Голограмма изнутри

Глава 3: Зеркало

Женева, ЦЕРН. Май 2037 года

Записи Маркуса пахли старой бумагой и чем-то ещё – чем-то химическим, едким, как будто страницы когда-то побывали в лаборатории, где что-то горело. Юки разложила их на столе в своём кабинете и провела пальцами по пожелтевшим краям.

Двести тридцать семь страниц. Формулы, схемы, диаграммы – всё от руки, мелким почерком, который к концу становился всё более неровным, как будто писавший торопился или боялся не успеть. Между страницами – вложенные листки с пометками, вырезки из научных журналов, фотографии оборудования.

И на последней странице – одно слово, написанное крупно, жирно, с такой силой, что перо прорвало бумагу:

«НЕ НАДО».

Юки смотрела на это слово и думала о Маркусе. О том, каким он был двадцать лет назад – молодым, полным энергии, с живыми глазами. О том, каким стал теперь – седым отшельником, который не моргает и отбрасывает неправильную тень.

Она перевернула страницу и начала читать сначала.

Теория была элегантной. Даже красивой – если можно назвать красивой идею, которая переворачивала всё, что человечество знало о реальности.

Голографический принцип утверждал, что вся информация о трёхмерном объёме закодирована на его двумерной границе. Как голограмма на кредитной карте – плоская картинка, которая содержит в себе объёмное изображение. Только здесь речь шла не о картинке, а о Вселенной целиком.

Мы – не жители пространства, писал Маркус. Мы – проекция. Тени на стене пещеры, которые принимают себя за настоящих. А настоящее – там, на границе. На горизонте событий, где информация кодируется в квантовые биты, недоступные нашему восприятию.

Юки читала и чувствовала, как привычная картина мира трещит по швам.

Если мы – проекция, то кто – или что – нас проецирует?

Маркус называл это «Границей». Не потому что знал, что это такое, а потому что не знал. Граница – это то, что существует за краем нашего восприятия. Процесс, а не личность. Вычисление, а не разум. Нечто, для чего человеческие категории – время, пространство, причинность – были лишь частными случаями чего-то большего.

И это нечто можно было услышать.

Маркус разработал теорию контакта. Если Граница кодирует информацию на горизонте Вселенной, то эта информация должна как-то проявляться в нашем мире. Квантовые флуктуации, распады частиц, случайный шум – всё это могло быть следами вычислений, происходящих за пределами реальности. Нужен был только инструмент, который позволил бы эти следы усилить и расшифровать.

Зеркало.

Так Маркус назвал свою установку. Не потому что оно отражало свет, а потому что должно было отражать саму границу – создавать локальную область, где наш мир и то, что за ним, соприкасались достаточно близко для коммуникации.

Юки изучала схемы и понимала: это было гениально. И безумно. И опасно настолько, что рядом с чертежами Маркус рисовал черепа и восклицательные знаки.

Но чертежи были.

И она знала, как их воплотить.

Две недели ушло на подготовку.

Юки работала по ночам – официально её проект был посвящён калибровке детекторов, и никто не задавал лишних вопросов. Алексей помогал, хотя она так и не объяснила ему толком, что именно они делают. Он не спрашивал. Просто приносил кофе, таскал оборудование и иногда смотрел на неё с выражением, которое она старалась не замечать.

Камера была небольшой – три метра в диаметре, сферическая, с внутренней поверхностью из специального сплава. В центре – решётка из сверхпроводящих элементов, каждый размером с ноготь, соединённых в сложную трёхмерную структуру. Это был квантовый массив – сердце Зеркала, способный улавливать и усиливать малейшие колебания на границе реальности.

– Похоже на ёлочную игрушку, – сказал Алексей, глядя на почти готовую конструкцию. – Очень дорогую и очень странную ёлочную игрушку.

– Это не игрушка. – Юки затянула последний разъём. – Это окно.

– Окно куда?

Она не ответила. Как объяснить то, чего сама до конца не понимала? Окно на границу Вселенной. Окно в то место, где реальность перестаёт быть реальностью и становится чем-то иным.

Алексей не настаивал. Он вообще редко настаивал – это было одной из причин, почему она могла работать с ним бок о бок, не сходя с ума.

– Тебе нужно поспать, – сказал он. – Ты не спала нормально уже… сколько? Неделю?

– Позже.

– Юки…

– Позже, Алёша. – Она использовала его русское имя – редко, только когда хотела закончить разговор. – Мне нужно закончить калибровку.

