примитивный. Она попросила всех пятерых членов экипажа закрыть глаза в определённый момент и сосредоточиться на одной мысли. Не конкретной – просто на ощущении присутствия. На том, что Юра описывал как «не один, даже когда один».
Результаты были… показательными.
ЭЭГ всех пяти участников синхронизировалась в течение тридцати секунд. Не постепенно – резко, будто кто-то щёлкнул выключателем. Активность в теменных долях – областях, отвечающих за ощущение границ тела – снизилась одновременно у всех. Как будто пятеро людей на несколько минут перестали ощущать, где заканчиваются их тела и начинается мир.
Или – перестали ощущать, где заканчиваются их сознания и начинаются другие.
– Это было странно, – сказал Юра после эксперимента. Его голос дрожал. – Я… я чувствовал вас. Всех. Не мысли – скорее… присутствие.
– Как будто мы были в одной комнате, – добавил Ли. – Хотя я знаю, что каждый в своей капсуле.
– Ментальная синестезия, – предположила Деви. – Мозг интерпретирует необычные сигналы в знакомых категориях.
– Это не объяснение, – возразила Нина. – Это описание.
– Тогда объясни ты.
Нина молчала. У неё было объяснение – но оно ей не нравилось.
Их мозги настраивались на общую частоту. Не метафорически – буквально. Квантовые осцилляции в вакууме создавали что-то вроде нейронной сети, распределённой в пространстве. Пять узлов. Пять сознаний. Одна волна.
Но это было не всё.
Потому что во время эксперимента Нина чувствовала не только четырёх своих товарищей.
Было что-то ещё. Шестое присутствие – или шестое, седьмое, бесконечное? Что-то огромное и древнее, что-то, что наблюдало за ними с интересом старого учёного, изучающего новый вид.
Мы светимся для кого-то.
И этот кто-то – смотрел.
Вечером – условным вечером, отмеченным только показаниями хронометра – Нина составляла отчёт.
Официальный, предназначенный для Земли. Сухие факты. Графики. Статистика. Никаких интерпретаций, выходящих за рамки научной методологии.
«На 78-й день миссии зафиксирована устойчивая синхронизация ЭЭГ всех членов экипажа. Коэффициент корреляции составляет 0.87±0.03. Эпизоды синхронизации коррелируют с микрофлуктуациями ускорения (r=0.91). Предполагаемый механизм: резонанс нейронной активности с квантовыми флуктуациями вакуума в соответствии с эффектом Унру. Требуется дальнейшее исследование».
Она перечитала написанное. Слова были точными, нейтральными. И совершенно неспособными передать то, что она чувствовала.
Страх? Да, но не только.
Благоговение. Вот что это было. Чувство, которое охватывает, когда стоишь на краю чего-то огромного и впервые понимаешь, насколько мал твой мир.
Нина не была верующей. Потеряла веру давно – если вообще когда-то имела. Смерть Андрея убила последние остатки надежды на что-то большее, чем биохимия и энтропия.
Но сейчас…
Сейчас данные говорили ей, что вселенная была сложнее, чем она думала. Что в ней было что-то, чему она не знала названия. Что-то, что существовало задолго до людей и будет существовать после них.
И это что-то обратило на них внимание.
Нина добавила к отчёту личную заметку – не для Земли, только для себя:
«Мы не одни. Не знаю, кто или что разделяет с нами это пространство. Не знаю, друг это или враг, или категории не применимы. Знаю одно: контакт начался. И у нас нет возможности его прервать».
Она сохранила файл и закрыла глаза.
За бортом «Прометея» вакуум мерцал невидимым светом – излучением их ускоряющихся тел. Маяки в темноте. Первый огонь за миллиарды лет.
И что-то в темноте поворачивалось к огню – медленно, неотвратимо, с любопытством, которое было старше звёзд.
Ночью Нина впервые увидела сон о геометрии.
Не свой сон – она была уверена в этом. Сон принадлежал Юре, или Ли, или никому из них – или всем сразу. Спирали, сходящиеся в точке невозможного угла. Линии, искривлённые вокруг чего-то невидимого. Пространство, которое не подчинялось евклидовым законам.
И голос. Не слова – что-то более древнее. Ощущение, которое её мозг перевёл в слова уже после пробуждения.
Мы видим вас.
Вы горите достаточно ярко.
Начало.
Нина проснулась с бьющимся сердцем и пальцами, которые сами потянулись к интерфейсу.
ЭЭГ – свою и чужую – она проверила первым делом.
Все пятеро. Синхронная активность. Пик – в 03:47:22 по бортовому времени.
В это же время, согласно датчикам двигателя, ускорение кратковременно увеличилось на 0.03g.
Мы светимся для кого-то.
Теперь Нина знала: это была не метафора.
