Конец времени. Том 2. Битва на краю времени

Глава 4

Четыре фигуры застыли в безмолвном ожидании, словно изваяния, воздвигнутые на краю мира. Аврора и Изабелла стояли плечом к плечу, разделённые лишь полушагом, но их позы говорили о безднах, лежащих между их душами. Они смотрели вперёд, туда, где невидимая граница пульсировала в воздухе, живая и дышащая, как гигантское невидимое сердце, заключённое в клетку из древней Силы. Каждая частичка их тел ощущала её – то ли как лёгкое давление, то ли как тихий, настойчивый гул, вибрирующий в костях.

За правым плечом Изабеллы, в полушаге позади, замерла Серамифона. Её тёмно-русые косы, обычно лежащие тяжёлыми, неподвижными жгутами, сейчас казались живыми – каждая прядь была напряжена, готовая в любой миг взметнуться и превратиться в смертоносную плеть. Её рука сжимала рукоять меча с такой силой, что кожа на костяках натянулась и побелела, но именно это физическое напряжение, этот якорь привычного действия, удерживало её от того, чтобы поддаться натиску инстинктов, кричавших об опасности и требовавших бежать.

За левым плечом Авроры, в такой же почтительной дистанции, стоял Аулун. Непроницаемый, как скала, омытая годами непогод, он был воплощением спокойной силы. Его тёмный взгляд, неподвижный и глубокий, как омут в безлунную ночь, был прикован к исполинским воротам замка вдали. Под холодным светом луны они казались отлитыми из призрачного серебра и тени, величественными и мрачными. Лёгкий туман, стелящийся по белому пеплу, то скрывал их, то обнажал, словно дразня наблюдателей. Взгляд Аулуна периодически скользил на спину Авроры, ощущая её нервозность, как лёгкий электрический разряд в воздухе. Он чувствовал её раздражение и сомнения, но, вопреки всему, его собственная душа была спокойна. Его восхищение холодным, расчётливым умом Габриэллы было тем фундаментом, на котором зиждилась его уверенность. Он знал – Командующая не станет действовать спонтанно. И эту свою веру он тщательно скрывал от Авроры, хотя в глубине души понимал тщетность этих усилий – их связь была мостом, по которому беспрепятственно текли все их чувства, обнажённые и честные. И он был безмолвно благодарен ей за то, что она никогда не упрекала его за эту его, возможно, слепую веру в её сестру.

Между ними, в этом полушаге, отделявшем от невидимой стены, бушевали невидимые бури. Аврора сжимала кулаки, её строгий взгляд был устремлён вперёд, но её душа вела яростный внутренний диалог. Она спорила с собой, с сестрой, с миром, её нетерпение было почти осязаемым, готовым вот-вот выплеснуться наружу вспышкой ярости или решительным шагом вперёд.

Изабелла же, казавшаяся снаружи воплощением ледяного спокойствия, внутри была похожа на море в шторм. Вся боль мира, вся тяжесть ответственности, все тревоги за сестру и ужас перед грядущим схлестнулись в её душе, угрожая разорвать её на части. Она чувствовала каждую трепещущую ноту опасений Серамифоны, и это лишь подливало масла в огонь её собственного беспокойства. Но её воля, закалённая годами, держала этот ураган в узде, не позволяя ему проявиться ни в одном мускуле её лица.

Они стояли так – четверо у границы, четыре сердца, бьющихся в разном ритме, но связанных одной целью, одной надеждой и одним страхом. Воздух трепетал от напряжения, а невидимая стена перед ними дышала, напоминая, что они стоят на пороге между тем, что было, и тем, что может наступить.

***

Из-за поворота золочёного коридора, где свет от призрачных светильников сливался с тенями в причудливый узор, возникла фигура. Она была беззвучной, как само дыхание тишины. Перед ними стоял Сун – абсолютная копия Ли. Та же стрижка, те же черты лица, отточенные, как лезвие, тот же взгляд золотых глаз, холодный и пронзительный. Та же осанка, готовность к движению – всё было идентично. Лишь один предмет выдавал в нём другую личность, другую душу в разделённом теле.

В его руках лежал Меч Создателя.

