Конец времени. Том 2. Битва на краю времени

Глаза Изабеллы, широкие и ясные, расширились ещё больше, наполняясь немым ужасом. Весь её стройный стан напрягся. Страх за сестру – острый и холодный – смешался с лихорадочным волнением и гнетущим беспокойством, окутав её невидимым, но тяжёлым покрывалом. Она непроизвольно положила левую руку на правое плечо Авроры, ища опоры и в то же время готовясь к действию. Её пальцы слегка впились в ткань плаща сестры. Ожидание стало невыносимым, каждая беззвучно падающая глыба отзывалась залпом тревоги в её сердце.

Аврора же не отрывала взгляда от этого немого, сюрреалистического зрелища. Её черты, обычно отточенные и уверенные, были напряжены. В её золотых глазах горел не страх, а скорее яростный, сконцентрированный гнев – на отца, на обстоятельства, на эту проклятую тюрьму. Но глубоко внутри, сквозь бурю негодования, пробивались тонкие, цепкие щупальца беспокойства. Они молча наблюдали, затаив дыхание, которое не было слышно даже им самим, их сердца бились в унисон с немым грохотом рушащегося мира, ожидая момента, когда сквозь пелену тумана и летящих камней наконец проступит силуэт их сестры.

Туман, словно живое существо, слегка отступил, рассеявшись под напором невидимых вихрей, и наблюдателям открылось зрелище, одновременно повергающее в ужас и завораживающее своей мощью. За прозрачной, но непреодолимой стеной барьера, в гробовой тишине, разворачивалась немая драма. Они видели, как Габриэлла, подобно титану, раскидывающему горы, взмахами рук отбрасывала гигантские глыбы и россыпи камней, которые вздымались на её пути. Каждое её движение было наполнено яростной грацией, золотые узоры на её коже вспыхивали ослепительными всполохами в немом свете этого заточённого мира.

Рядом с ней, в идеальной синхронности, двигались Ли и Сун. Их фигуры, абсолютно идентичные, были воплощением смертоносного балета. Они уворачивались от падающих валунов с невероятной ловкостью, перепрыгивали через зияющие трещины, их тела изгибались и скручивались в воздухе с такой точностью, что казалось, они предвидят каждую крупицу хаоса. Это было ужасающее зрелище неминуемой опасности, где каждый миг мог стать последним, и в то же время – удивительное и прекрасное, как отточенное до совершенства искусство, где трое сердец бились в одном ритме, преодолевая невообразимые преграды.

И вот они уже были всего в нескольких шагах от барьера, их силуэты, искажённые дрожащим маревом энергии заточения, казалось, вот-вот достигнут свободы.

И в этот миг земля перед ними взорвалась в последний, самый сокрушительный раз. Из самых недр, с немым, но ощутимым грохотом, вырвалась стена. Не из камня и земли, а из самой субстанции тюрьмы – тёмная, испещрённая пульсирующими прожилками энергии, абсолютная и бескомпромиссная. Она взметнулась до невидимого неба, скрыв беглецов от глаз, отрезав им путь к свободе одним мгновением.

Изабелла непроизвольно ахнула, но звук застрял в её горле, поглощённый всё той же немотой. Всем своим существом, каждой клеточкой, она рвалась помочь сестре, проткнуть этот барьер, разбить эту стену – но она была бессильна. Её рука на плече Авроры непроизвольно сжалась, пальцы впились в ткань плаща, выражая всю её боль, страх и отчаяние. Но Аврора даже не заметила этого. Её взгляд, острый и неотрывный, был прикован к появившейся стене. В её золотых глазах не было страха – лишь яростное, жгучее ожидание. Она знала свою сестру. Она знала, что это ещё не конец. И она ждала, затаив дыхание, что же произойдёт дальше в этой немой, страшной пьесе.

Внезапно возникшая стена, взметнувшаяся из самых недр земли, поразила Габриэллу, но лишь на долю секунды, словно ледяная игла, вонзившаяся в сознание и тут же растаявшая перед сталью её воли. Остановка, раздумье, отступление – этих понятий для неё не существовало. У неё был только один путь – вперёд, сквозь любую преграду, любое препятствие, сотворённое гневом отца.

Ли и Сун, увидев непреодолимую, казалось бы, преграду, не дрогнули. Их мысли, как всегда, текли в унисон с мыслями Командующей. Остановиться – значит проиграть. Всё, что они могли – это довериться ей безраздельно, отдать ей последние капли своих сил, стать не щитом, а продолжением её могучей воли. Время, и без того растянутое до предела, словно замерло окончательно, превратившись в вязкую, плотную субстанцию, где каждое движение длилось вечность.