Это был факт.
И она понятия не имела, что с этим делать.
Утром – условным утром – она отправила отчёт на Землю.
Сигнал будет идти почти три месяца. Ответ – ещё столько же. Полгода, прежде чем кто-то на Земле узнает то, что знала она.
Полгода, за которые могло случиться что угодно.
Нина смотрела на экран, где мерцали пять линий ЭЭГ – пять жизней, пять сознаний, пять огоньков в бесконечной тьме. Они были связаны теперь – не только дружбой или миссией, но чем-то более глубоким. Чем-то, для чего у неё не было слов.
Мы светимся.
Мы – маяки.
Что-то нас видит.
Она не знала, было ли это начало чего-то прекрасного или ужасного. Не знала, изменит ли это человечество к лучшему или уничтожит его. Не знала ничего – кроме того, что видели её глаза и что показывали приборы.
Данные не лгали.
И данные говорили: контакт начался.
Глава 5: Брифинг
Командир принимает решения.
Ральф Сагимото знал это с первого дня службы – ещё до «Прометея», до космоса, до всего. Командир не имеет права на сомнения. Не имеет права на страх. Командир смотрит на факты, взвешивает варианты и выбирает путь. Даже если все пути ведут в пропасть.
Сейчас, на восьмидесятый день полёта, глядя на данные, которые Нина вывела на общий экран, он чувствовал, как привычная броня трещит по швам.
Пять линий ЭЭГ. Пять мозгов. Синхронизация.
– Повтори, – сказал он, хотя слышал всё прекрасно. – Медленно.
Нина не стала спорить. Её голос звучал ровно, профессионально – но Ральф знал её достаточно долго, чтобы слышать напряжение под этой ровностью.
– На протяжении последних двух недель я фиксирую устойчивую синхронизацию мозговой активности всех членов экипажа. Коэффициент корреляции – ноль восемьдесят семь. Эпизоды синхронизации коррелируют с микрофлуктуациями ускорения. – Пауза. – Мы думаем в унисон, командир. Не постоянно, но регулярно. И это не должно быть возможным.
Ральф смотрел на графики. Линии сходились и расходились, как голоса в хоре – каждый свой, но в определённые моменты сливающиеся в одну ноту.
– Причина?
– Предположительно – эффект Унру. Ускорение создаёт квантовые флуктуации в вакууме. Наши мозги каким-то образом входят в резонанс с этими флуктуациями.
– Каким образом?
– Не знаю. – Нина не пыталась скрыть неуверенность. – Механизм неясен. Но данные однозначны.
Ральф перевёл взгляд на остальных членов экипажа – насколько это было возможно через интерфейсы капсул. Четыре лица на четырёх экранах: Деви, Юра, Ли, Нина. Его команда. Его ответственность.
Деви смотрела на графики с выражением, которое он видел у неё редко – почти детским восторгом. Глаза блестели, губы чуть приоткрыты. Она была счастлива, понял Ральф. Счастлива этой аномалией, этой невозможностью.
Юра был бледен. Даже сквозь искажения жидкости и экрана Ральф видел, как напряжены его скулы, как дёргается мышца под глазом. Страх. Чистый, неразбавленный страх.
Ли… Ли был непроницаем. Как всегда. Его лицо не выражало ничего – ни удивления, ни тревоги, ни интереса. Только спокойствие, которое могло быть маской, а могло быть чем-то более глубоким.
– Вопросы, – сказал Ральф. Не приглашение – приказ.
Деви заговорила первой:
– Это подтверждает мои расчёты. Паттерны в рисунках Юры – они не случайны. Он получает информацию извне. Мы все получаем, просто он визуализирует лучше других.
– Информацию откуда? – спросил Ральф.
– Из вакуума. Из квантовых флуктуаций. Из… – она замялась, что было для неё нехарактерно. – Не знаю, как назвать. Но что-то там есть. Что-то, что реагирует на наше ускорение.
– Что-то, – повторил Юра. Его голос звучал хрипло. – Вы говорите «что-то», как будто это… как будто это нормально. Как будто это не значит, что за нами наблюдают.
– Мы не знаем, что это значит, – возразила Нина. – Наблюдение предполагает намерение. Квантовые флуктуации не имеют намерений.
– А если имеют?
Тишина. Вопрос Юры повис в воздухе – или в жидкости, которая их окружала.
Ральф смотрел на лицо пилота и видел там то, что не хотел видеть. Юра был на грани. Не сейчас – но скоро. Ещё несколько таких новостей, и он сломается.
– Ли, – Ральф повернулся к связисту. – Твоё мнение.
Ли молчал несколько секунд. Когда заговорил, его голос был тихим, почти мечтательным:
– Я тридцать лет искал доказательства того, что мир больше, чем кажется. Что за видимым есть невидимое. – Пауза. – Похоже, я нашёл.