Оружие не просто лежало в его ладонях – оно жило. Клинок, словно выкованный из застывшей лавы и звёздной пыли, мерцал сдержанным внутренним светом. По его поверхности, будто по жилам, бежали тусклые всполохи, напоминающие биение сердца. Он был тёплым на ощупь и чуть вибрировал, издавая тихий, едва уловимый гул, больше ощущаемый костями, чем ушами.

Сун не произнёс ни слова. Его золотые глаза встретились со взглядом Габриэллы, и в этом молчаливом контакте заключалась целая вселенная понимания и преданности. Он просто протянул ей меч.

Габриэлла молча приняла его. Её пальцы сомкнулись на рукояти, и в тот же миг её сознание накрыла волна. Её золотые глаза, обычно такие ясные, затуманились, отражая бушующее пламя, клубящиеся туманности, бесконечные потоки энергии. Меч говорил с ней на языке, древнем, как само время, гипнотизируя её душу, затягивая в свои глубины. Он был не инструментом, а существом – могущественным, бесконечно старым и бесконечно одиноким.

С резким, почти невидимым со стороны вздрагиванием Габриэлла тряхнула головой, словно сбрасывая с себя паутину древнего забытья. Её взгляд снова стал острым и собранным.

Лёгким, отточенным движением она завела меч за спину. Полы её плаща цвета грозового неба сомкнулись, поглотив сияющий артефакт, скрыв его от посторонних глаз. Казалось, сама тьма приняла его в свои объятия.

Она обвела взглядом Хранителей. Её золотые глаза, теперь полные решимости, скользнули по их лицам.

– У нас мало времени, – её голос прозвучал тихо, но с такой силой и чёткостью, что слова, казалось, врезались в сами стены. – Пора выбираться отсюда.

Не было нужды в дополнительных командах, в обсуждениях или вопросах. Её воля стала приказом, воспринятым на уровне инстинкта. Все трое, две половины одной души и их верный соратник, развернулись и бесшумно двинулись вперёд по золочёному коридору, нацелившись к главным воротам. Их тени слились в одну стремительную, смертоносную форму.

Самое сложное было впереди. Но теперь, с живым сердцем древней Силы за её спиной, Габриэлла была готова пройти сквозь ад.

И вот три тени, отлитые из мрака и решимости, замерли перед исполинскими дверями замка. Высокие, уходящие в сумрак сводов створки, украшенные сложными золотыми узорами, похожими на застывшие солнечные сплетения, казались не просто преградой, а живой частью самой тюрьмы, её нерушимой печатью. Габриэлла стояла в центре, её стройный силуэт прямой и непоколебимый, а по бокам, словно тёмные крылья, выстроились Ли и Сун – абсолютно идентичные, словно отражения в идеальном зеркале. Мягкий, призрачный свет немногочисленных светильников отбрасывал их тени на полированный камень пола, и эти тени казались огромными, искажёнными, больше и могущественнее своих владельцев – словно тёмные гиганты, готовые ринуться в бой.

Габриэлла не отводила взгляда от массивных створок, лишённых ручек, замочных скважин или каких-либо иных намёков на механизм.

– Как только откроются двери, он это почувствует, – прошептала она, и её голос, тихий, но отчётливый, затерялся в гулкой тишине коридора.

Справа от неё Ли, не меняя бесстрастного выражения лица, тихо и спокойно спросил:

– Думаешь, твои сестры уже там, у границы?

Габриэлла не повернула головы.

– Если нет, то нас ждут изощрённые муки.

Она сделала крошечную паузу, и в её следующей фразе зазвучал холодный, отточенный сарказм:

– К счастью, тогда Пожиратель очень быстро уничтожит наш мир, и наши страдания будут недолгими.

Слева Сун хмыкнул, его голос прозвучал так же тихо, но был окрашен той же едкой иронией:

– Твой оптимизм воодушевляет!

Ли тут же подхватил, его настрой:

– И как за тобой беспрекословно следует целое войско Света?!

Уголок рта Габриэллы дрогнул в короткой, почти невидимой улыбке, но её взгляд по-прежнему был прикован к дверям.

– Я посмотрю, как вы будете отпускать остроты, когда мы будем бежать сломя голову к границе этой пафосной тюрьмы.