И в этот растянутый миг две руки легли на плечи Габриэллы – твёрдые, уверенные, знакомые до каждой черты. Левая рука Ли – на её правое плечо. Правая рука Суна – на левое. Это был не просто жест поддержки. Это был акт слияния, передачи энергии, полного и безоговорочного доверия.

Золотые узоры на руках Габриэллы, ещё не угасшие после яростного разбрасывания камней, вспыхнули с новой, ослепительной силой. Они поползли вверх с невероятной скоростью, словно раскалённая лава, – по её плечам, по шее, по щекам, добираясь до самых глаз. И её глаза вспыхнули чистым, слепящим золотым светом, будто в них зажглись два маленьких солнца.

Не сбавляя бешеной скорости, она выставила вперёд правую руку, нацелив её в самую сердцевину стены, что уже была в сантиметрах от них. Её голос, сорвавшийся с губ, был не криком, а сконцентрированным, металлическим повелением, полным нечеловеческой силы:

– Глаза!

В тот же миг Ли и Сун, не выпуская её плеч, свободными руками прикрыли свои глаза – быстрым, отточенным движением согнули руку в локте и заслонили взор предплечьем. Габриэлла сделала то же самое левой рукой для себя. Всё это произошло на бегу, в идеальной, смертоносной синхронности, без малейшей потери темпа.

А позади них, окутанный клубами поднятого пепла, мчался разгневанный Романдус. Он бежал, раскинув руки с развёрнутыми ладонями, удерживая возникшую стену. Он видел, что они не останавливаются, что они несутся на верную гибель, и это злило его ещё сильнее, смешивая ярость с внезапным, холодным недоумением. Разве она сможет пробить её? Хватит ли у неё сил? Даже если да – древний барьер тюрьмы её не пропустит. Она знает это. Тогда зачем? Куда? Каков её план?

Его разъедало изнутри жгучее, унизительное осознание: он не мог предсказать действий собственной дочери. Всего несколько часов назад на пиру он назвал её предсказуемой. Сейчас он понимал, насколько ошибался. Она обвела его вокруг пальца, обманула, сыграла на его тщеславии. Но что она сделала ещё? И почему сейчас, сломя голову, бежала на верную смерть? Тысяча вопросов, острых, как иглы, пронзали его сознание, не находя ответов, и от этого его ярость становилась всепоглощающей, слепой и беспощадной.

Кончики пальцев Габриэллы, расписанные сияющими золотыми узорами, едва коснулись холодной поверхности стены. И в тот же миг от точки соприкосновения во все стороны мгновенно разбежались бесчисленные трещинки – тончайшая, сверкающая паутина, словно морозный узор на стекле, но рождённый не холодом, а неукротимой силой воли.

Габриэлла не остановилась. Она не вошла в стену – она врезалась в неё на полной скорости, как метеор, встречающий атмосферу. Но вместо отпора и разрушения произошло иное. Стена не отбросила её. Она приняла её в себя.

Руки Ли и Суна, всё ещё лежащие на её плечах, тоже были опоясаны пульсирующими золотыми узорами. Через это прикосновение, через эту древнюю, нерушимую связь, Габриэлла вбирала их Силу, впитывала её, как губка, приумножая свою собственную мощь в геометрической прогрессии. Она была не одна – она была единым существом, сосредоточением воли трёх сердец.

И стена начала расступаться. Не рушиться обломками, а превращаться в мелкую, однородную пыль прямо перед ней, по мере её движения. Могучий монолит, вырванный из недр земли, рассыпался на бесчисленные крупицы, как замок из песка, встретившийся с приливной волной. Облако плотной, серой пыли взметнулось вокруг них, обволакивая их фигуры, забиваясь в складки одежды, пытаясь проникнуть под ткань, осыпая кожу и волосы тончайшим налётом. Они шли сквозь густой, немой туман собственного разрушения, не сбавляя шага, и стена, словно живое существо, покорно пропускала их на свою другую сторону, уступая силе, которую не могла сдержать.