– Это не ответ, – сказал Ральф.
– Это единственный ответ, который у меня есть. – Ли чуть наклонил голову. – Мы столкнулись с чем-то, для чего нет категорий. Можно называть это квантовыми флуктуациями. Можно – присутствием. Можно – богом. Название не меняет сути.
– И какова суть?
– Мы больше не одни.
Слова упали в тишину, как камни в воду. Ральф чувствовал, как они расходятся кругами – в его собственном сознании, в сознании остальных.
Мы больше не одни.
Он думал об этом всю жизнь. С детства, когда смотрел на звёзды над Сиэтлом и гадал, есть ли там кто-то. С юности, когда читал фантастику и мечтал о контакте. С зрелости, когда понял, что вселенная, скорее всего, пуста – или населена чем-то настолько чуждым, что контакт невозможен.
И вот теперь – здесь, в жидкостном гробу, в двухстах миллионах километров от дома – это случилось.
Контакт.
Или что-то, похожее на контакт.
После брифинга – официальной части, где каждый высказался и ничего не решилось – Ральф остался наедине с мыслями.
Капсула была тесной. За три месяца он привык к этой тесноте – научился не думать о стенах, которые сжимались вокруг него, о жидкости, которая заполняла лёгкие, о давлении, которое никогда не отпускало. Но сейчас клаустрофобия вернулась – острая, удушающая.
Он закрыл глаза и попытался думать.
Факты. Начни с фактов.
Факт первый: их мозги синхронизируются. Это зафиксировано, измерено, подтверждено. Не галлюцинация, не ошибка приборов – реальность.
Факт второй: синхронизация коррелирует с ускорением. Чем сильнее микрофлуктуации – тем сильнее связь между их сознаниями.
Факт третий: Юра рисует паттерны, которые имеют математический смысл, но которых он не мог знать. Информация приходит откуда-то извне.
Факт четвёртый: они не могут остановиться. Не могут развернуться. Не могут прервать миссию. Даже если бы хотели – их тела уже адаптировались к ускорению. Торможение до одного g будет… проблематичным.
Ральф открыл глаза и посмотрел на экран, где всё ещё висели графики ЭЭГ. Пять линий. Пять жизней. Его ответственность.
Что бы сделал хороший командир?
Хороший командир оценил бы риски. Взвесил бы варианты. Принял бы решение, основанное на логике и опыте.
Но какая логика работала здесь? Какой опыт готовил к контакту с чем-то, что существовало в квантовых флуктуациях вакуума?
Ральф вспомнил своего первого командира – капитана Морисона на орбитальной станции «Свобода». Старый волк, прошедший три аварии и два политических кризиса. Однажды, после особенно тяжёлой смены, Ральф спросил его: как вы принимаете решения, когда нет правильного выбора?
Морисон посмотрел на него долгим взглядом и сказал:
– Правильного выбора не бывает, лейтенант. Бывает выбор, с которым ты сможешь жить. И выбор, с которым не сможешь.
С чем он мог жить?
Ральф думал о Юлии. О её лице на экране – бледном, обрамлённом капельницами, с глазами, которые верили в него безоговорочно. «Мы поедем на море?» Он обещал. Обещал вернуться.
Мог ли он вернуться теперь?
Данные говорили: его тело менялось. Кости перестраивались. Органы смещались. Каждый день ускорения делал возврат к нормальной гравитации всё менее возможным.
Но это было потом. Через четыре года. Сейчас вопрос стоял иначе: что делать с контактом?
Варианты:
Первый – игнорировать. Продолжать миссию как запланировано. Делать вид, что ничего не изменилось.
Второй – исследовать. Использовать оставшееся время для изучения феномена. Попытаться понять, с чем они столкнулись.
Третий – паниковать. Позволить страху взять верх. Потерять контроль.
Третий вариант он отбросил сразу. Паника – роскошь, которую командир не мог себе позволить.
Первый… первый был заманчив. Простой. Безопасный. Закрыть глаза, заткнуть уши, продолжать делать то, что должен.
Но Ральф знал: это не сработает. Юра уже на грани. Деви слишком возбуждена. Ли слишком спокоен – что само по себе тревожило. Игнорирование не решит проблему – только отсрочит её.
Оставался второй вариант.
Исследовать.
– Командир, можно вопрос?
Голос Юры звучал неуверенно. Ральф активировал прямой канал.
– Слушаю.
– Вы… вы верите в это? В то, что Воронцова говорит?
Ральф помолчал, подбирая слова.
– Данные убедительны.
– Но верите?
– Вера – не моя работа, Юра. Моя работа – принимать решения на основе информации.
– И какое решение вы примете?