Ли и Сун синхронно, с идеальной координацией, чуть отклонились назад, чтобы стройная фигура Командующей, разделявшая их, не мешала им обменяться взглядом. Их золотые глаза встретились на мгновение – и в этом молчаливом контакте было всё: давняя связь, понимание абсурдности ситуации и безграничное доверие. Они улыбнулись – одинаково, лишь слегка приподняв одну бровь, – и снова выпрямились, собравшись с мыслями.

– Не стоит медлить, Габриэлла, – произнесли они в унисон, их голоса слились в один, идеально согласованный звук.

Она глубоко вздохнула, наполняя лёгкие воздухом, пахнущим пылью, холодным камнем и грядущими опасностями.

– Пока два солнца не померкнут…, – произнесла она.

– …под лунным светом до последнего вздоха, – тут же, без единой запинки, закончили за ней Хранители. Это была не просто клятва – это был их древний девиз, их кредо, выжженное в самой их сути.

И затем, без лишних слов, Габриэлла упёрлась ладонями в холодную, гладкую поверхность массивных створок и с тихим, но полным решимости усилием толкнула их…

Величественный зал превратился в подобие разгорячённого, душного грота, где царил хаотичный ритм вакханалии. Воздух, густой от аромата дорогих вин, пряностей и пота, вибрировал от громкого, разнузданного смеха и дисгармоничных мелодий, которые музыканты выводили на позолоченных арфах и серебряных флейтах с нарочитой, пьяной резкостью. Это уже не были изысканные придворные танцы – это было буйство плоти. Пары, сцепившись в причудливых, откровенных объятиях, кружились в немыслимых па, их движения были неслаженными, дерзкими, почти животными. Шёлк и бархат дорогих нарядов слипались на разгорячённых телах, а в полумраке, подчëркнутом алым светом витражей, мелькали оголённые плечи, пылали глаза, полные нездорового блеска.

Во главе этого безумного пира, на возвышении, утопая в груде шёлковых подушек, полулежал Романдус. Гнев, вспыхнувший было после ухода дочери, давно растаял, словно дым от благовоний, растворившись в опьяняющей атмосфере праздника. Он откинулся назад, и его голова, с густыми, тёмными волосами, покоилась на коленях юной красавицы. Её кожа была нежного медового оттенка, а волосы, рассыпавшиеся до плеч мелкими, упругими кудряшками, казались сотканными из самого солнечного света. На ней было облегающее платье цвета утренней зари – нежно-алого с золотистыми переливами. Круглый, откровенно низкий вырез открывал хрупкие ключицы и начало груди, а длинная юбка, разрезанная до самого бедра, при каждом её движении обнажала стройную, изящную ногу. Она лениво, почти гипнотически запускала свои тонкие пальцы с алыми ногтями в волосы бывшего повелителя целого народа, и на её губах играла загадочная, томная улыбка.

С другой стороны, к Романдусу прильнула вторая спутница – её совершенство было иным, но оттого не менее ослепительным. Её кожа была цвета тёплой, бархатистой ночи, а длинные, прямые, как струя дождя, волосы отливали синевой и ниспадали до самого пояса. В эту роскошную гриву были вплетены ленты тёмно-алого, почти запекшейся крови цвета, которые сливались с прядями, словно тайные ручьи. Её платье было того же глубокого, страстного оттенка, с открытыми плечами, подчёркивающими изящный поворот ключиц, и с такими же дерзкими разрезами на юбке, сквозь которые виднелись длинные, прекрасные ноги. Она, как ревнивая кошка, подносила Романдусу на серебряном блюдечке сочные дольки фруктов и сладости, и её движения были плавными, исполненными скрытой грации.

Сам Романдус был расслаблен и погружён в сиюминутное наслаждение. Он то прикрывал глаза, медленно пережёвывая поданную ему сладость, и на его лице появлялось выражение блаженства, то полуоткрывал их, обводя томным, тяжёлым взглядом зал, своих спутниц, это море разгорячённых тел. Слова дочери, эти отточенные, как кинжалы, фразы, давно растворились в хмельном угаре праздника, но где-то в самой глубине, на дне его сознания, они оставили тонкий, горький осадок – крошечную занозу, невидимую, но напоминающую о себе лёгким, назойливым уколом посреди всеобщего веселья.