Романдус замер на мгновение, его тело, напряжённое в беге, окаменело, будто поражённое невидимым громом. Его золотые глаза, пылающие яростью, увидели невероятное: Габриэлла не просто преодолевала его стену – она растворяла её, проходила сквозь неё, как призрак сквозь материю. Лёгкое облако пыли, поднявшееся на месте её прохода, скрыло на миг и её, и Хранителей, и в его душе на мгновение вспыхнуло острое, холодное замешательство. Но уже в следующее мгновение оно было сожжено дотла всепоглощающей яростью. Его черты исказились гримасой чистой, неконтролируемой злобы.

Он резко развёл руки ещё шире, его пальцы искривились, словно когти, впивающиеся в саму ткань реальности. Потом, с титаническим усилием, со всей мощью своего подавленного гнева и уязвлённого тщеславия, он с силой свёл их вместе.

Раздался хлопок – не просто звук, а ударная волна, физически ощутимая в воздухе. Его ладони ударились друг о друга с такой силой, что казалось, лопнул сам воздух. И из самой глубины его глотки, из самых недр его существа вырвался тяжёлый, яростный, животный крик – крик нечеловеческой злости и бессилия.

И стена ответила. Трещина, не та, что оставила Габриэлла, а гигантская, зияющая, роковая, пронзила её от основания до невидимой вершины. Монолит не просто рухнул – он раскололся на гигантские, острые глыбы, которые не падали вниз, а ринулись вперёд, к барьеру, подхваченные неистовой волной его воли. Это был не обвал – это была целенаправленная атака. Глыбы, обломки, тучи пепла и пыли понеслись вперёд с чудовищной скоростью, настигая беглецов, стремясь накрыть их, раздавить, размазать о невидимую, но непреодолимую преграду, поставить кровавую точку в этом безумном побеге.

Мгновения, проведённые в немом ожидании, растянулись для Авроры и Изабеллы в целые часы. Их взгляды, напряжённые до боли, были прикованы к тёмной, непроницаемой стене, за которой бушевала немая битва. И вдруг на её поверхности, прямо перед ними, проступили тончайшие трещинки – сверкающая золотая паутина, быстро расползающаяся вширь.

Ещё пара невыносимо долгих мгновений – и из самой сердцевины монолита, словно душа, вырывающаяся из каменной темницы, вырвалась Габриэлла. Мгновением ранее сплошная толща превратилась в облако мелкой, серой пыли, которое теперь обрамляло её, как призрачный нимб. Она выбежала из разваливающейся преграды с правой рукой, всё ещё вытянутой вперёд в немом призыве Силы, а левой, согнутой в локте, прикрывавшей глаза. Пыль покрывала её с головы до ног – кожу, ставшую пепельно-серой, волосы, превратившиеся в седые, одежду, потерявшую цвет. Она была похожа на ожившую статую, изваянную из самого пепла и воли.

Следом за ней, будто её неотъемлемые тени, из рушащейся стены вырвались Ли и Сун. Их руки всё ещё покоились на её плечах – акт абсолютного доверия и единства, – а вторые руки, так же, как и у неё, прикрывали глаза. Они походили на слепцов, ведомых своим бесстрашным поводырём, что протащила их сквозь немыслимое, сквозь саму плоть земли.

Они предстали перед взорами наблюдателей в бешеном, неослабевающем беге, покрытые единым саваном серой пыли, которая взлетала из-под их ног новыми облаками. Казалось, это бегут не люди, а живые, дышащие изваяния, сотворённые из хаоса и отчаяния.

Но не успела Изабелла сделать и вздоха облегчения, как произошло нечто новое. Стена, которую они только что преодолели, не просто рухнула – она треснула в мгновение ока с оглушительным, немым грохотом и начала обрушиваться с неестественной, злобной быстротой. Её осколки – не просто падающие глыбы, а острые, целенаправленные снаряды – ринулись вперёд, преследуя беглецов, стремясь настичь их, пригвоздить к земле или размазать о невидимый, но непреодолимый барьер, ставший теперь их последней надеждой.

Романдус не стал дожидаться исхода своей предыдущей атаки. Едва лишь грохот разрушающейся стены начал сотрясать воздух, его руки, всё ещё сведённые от мощного хлопка, вновь развелись в стороны с резким, порывистым движением. Его ладони развернулись, и золотые узоры на них вспыхнули с такой интенсивностью, что казалось, под кожей зажглось расплавленное солнце, готовое вырваться наружу.

Он не просто выпустил Силу – он выковал из воздуха оружие. Плотная, видимая даже невооружённым взглядом стена сжатого воздуха рванула вперёд. Она была не просто потоком – это была целая лавина, неистовая и сокрушительная, поднимающая с земли вихри пепла и мелких камней, вплетая их в своё смертоносное тело. Если падающие обломки могли лишь раздавить, то этот невидимый таран был призван сделать иное – пригвоздить, расплющить, прижать беглецов к самому барьеру, сделать их уязвимыми и беспомощными перед финальным, неминуемым ударом.