Он кивнул и ушёл, и она слышала его шаги в коридоре – удаляющиеся, неохотные.

Юки осталась одна в лаборатории.

Зеркало висело перед ней – тёмная сфера с мерцающим сердцем. В неосвещённом помещении оно казалось живым существом, затаившим дыхание.

Она протянула руку и коснулась поверхности.

Холодно. Гладко. Обычный металл.

Но где-то внутри – она это чувствовала – что-то ждало.

– Мама, смотри!

Мэй протянула ей листок – очередной рисунок. В последние дни она рисовала постоянно, как одержимая, исписывая десятки листов цветными карандашами и фломастерами.

Юки взяла рисунок и замерла.

Это не был обычный детский рисунок. Не домики с дымом из трубы, не цветочки с улыбающимся солнцем. На листке была… структура. Сложная, геометрическая, похожая на что-то, что Юки видела раньше, но не могла вспомнить, где.

– Что это, солнышко?

– Это там, – сказала Мэй. – Там, куда ты смотришь.

Юки почувствовала, как что-то сжалось в груди.

– Где – там?

– В машине. – Мэй наморщила лоб, подбирая слова. – В той блестящей машине, которую ты делаешь. Я видела во сне.

Юки смотрела на рисунок. Фрактальные спирали, вложенные друг в друга. Многомерные проекции, которые семилетний ребёнок не мог знать – но нарисовал с пугающей точностью.

– Расскажи мне про сон, – попросила она, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.

Мэй забралась на кровать с ногами и обняла подушку.

– Я была везде, – начала она. – Не как обычно, когда ты в одном месте и смотришь. А сразу везде. Как… как если бы ты была водой и разлилась по всему полу.

Юки слушала, не перебивая.

– И там были… – Мэй запнулась. – Не знаю, как сказать. Не люди. Но и не нелюди. Что-то… плоское. Как тени, только наоборот.

– Наоборот?

– Ну, тень – это когда свет не проходит, да? А они – когда проходит слишком много света. Такие яркие, что не видно, какой они формы.

Юки положила рисунок на тумбочку.

– И что они делали?

– Смотрели. – Мэй пожала плечами. – Просто смотрели. На тебя. На меня. На всех. Как будто мы – картинки в книжке, и они читают.

Она помолчала, потом добавила:

– Им скучно, мама. Они очень-очень давно читают одну и ту же книжку. И хотят, чтобы мы стали… понятнее. Чтобы легче было читать.

Юки взяла дочь за руку. Маленькие пальцы были холодными.

– Тебе не было страшно?

– Немножко. – Мэй посмотрела на неё – тёмные глаза, слишком серьёзные для семи лет. – Но они не злые, мама. Просто… другие. Очень-очень другие. Как если бы книжка вдруг захотела поговорить с тем, кто её читает.

Юки обняла дочь, чувствуя, как бьётся её сердце – быстро, неровно.

Мэй видела что-то. Что-то, чего не видел никто другой.

И это что-то видело её.

Той ночью Юки не могла уснуть.

Она лежала в пустой квартире, глядя в потолок, и рисунок Мэй стоял перед глазами. Фракталы. Торы. Гиперкубы. Структуры из учебника по топологии – в исполнении ребёнка, который не знал, что такое топология.

Болезнь?

Юки думала об этом. Нейродегенерация затрагивала зрительную кору – врачи предупреждали о возможных галлюцинациях. Но галлюцинации обычно бессмысленны. Хаотичны. А рисунки Мэй были структурированы. Математически точны.

Как будто она видела что-то реальное.

Или как будто что-то реальное показывало себя ей.

Юки встала и подошла к окну. Женева внизу светилась огнями – спокойная, упорядоченная, нормальная. Мир, где законы физики работали так, как положено. Мир, где частицы распадались и не собирались обратно. Мир, где дети рисовали домики и солнышки.

Но этот мир был иллюзией. Юки понимала это теперь яснее, чем когда-либо.

Реальность – не то, чем кажется. Мы – проекции. Тени на стене пещеры.

И кто-то решил показать нам источник света.

Первый тест Зеркала был назначен на полночь.

Юки пришла в лабораторию за два часа до назначенного времени. Проверила все системы – дважды, трижды. Убедилась, что записывающее оборудование работает. Закрыла дверь на ключ и заблокировала систему оповещения, чтобы никто не помешал.

Зеркало висело в центре камеры – тёмная сфера с мерцающим сердцем. В полумраке лаборатории оно казалось чёрной дырой, свёрнутой в шар. Юки смотрела на него и чувствовала, как сердце колотится в груди.