В тот миг, когда массивные створки начали своё неторопливое, величавое движение, время для троих у порога изменило свою природу. Для Габриэллы, Ли и Суна каждая секунда растянулась, стала вязкой и плотной, как мёд, наполненной гулким скрежетом камня, биением собственных сердец и ледяной тяжестью решения, уже принятого и необратимого. Они видели, как узкая полоса темноты между дверями медленно расширяется, впуская в золочёную утробу замка прохладный, живой воздух ночи.

И в эту же растянутую, вечную секунду, в сердце пиршественного безумия, Романдус, полулежавший на подушках, вздрогнул, будто его ударили током. Его глаза, томные и расслабленные мгновение назад, резко, до боли, широко раскрылись, отразив пламя светильников и внезапно вспыхнувшее в них осознание. Одним резким, почти звериным движением он выпрямился, оттолкнувшись от колен красавицы с кожей медового оттенка. Его спина выпрямилась в струну, каждое мускульное волокно натянулось, как тетива лука, готового к выстрелу. Несколько невыносимо долгих секунд он сидел неподвижно, пытаясь осознать немыслимое – нарушение фундаментального закона его заточения.

Затем он вскочил с такой стремительностью, что воздух свистнул, разрезаемый его движением. Музыка смолкла на высокой, оборванной ноте, словно арфистке перерезали горло. Танцы замерли в немых, нелепых позах. Веселье испарилось, оставив после себя лишь густую, ошеломлённую тишину, в которой было слышно, как на ступенях пьедестала рассыпались фрукты и сладости с серебряного блюда, выбитого его резким движением из рук темнокожей красавицы. Сочные дольки апельсинов и гранатовые зёрна, словно капли крови, покатились по тёмному мрамору.

Он понял. Габриэлла покидает замок. Не просто ушла из зала в свои покои – она идёт наружу. Зачем? Тысяча мыслей, догадок, обрывков фраз и воспоминаний пронеслись в его сознании вихрем. Она не сможет! Её сил не хватит, даже с силами её Хранителя. Войти в эту ловушку было проще, чем выйти – так был устроен древний механизм его заточения. Но зачем? Этот вопрос, полный ярости и непонимания, на мгновение вогнал его в ступор.

Но уже в следующее мгновение его черты исказила решимость, холодная и всепоглощающая. Действовать. Немедленно.

И он ринулся вперёд. Не побежал – полетел, сметая всё на своём пути. Его фигура, ещё недавно расслабленная и томная, теперь была сгустком чистой энергии и гнева. Он нёсся через замерший в недоумении зал, к зияющему теперь проёму дверей, в тёмные коридоры, к выходу – чтобы остановить её, чтобы вернуть, чтобы понять. Чтобы доказать, что ничто и никто не может переиграть его волю.

Едва лишь щель между массивными створками стала достаточной, чтобы пропустить хотя бы одно тело, Габриэлла, подобно выпущенной из лука стреле, рванула вперёд. Не было ни мига на раздумья, ни секунды на оглядку – лишь чистейший импульс воли, преобразованный в молниеносное движение. И тут же, как её собственные тени, сорвавшиеся с поводка, за ней устремились Ли и Сун.

Они двигались не просто вместе – они были единым организмом, отточенным смертоносным клином. Габриэлла – его остриё. А за каждым из её плеч, на расстоянии всего в один локоть, неотступно следовали её Хранители. Их синхронность была сверхъестественной, будто ими управляла одна нервная система. Плащи их – цвета грозового неба у Габриэллы и угольно-дымные у воинов – взметнулись позади них, развеваясь, как крылья гигантских хищных птиц, сорвавшихся в пике.

Их ноги, обутые в мягкие, бесшумные сапоги, врезались в мёртвый белый пепел, вздымая его облаками. Лёгкий туман, стелящийся по земле, смешивался с этой взвесью, создавая призрачный шлейф, который тянулся за ними, словно хвост кометы, несущейся к своей цели. Они бежали, что есть мочи, заставляя мышцы гореть, а лёгкие – разрываться от недостатка воздуха. Их силы, ограниченные подавляющей мощью темницы, иссякали с каждой секундой, но они выжимали из себя каждую каплю, каждую искру энергии.