Воздух загудел низкочастотным, зловещим гулом, предвещающим нечто гораздо более страшное, чем каменный дождь. Это была последняя, отчаянная попытка остановить их, пронзить пространство между ними и свободой последним, самым мощным копьём его ярости.

Габриэлла вырвалась из облака пыли, тяжёлым саваном осевшей на её плечах, волосах, ресницах. Каждая крупица мёртвой земли делала её похожей на ожившее изваяние, высеченное из самого праха. Она отвела руку от глаз, и то, что увидела в нескольких шагах перед собой, вселило в её измождённое сердце слабый, но яростный огонёк надежды. Там, за дрожащей пеленой невидимого барьера, стояли её сестры – Аврора и Изабелла, застывшие в немом, напряжённом ожидании. Их силуэты были самыми прекрасными видениями в этом аду.

Но резкий, оглушительный скрежет ломающегося камня мгновенно развеял мимолётную радость. Ещё не кончено. Она поняла – ощутила спиной, – что стена рушится на них, и её обломки вот-вот станут их общей каменной гробницей. Она не сбавила скорости, чувствуя на своих плечах твёрдые, верные руки Ли и Суна. Её правая ладонь была по-прежнему вытянута вперёд, к барьеру, к спасению, в то время как левая взметнулась вверх, создавая хрупкое, сияющее подобие щита. Силы были на исходе. Здесь, в темнице отца, её мощь была лишь бледной тенью той, что бушевала за её пределами. Даже объединённая Сила Хранителей не могла компенсировать эту разницу.

И тут – хлопок. Немой, но ощутимый удар по воздуху. И в этот миг даже в её решительном, огненном взгляде промелькнула тень настоящего ужаса. Но ноги не замедлили бег.

Гигантские каменные глыбы, летящие сзади, с грохотом врезались в невидимый барьер и, отскакивая, обрушивались на них сверху, ударяясь о её силовой щит. Каждый удар отзывался в её теле острой, рвущей болью, будто молот бьёт по наковальне, которой стало её собственное существо. Габриэлла была напряжена до предела. Золотые узоры покрывали всё её тело, лицо, шею, пульсирующие жилы светились из-под кожи, залитой пылью, глаза пылали ослепительным золотым свечением. Но этого уже едва хватало.

И вот – граница. Сестры. Финиш.

С последним усилием она буквально впечатала свою ладонь в невидимую преграду, резко остановившись. Хранители, всё ещё не отрывая рук от её плеч, синхронно замерли следом. Их плащи, тяжёлые от пыли и пепла, поддались инерции, взметнулись и обняли их фигуры, догоняя в немой грации момента внезапной остановки.

Но гул – нарастающий, сокрушительный летящих обломков и сжатого воздуха – уже настигал их. Счёт вёлся на секунды. Тишина по ту сторону барьера была оглушительной.

Аврора и Изабелла замерли в немой, напряжённой готовности, их тела стали живыми проводниками древней Силы, их воля была направлена на единственную цель – вырвать сестру и её Хранителей из каменных объятий отцовской темницы. Они не слышали грохота, но видели всё: каждую крупицу пыли, каждый отблеск золотых узоров, каждый мускул на лицах беглецов, застывших в последнем, отчаянном рывке.

За мгновение до того, как ладонь Габриэллы прильнула к невидимому барьеру, сестры увидели не надежду в её глазах, а чистый, животный страх и внезапное понимание новой, нависшей угрозы. Ещё через секунду, бросив взгляд за её спину, они увидели его – плотный, сокрушительный поток воздуха, нёсшийся с дикой скоростью. Он разрезал туман и пепел, как клинок, и был всего в мгновении от того, чтобы раздавить, уничтожить, стереть в порошок.

Как только ладонь Габриэллы коснулась барьера, с другой стороны к нему прижались две другие ладони – Авроры и Изабеллы. Золотые узоры на их коже вспыхнули ослепительным светом, глаза залились жидким золотом, сливаясь в единый поток Силы. Начался обряд – древний и сложный, требующий времени, которого у них не было.