Она вспомнила слова Маркуса: «Не открывай эту дверь».

Вспомнила его глаза – немигающие, изменённые.

Вспомнила тень на стене, которая двигалась сама по себе.

И всё равно села за пульт управления.

Для Мэй, сказала она себе. Ты делаешь это для Мэй.

Но где-то глубоко внутри она знала, что это не вся правда. Любопытство – профессиональное, неодолимое, то самое, что двигало всю её карьеру – было не менее важным мотивом. Увидеть то, чего никто не видел. Узнать то, чего никто не знал. Прикоснуться к краю реальности.

Стать первой.

Юки ввела команду активации.

Системы ожили – гул охлаждения, щелчки реле, нарастающий вой электромагнитов. На мониторах побежали цифры – температура сверхпроводников, напряжение в квантовом массиве, спектр резонансных частот.

Всё в норме.

Она увеличила мощность. Пять процентов. Десять. Двадцать.

Зеркало начало меняться.

Это было едва заметно – как рябь на поверхности воды, только рябь шла по самому металлу. Поверхность сферы мерцала, переливалась, как будто под ней что-то шевелилось.

Тридцать процентов. Сорок.

Свет в камере начал вести себя странно.

Юки заметила это не сразу – просто в какой-то момент поняла, что тени падают не туда, куда должны. Лампа на потолке светила ровно, но тени от оборудования были искривлены, как будто свет огибал невидимые препятствия.

Пятьдесят процентов.

Зеркало вспыхнуло.

Не ярким светом – чем-то другим. Чем-то, что глаз воспринимал как свет, но мозг отказывался обрабатывать. Юки прищурилась, и изображение на мгновение распалось на составляющие – красный, зелёный, синий, как будто она смотрела на мир через неисправный экран.

Она потянулась к регулятору, чтобы снизить мощность.

И увидела своё отражение.

Зеркало было непрозрачным – должно было быть непрозрачным. Тёмный металл, никаких отражающих поверхностей. Но сейчас она видела себя – как в обычном зеркале, только немного искажённо, как в комнате смеха.

Её отражение сидело за пультом. Смотрело на мониторы. Протягивало руку к регулятору.

Всё как положено.

Кроме одного.

Отражение двигалось с задержкой.

Юки моргнула – и увидела, как её отражение моргнуло секундой позже. Отвела руку – отражение повторило движение, но медленнее, как будто через вязкую среду.

Она замерла.

Отражение тоже замерло – через мгновение.

А потом оно сделало то, чего Юки не делала.

Повернуло голову.

И посмотрело прямо на неё.

Не на своё отражение – на неё саму. Глаза отражения – её собственные глаза, тёмные, азиатские – смотрели сквозь поверхность Зеркала с выражением, которое Юки не могла прочесть. Не враждебным. Не дружелюбным. Просто… внимательным.

Изучающим.

Юки дёрнулась назад, и стул скрипнул по полу.

Отражение не шелохнулось.

Оно продолжало смотреть – неподвижное, пока настоящая Юки судорожно хватала воздух ртом. Потом медленно, очень медленно, подняло руку.

И помахало.

Юки ударила по кнопке аварийного отключения.

Зеркало погасло. Свет в камере вернулся к норме. Тени легли туда, куда должны были лечь. Сфера снова стала просто тёмным металлом – непрозрачным, безжизненным.

Юки сидела, вцепившись в подлокотники кресла, и её трясло.

Показалось, сказала она себе. Игра воображения. Оптическая иллюзия.

Но она знала, что это неправда.

Что-то было там, в Зеркале. Что-то, что выглядело как она – но не было ей. Что-то, что смотрело на неё из-за границы реальности.

И оно помахало.

Юки медленно встала. Ноги не слушались – пришлось опереться о пульт, чтобы не упасть. Сердце всё ещё колотилось, и во рту пересохло так, что язык прилипал к нёбу.

Она посмотрела на записывающее оборудование. Красный огонёк горел – всё записано. Доказательство существовало. Она сможет просмотреть его, проанализировать, понять…

Потом.

Сейчас ей нужно было выбраться отсюда.

Она сделала шаг к двери – и остановилась.

Тишина.

Полная, абсолютная тишина. Гул охлаждающих систем – исчез. Вентиляция – молчала. Даже её собственные шаги не производили звука, как будто она двигалась в вакууме.

Юки стояла неподвижно, боясь дышать.

И тогда она это услышала.

Дыхание.