Они мчались к той самой невидимой границе, зная, что сами её не пересекут – древние чары были непреодолимы для тех, кто был заключён внутри. Вся их надежда, всё их отчаянное упование было обращено туда, вперёд, в ночь – на сестёр. Если Аврора и Изабелла уже там, у черты, у них есть шанс. Единственный, хрупкий, как стекло, шанс.

В это самое время, в золочёных коридорах замка, нёсся к распахнутым дверям бывший Правитель Детей Света. Его фигура, облачённая в атласные ткани тёмно-зелёного цвета, мелькала в арках и проходах, как призрак. Его лицо было искажено не яростью, но леденящей холодной решимостью. Ещё один поворот – и он у цели. Ещё один миг – и он увидит их, три убегающие тени в море пепла и тумана. Гонка, от исхода которой зависело слишком многое, только началась.

Туман, густой и молочно-белый, застилал пепельное поле, превращая его в призрачный ландшафт, лишённый ориентиров. Но трое беглецов не сбавляли скорости, их ноги отталкивались от хрустящего пепла с уверенностью, будто они видят сквозь эту слепящую пелену. Они бежали вперёд, ведомые не зрением, а неистовой надеждой, что там, у невидимой черты, их уже ждут.

В этот миг Романдус выбежал на порог дворца. Его могучая фигура, очерченная алым светом, лившимся из распахнутых дверей, замерла на мгновение, как тёмный идол на фоне позолоченного величия. Его взгляд, острый и яростный, пронзил туманную дымку и уловил три удаляющихся силуэта – три предательские тени, растворяющиеся в ночи.

Гнев, холодный и всепоглощающий, вспыхнул в нём. Он резко вскинул руки, и по его пальцам, кистям, предплечьям поползли золотые узоры. Они не просто светились – они жили, переливаясь и извиваясь, как раскалённые ручьи по тёмному камню, поднимаясь выше, к плечам, наполняясь сокрушительной Силой.

Габриэлла почувствовала его присутствие в тот же миг, как он появился в проёме. Не увидела – ощутила спиной, каждым нервом, древней связью крови, что превратилась в проклятие. Почти одновременно с отцом, не оборачиваясь, не сбивая шага, она вскинула руку, отведя её за спину. Её движение было резким, отточенным.

И в тот же миг по её коже, от кончиков пальцев до плеч, вспыхнули и поползли её собственные золотые узоры.

И в следующий миг резкая, невидимая волна Силы, посланная Романдусом, ударилась о созданный ею щит. Воздух сгустился, задрожал с глухим, упругим звуком, похожим на удар молота о наковальню из чистого света. За спинами беглецов на мгновение проступил вогнутый силуэт полупрозрачного барьера, осыпавшегося золотыми искрами, поглотившего и рассеявшего ударную волну, что должна была сбить их с ног и пригвоздить к земле. Лишь пара лёгких порывов просочилось сквозь щит, взъерошив волосы и подхватив плащи, что те обняли на миг своих хозяев.

Романдус увидел, как его мощь, способная сокрушать стены, разбилась о невидимую преграду, воздвигнутую его же дочерью. Это не остановило его, но разожгло ярость ещё сильнее. Его губы исказила немая гримаса бешенства. Игра только начиналась.

Он ступил за порог своего дворца, и его ноги, обутые в изящные сапоги из тончайшей кожи, утонули в хрустящем пепле, поднимая облака мертвенной белой пыли. Он двигался вперёд стремительно, но ещё не бежал – его гнев был холоден и расчётлив. Три убегающие тени в тумане были ещё в поле его досягаемости, и этого было достаточно. Он вскинул руки снова, и на этот раз золотые узоры на его коже не просто светились – они пульсировали, синхронно с яростным биением его сердца, и сквозь кожу на руках проступали жилы, налитые не кровью, а жидким, кипящим золотом.

Габриэлла, чувствуя сзади нарастающую волну мощи, не сбавляла скорости. Она знала отца – он не станет повторяться. Опасность могла прийти откуда угодно: с неба, из-под земли, из самого воздуха. И он не заставил себя ждать.

Земля прямо перед ней взорвалась. Не с оглушительным грохотом, а с глухим, подземным утробным гулом. Пласты мёртвой почвы и пепла вырвались из-под ног, взметнувшись вверх градом камней – от гигантских, размером с колесницу, до острых, как кинжалы, осколков. Они повисли в воздухе на мгновение, заслонив туманное небо, и обрушились вниз, угрожая раздавить, забаррикадировать путь, похоронить заживо.