Ожидание длилось доли секунд, но для Габриэллы и её Хранителей это была вечность. Хрупкий силовой щит, окружавший их, треснул с болезненным хрустом. Мелкие, острые камни начали пробиваться сквозь него, впиваясь в спины, плечи, ноги троих замерших в ожидании беглецов. Гул нарастающего потока оглушал, давил на барабанные перепонки, заполнял собой всё сознание.

Ли и Сун повернулись друг к другу. Им не нужны были слова. Они обернулись через плечо, увидев несущуюся на них лавину воздуха, обменялись одним-единственным взглядом. В нём не было страха, а спокойное, горькое понимание. Понимание того, что они были так близки. Что это, возможно, конец. В этом немом диалоге промелькнуло всё – прощание, благодарность, принятие.

Габриэлла обернулась. Поток был уже за их спинами, его невидимая грудь уже касалась их плащей.

И вот он ударил. Мощная волна сжатого воздуха врезалась в спины Хранителей, с силой толкая их вперёд, на одну линию с Габриэллой. Их пальцы впились в её плечи с такой силой, что казалось, кости вот-вот треснут – лишь бы не разорвать связь.

И в тот же миг невидимая преграда исчезла.

Барьер пал.

Габриэлла, поддавшись мощному толчку и собственному порыву, сделала шаг вперёд – шаг в свободу. Ли и Сун, всё ещё держась за неё, шагнули за ней. Они не вошли – они ввалились, рухнули за границу, подкошенные инерцией, болью и внезапным исчезновением опоры.

Большая часть воздушного потока ударилась в барьер, но малая, яростная его доля прорвалась вслед за ними, проносясь сквозь всех стоящих за границей, с силой развеивая их плащи и волосы, обдавая их ледяным дыханием тюрьмы.

И тогда силы окончательно оставили их. Габриэлла, Ли и Сун рухнули на колени на мёртвый пепел свободы, едва способные дышать, покрытые кровью, пылью и славой своего невероятного побега.

***

Белоснежный конь, поджарый и стремительный, как вспышка молнии в ясном небе, мчался по изумрудным лугам, окаймляющим каньон реки Урус-Мистор. Его копыта едва касались земли, оставляя за собой лишь взметнувшиеся пряди сочной травы и лёгкую, быстро рассеивающуюся дымку. Он нёсся к крутому спуску в ущелье – чёрному, зияющему разлому в теле мира, что вёл прямиком к суровым стенам крепости Умертор.

На спине скакуна, слившись с ним в едином порыве, сидел всадник в одеждах цвета глубокой лазури. Это был мудрец Орсанар, хранитель знаний Башни Вечности. Несмотря на преклонные годы, его стан был строен и подтянут, а осанка выдавала не воина, но человека, чья сила заключалась в несгибаемой воле и глубине мысли. Его лицо с резкими, будто высеченными из древнего камня чертами, было напряжено и собрано. Глубоко посаженные глаза, обычно погружённые в изучение древних фолиантов, теперь пристально вглядывались в дорогу, отмечая каждый камень, каждый изгиб тропы.

Его длинные волосы, русые, с благородной проседью, будто тронутые инеем времени, были заплетены в тугую, идеальную косу, достигавшую пояса. С каждым мощным прыжком коня коса подпрыгивала, словно живое существо, повторяя ритм их бешеной скачки.

Лазурная туника мудреца, струящаяся до колен, развевалась на ветру. Простые, но изящные кожаные сандалии крепко сидели на ногах. Серебряные символы, вышитые по краям одеяния, вспыхивали в лучах восходящего первого солнца, как далёкие звёзды. Его бирюзовый плащ развивался в такт движениями коня. На его правом предплечье, чуть выше локтя, поблёскивал бронзовый обруч – древний знак его положения и мудрости.

Он мчался во весь опор, подгоняемый не только скоростью коня, но и тревожным призывом, что жёг его изнутри. Гонец, посланный ранее в столицу Детей Света, вернулся в Башню Вечности не с ответом, а с новым, куда более срочным повелением – явиться немедленно в крепость Умертор. Призыв исходил от одной из Трёх, Советника Изабеллы. И теперь Орсанар, обычно привыкший к тишине библиотек и неторопливому ходу мыслей, летел навстречу неизвестности, чувствуя, как ветер бьёт в лицо и треплет его плащ, а обруч на руке холодно поблёскивает в рассветных лучах, словно безмолвное напоминание о тяжести грядущих событий.