Хороший вопрос. Ральф не знал ответа – пока.
– Мы продолжим миссию, – сказал он. – Это не обсуждается. Но мы также будем изучать феномен. Систематически, научно. Без паники и без… – он замялся.
– Без чего?
– Без преждевременных выводов.
Юра молчал. Ральф слышал его дыхание – неровное, тяжёлое.
– Командир, – сказал он наконец, – я боюсь.
– Знаю.
– Я видел… в снах. Они смотрят на нас. Что-то смотрит. И я не знаю, чего оно хочет.
– Никто не знает.
– Это не утешает.
– Не должно. – Ральф сделал паузу. – Юра, страх – нормальная реакция. Я не прошу тебя не бояться. Прошу не позволять страху контролировать тебя.
– Как?
– Работай. Рисуй. Делай то, что умеешь. Страх отступает, когда руки заняты.
Юра не ответил. Ральф ждал.
– Ладно, – сказал пилот наконец. – Я попробую.
– Большего не прошу.
Связь прервалась. Ральф откинулся в капсуле и закрыл глаза.
Он солгал. Не о страхе – о том, что страх отступает. Его собственный страх никуда не уходил. Он просто научился с ним жить.
Вечером Ральф просматривал старые сообщения.
Он делал это каждый день – ритуал, который помогал сохранять связь с тем, что осталось позади. Сообщения от Юлии, записанные до старта. Её голос, её смех, её слова.
«Папа, я знаю, что ты будешь скучать. Я тоже буду. Но ты вернёшься, правда? Ты всегда возвращаешься».
Он не сказал ей тогда правду. Не сказал, что полёт в один конец – почти наверняка. Что даже если они достигнут Проксимы и развернутся, пройдут десятилетия. Что она вырастет без него, состарится без него, может быть – умрёт без него.
Он солгал. Или – не договорил. Есть ли разница?
«Ты обещал, что мы поедем на море. Я буду ждать».
Море. Калифорнийский пляж, где он учил её плавать. Волны, которые казались ей огромными. Смех, когда она наконец поплыла сама – неуклюже, по-собачьи, но сама.
Сможет ли он выполнить обещание?
Данные говорили: вряд ли. Его тело менялось. Через полгода – если верить моделям – оно адаптируется к ускорению настолько, что возврат к земной гравитации станет смертельно опасным.
Но модели не учитывали контакта. Не учитывали того, что происходило сейчас – синхронизации, резонанса, присутствия чего-то в вакууме.
Может быть, всё изменится.
Может быть, нет.
Ральф выключил запись и долго смотрел в темноту.
Он был командиром. Его работа – принимать решения. Защищать экипаж. Выполнять миссию.
Но он также был отцом. И отец не мог перестать думать о дочери, которая ждала его возвращения.
На следующий день Ральф собрал экипаж снова.
– Я принял решение, – сказал он без предисловий. – Мы продолжаем миссию. Это не обсуждается.
Никто не возразил. Он и не ожидал – вариантов не было.
– Но, – продолжил он, – мы также начинаем систематическое исследование феномена. Нина, ты возглавишь медицинскую часть. Мониторинг ЭЭГ, документирование эпизодов синхронизации, анализ корреляций.
– Принято.
– Деви, физическая часть. Мне нужны модели того, что происходит. Теории. Гипотезы. Что угодно, что поможет понять механизм.
– С удовольствием.
– Юра. – Ральф посмотрел на бледное лицо пилота. – Продолжай рисовать. Всё, что видишь во снах, всё, что приходит в голову. Документируй.
– Я… ладно.
– Ли. – Самый сложный случай. Ральф не знал, что поручить человеку, который медитировал тридцать лет. – Ты говорил, что искал доказательства чего-то большего. Теперь у тебя есть шанс найти. Делай то, что считаешь нужным. Наблюдай. Слушай. Если почувствуешь что-то – сообщай.
Ли кивнул. Один раз, медленно.
– И последнее, – Ральф сделал паузу. – Мы – команда. Что бы ни происходило, мы справимся вместе. Никто не остаётся один. Никто не принимает решений в одиночку. Ясно?
– Ясно, – ответили четыре голоса. Не совсем в унисон – но близко.
Ральф отключил общий канал и позволил себе минуту слабости.
Он не знал, правильное ли решение принял. Не знал, приведёт ли исследование к ответам или к новым вопросам. Не знал, выживут ли они – любой из них.
Но он сделал выбор. Выбор, с которым мог жить.
По крайней мере, сегодня.
Ночью – условной ночью, когда освещение в капсулах тускнело – Ральф не мог уснуть.
Это было нехарактерно. Обычно он засыпал быстро, по-солдатски – навык, выработанный годами службы. Но сегодня сон не шёл.