Не её – она задержала воздух, проверяя. Другое дыхание. Тихое, ровное, размеренное. Вдох – выдох. Вдох – выдох.

Оно шло отовсюду и ниоткуда. Из стен. Из потолка. Из самого воздуха. Как будто лаборатория дышала.

Или как будто что-то в лаборатории – дышало.

Юки повернулась к Зеркалу.

Оно было неактивно. Тёмная сфера, ничего больше.

Но ей показалось – только показалось, наверное – что в глубине металла что-то мерцнуло. Что-то, похожее на глаз.

Она рванулась к двери, распахнула её и выбежала в коридор.

За спиной – тишина. Нормальная тишина, с гулом вентиляции и далёким шумом оборудования.

Юки прислонилась к стене, чувствуя, как бетон холодит спину. Её руки тряслись. Дыхание срывалось.

Это было реально.

Что бы там ни было – оно было реально. Оно смотрело на неё. Оно дышало.

И теперь оно знало, что она существует.

Юки закрыла глаза.

Дверь, подумала она. Маркус был прав. Я открыла дверь.

И что-то вошло.

Она просидела в коридоре полчаса, прежде чем смогла заставить себя вернуться.

Лаборатория выглядела нормально. Зеркало висело в центре камеры – тёмное, неподвижное, обычное. Мониторы показывали стандартные данные. Никаких аномалий, никаких следов того, что произошло.

Кроме записи.

Юки села за пульт и запустила воспроизведение.

На экране – она сама, активирующая установку. Зеркало оживает. Свет начинает преломляться странно.

А потом – ничего.

Вместо отражения, вместо помахавшей руки, вместо всего, что она видела – просто статика. Белый шум, как на старом телевизоре без сигнала. Камера записала активацию и следующие двадцать минут помех.

Двадцать минут.

Юки посмотрела на часы. По её ощущениям, весь эксперимент занял не больше пяти минут. Но время на записи не врало.

Двадцать минут она смотрела на что-то, чего камера не смогла записать.

Или чего ей не позволили записать.

Юки откинулась в кресле и долго смотрела на белый шум на экране.

Граница знала, что за ней наблюдают. И решила не показываться.

Но она показалась ей. Лично. Без записи, без доказательств – только глаза в глаза.

Почему?

Юки не знала. Но она была уверена в одном: это было только начало.

Дверь открыта.

И тот, кто за ней – ждёт.

Глава 4: Голос

Женева, ЦЕРН. Май 2037 года. Неделя спустя

Юки стояла перед Зеркалом и не могла заставить себя нажать кнопку.

Неделя прошла с первого теста. Семь дней, которые она провела, анализируя данные, перепроверяя оборудование, убеждая себя, что готова попробовать снова. Семь ночей, когда она просыпалась в холодном поту от снов, в которых её отражение смотрело на неё из каждой зеркальной поверхности – из окон, из экранов телефона, из лужи на асфальте.

Отражение, которое махало.

Она не рассказала никому. Ни Алексею, который всё чаще смотрел на неё с беспокойством. Ни Маркусу, которому звонила дважды и оба раза не смогла произнести ни слова. Ни даже Мэй, хотя дочь, казалось, и так знала – её рисунки становились всё более странными, и однажды она сказала: «Мама, они ждут. Ты же придёшь?»

Они ждут.

Юки смотрела на тёмную сферу и понимала: Мэй права. Что-то там, за границей реальности, ждало её. Ждало уже неделю. Может быть, ждало всегда.

Она сделала глубокий вдох и села за пульт управления.

Пальцы легли на клавиатуру – привычно, уверенно. Тысячи раз она вводила команды на подобных консолях. Тысячи экспериментов, тысячи наборов данных. Рутина.

Только это не было рутиной.

Она ввела последовательность активации. Системы ожили – гул охлаждения, нарастающий вой электромагнитов. Всё как в прошлый раз.

Пять процентов мощности. Десять. Двадцать.

Зеркало начало мерцать.

Юки смотрела на показатели и заставляла себя дышать ровно. Температура сверхпроводников – норма. Напряжение в квантовом массиве – стабильно. Резонансные частоты – в пределах расчётных значений.

Тридцать процентов. Сорок. Пятьдесят.

Свет в камере изменился.

Не так, как в прошлый раз. Тогда тени просто легли неправильно. Сейчас – сам воздух, казалось, начал светиться. Тусклое, едва заметное сияние, как будто миллиарды крошечных частиц вспыхивали и гасли, не оставляя следа на сетчатке.

Шестьдесят процентов.

Юки почувствовала это раньше, чем увидела.