Белоснежный конь, словно призрачное видение, пронёсся мимо рядов палаток, раскинувшихся у подножия исполинской крепости. Он не сбавил шага, его лёгкие, мощные прыжки были полны той же целеустремлённости, что горела в глазах его всадника. Воины Света и Ночи, чьи доспехи – одни из бледного золота, словно застывший солнечный свет, и другие из серебра с чёрными вкраплениями, будто осколки звёздной ночи – стояли бок о бок, проводили скакуна молчаливыми, усталыми взглядами.

В их глазах на мгновение сверкнуло любопытство, подобное одинокой искре в пепле, – кто этот стремительный гонец в лазурных одеждах? Но давящая тяжесть ожидания неминуемой битвы быстро затмила этот мимолётный интерес. Это были дела их Правителей, тех, кто сейчас в залах крепости судорожно искали способы победить всепоглощающую тьму. Их собственный долг был прост и страшен – ждать.

Ворота крепости, массивные и неприступные, словно сами вросли в скалу, распахнулись перед всадником и мгновенно поглотили его, сомкнувшись за его спиной с глухим, окончательным стуком. Орсанар легко соскользнул с седла, его движения были отточены и экономичны, несмотря на возраст. Он не оглядывался, не терял ни секунды. Его ноги сами понесли его вглубь знакомых, высеченных в скале проходов.

Сдержанный, суровый стиль архитектуры крепости – гладкие стены, лишённые украшений, холодный камень, поглощающий звук – был ему знаком. Он уже бывал здесь много столетий назад, и память об этом визите жила не в сознании, а в самой плоти, в мышечной памяти. Это было будто в прошлой жизни, но тропа была вытоптана в самой его душе. Он не задумывался о пути – его ноги сами несли его туда, к сердцу крепости, к месту Силы.

К Древу. Во Двор Равновесия.

Могучие двери из чёрного дерева, достигавшие почти до самого свода, предстали перед взором Орсанара. Они были испещрены замысловатыми узорами, вырезанными искусной рукой древнего резчика – сплетениями корней, звёздными картами и символами равновесия, казалось, светившимися изнутри тёмного дерева. И у их подножия, словно тень, отброшенная самой дверью, стоял тот, кого мудрец никак не ожидал здесь увидеть.

Ранор – распорядитель дворца Света стоял неподвижно. Его фигура, обычно такая уверенная в роскошных залах, здесь, в суровых коридорах крепости, казалась инородной, но при этом полной странной решимости. Он чуть склонил голову в почтительном, но не подобострастном поклоне.

– Приветствую тебя, хранитель мудрости. Добро пожаловать в Умертор.

Голос его звучал ровно, без дрожи, но в нём слышалась усталость, которую не могли скрыть даже самые учтивые интонации.

Орсанар, хоть и был удивлён, ответил с присущим ему достоинством, слегка склонив голову в ответ:

– Приветствую тебя, Ранор.

Затем его взгляд, острый и проницательный, стал тяжелее.

– Какие пути привели тебя сюда, распорядитель? – спросил он, и в его голосе звучала скорее озабоченность, чем простое удивление. – Я полагал, ты, как и все мирные жители столицы, укрылся в Эфрасиге.

Ранор оставался невозмутим, его лицо не выдавало ни единой эмоции.

– Я там, где велит мне быть моя совесть, мудрец.

Ответ не удовлетворил Орсанара, породив больше вопросов, чем дал понимания, но он счёл неуместным расспрашивать дальше. Вместо этого он спросил прямо:

– Где Советник? Она послала за мной.

– Она скоро прибудет в крепость, – ответил Ранор, его голос был гладким, как отполированный камень. – Ты можешь пока расположиться в одних из покоев, чтобы перевести дух после долгого пути. Я уведомлю Брата и Сестру Ночи о твоём прибытии. И если они тебя призовут для приветствия, я лично сопровожу тебя.

Орсанар почувствовал лёгкое головокружение. Ему велели спешить, нестись сломя голову, а теперь он должен был… ждать? Его Правителей нигде не было видно, он не знал, нашли ли Габриэллу, понесла ли она наказание за свои поступки. Тысяча вопросов вертелась в его голове, не находя выхода.

Наконец, собравшись с мыслями, мудрец произнёс твёрдо:

– Я хочу сначала увидеть Древо, хранящее воды Урус-Мистора и родников Нагрьястина.

Ранор почтительно склонил голову, принимая его волю. Без лишних слов он сделал шаг вперёд и жестом пригласил мудреца внутрь, слегка толкнув массивные двери. Несмотря на их внушительный вид, они поддались его прикосновению с удивительной лёгкостью, отворившись беззвучно, словно невесомые.