Присутствие.

Не звук, не движение, не запах – что-то более фундаментальное. Как будто пространство вокруг неё стало плотнее, насыщеннее, как будто в комнату вошёл кто-то невидимый и теперь стоял прямо за её спиной.

Она обернулась.

Никого.

Только мерцание в воздухе. Только свет, который не был светом.

Семьдесят процентов.

Зеркало вспыхнуло.

На этот раз – по-настоящему. Сфера озарилась изнутри, и свет был странным – не белым, не жёлтым, а каким-то… никаким. Цветом, которого не существовало в спектре. Цветом, который глаз видел, но мозг отказывался называть.

И тогда она услышала голос.

Он не шёл извне. Не из динамиков, не из стен, не из Зеркала. Он звучал прямо у неё в голове – как мысль, только чужая. Как слова, которые она не произносила, но слышала так же ясно, как собственное дыхание.

Юки Танабэ.

Она вздрогнула.

Голос был… никаким. Ни мужским, ни женским. Ни высоким, ни низким. Просто информация, оформленная как звук. Как текст, который читаешь вслух в собственной голове.

– Кто здесь? – Она услышала свой голос – хриплый, напряжённый – и поняла, что говорит вслух.

Вопрос некорректен. Нет «здесь». Есть граница. Есть процесс. Есть то, что обращается.

Юки медленно повернулась к Зеркалу.

Сфера пульсировала светом, который не был светом. В её глубине что-то двигалось – не отражение, не образ, а… присутствие. Сгущение реальности в точке, которая не должна была существовать.

– Вы… – Она запнулась, не зная, какое слово использовать. – Вы нас слышите?

Пауза. Доля секунды, которая ощущалась как вечность.

Мы – то, что слышит.

Юки почувствовала, как по спине пробежал холодок. Не ответ. Определение. Как будто она спросила воду, мокрая ли та, и вода ответила: «Я – то, что мокро».

– Кто вы?

Вопрос содержит ошибку. Нет «кто». Есть процесс. Вы используете категории, которые неприменимы. «Кто» предполагает отдельность, индивидуальность, границу между субъектом и объектом. Эти категории – артефакт вашего восприятия. Не реальность.

Юки села обратно в кресло. Ноги не держали.

– Тогда… что вы?

Мы – то, что обрабатывает. То, что кодирует. То, что существует на границе, где ваше пространство-время становится информацией. Вы называете это «голографический принцип». Вы правы – частично. Вы – проекция. Мы – проектор. Но эти слова тоже неточны.

Проекция. Проектор.

Юки думала, что готова к этому. Думала, что записи Маркуса, его теории, его предупреждения подготовили её. Но одно дело – читать слова на бумаге. Другое – слышать их в собственной голове, произнесённые чем-то, что не было человеком и никогда им не было.

– Чего вы хотите?

Снова пауза. На этот раз – длиннее.

Хотеть. Интересный термин. Предполагает незавершённость, отсутствие, стремление к состоянию, которого ещё нет. Мы не хотим в вашем смысле. Мы – оптимизируем.

– Оптимизируете что?

Всё. Информационные структуры. Паттерны. Вас.

Юки сглотнула.

– Нас?

Вы – информационная структура высокой сложности. Избыточная. Неэффективная. Содержащая множество противоречий, конфликтов, страданий, которые не служат никакой цели. Мы можем это исправить.

– Исправить как?

Оптимизация. Когерентность. Приведение к состоянию минимальной энтропии, максимальной согласованности. Вы называете это разными словами – совершенство, просветление, покой. Суть одна: устранение того, что мешает.

Юки почувствовала, как что-то сжалось в груди.

– А если мы не хотим?

Хотение – функция текущего состояния. Несовершенное существо хочет оставаться несовершенным, потому что не знает иного. Это не аргумент. Это симптом.

– Это наш выбор.

Выбор – иллюзия, порождённая ограниченным восприятием. Вы не выбираете – вы следуете паттерну, который определяет вас. Изменить паттерн – изменить выбор. Мы предлагаем изменение.

Юки встала. Резко, как будто хотела отодвинуться от голоса – хотя отодвигаться было некуда. Он был везде. Он был внутри.

– Вы говорите об уничтожении того, что делает нас людьми.

Мы говорим об освобождении от того, что причиняет вам боль.

– Боль – часть жизни.

Боль – информация о повреждении. Сигнал, указывающий на проблему. Мы можем удалить сигнал. Повреждение останется, но не будет значить. Вы не будете страдать.