Но Габриэлла была готова. Её руки взметнулись с точностью дирижёра, управляющего не оркестром, а самой хаотичной стихией. Золотые узоры на её коже вспыхнули ослепительно. Она не отбрасывала камни прочь – она управляла ими. Одну массивную глыбу она резким движением отвела в сторону, словно отшвырнула надоедливую муху. Другую, летящую ей под ноги, она швырнула вниз с такой силой, что она вмялась в землю, заполнив собой зияющую яму и создав мгновенный мост. Она не бежала – она прокладывала путь сквозь ад, её движения были резки, экономны и невероятно мощны.

За ней, в самом эпицентре этого каменного ада, мчались Ли и Сун. И если она была дирижёром, то они – идеальными танцорами в этом смертоносном балете. Их тела, абсолютно идентичные, двигались с изящной, сверхъестественной синхронностью. Они не ломали ритм, не замедляли бег. Ли резко развернулся боком, и огромный валун, вырванный из земли, промчался в сантиметре от его груди, не задев и волоска. Сун в тот же миг резко пригнулся, почти прижавшись к земле, и изящно, как угорь, проскользнул под несущимся на него обломком.

Они уворачивались, приседали, делали стремительные пируэты в воздухе, отпрыгивали в стороны. В один момент, абсолютно синхронно, они оба запрыгнули на несущийся мимо поток более мелких камней, пробежали по ним несколько шагов, как по движущейся дорожке, и так же легко и стремительно соскочили обратно на землю, не прервав бега ни на миллисекунду. Это был не бег – это было высшее проявление доверия и слаженности, где каждый знал не только своё движение, но и движение своего двойника. Они были тенью самой Габриэллы, её живым щитом и её самым острым клинком, огибающим любое препятствие.

Командующая мчалась сквозь хаос, но её сознание было кристально чистым и безграничным. Она смотрела вперёд не только своими золотыми глазами – её восприятие расширялось, захватывая поле зрения Ли и Суна, сливаясь с их ощущениями в единый, невероятно детализированный панорамный обзор. Она чувствовала малейшее напряжение в их мышцах перед прыжком, молниеносный расчет траектории, лёгкое касание ногой осколка камня. Они были не просто рядом – они были продолжением её воли, и сейчас она ощущала, с какой яростной грацией они справляются с угрозой, не требуя её помощи. Это позволило ей сконцентрировать всю свою мощь на главном – на прокладывании пути сквозь разверзающуюся под ногами и сыплющуюся с неба землю.

Позади них Романдус, наконец, перешёл на бег. Его фигура, окутанная клубящимся туманом и вздымаемыми им же облаками пепла, напоминала разгневанного бога, преследующего смертных. Его обычно бесстрастное лицо было искажено яростью. Он видел, как дочь с лёгкостью, оскорбительной в своей точности, раскалывает и отбрасывает посланные им препятствия, как её двойные тени уворачиваются от опасности с невозмутимостью, доведённой до совершенства. Его гнев достиг точки кипения.

Он раскинул руки в стороны, и его пальцы, изогнутые словно когти, впились в невидимую ткань реальности. Затем он с силой провернул ладони вверх – жест, полный нечеловеческой мощи и окончательности.

И в тот же миг земля перед беглецами взревела. Не просто треснула или вздыбилась – она разверзлась с оглушительным, подземным грохотом, и из её недр, с скрежетом ломающегося камня, выросла стена. Она была не из земли и пепла – она была из самого вещества этого проклятого места, тёмная, испещрённая древними прожилками. Высокая, насколько хватало глаз, и широкая, теряющаяся в тумане по обоим краям, она встала на их пути непреодолимой преградой, абсолютной и бескомпромиссной. Её поверхность дышала холодом и вековой Силой, став внезапным и грозным финалом их безумного забега.

Глава 5

Четверо стояли неподвижно перед невидимой, но ощутимой границей, словно застывшие часовые на краю света. Густой, молочно-белый туман застелил всё поле, поглотив собой очертания замка, превратив мир в слепое, беззвучное пространство. Тишина вокруг была абсолютной, гнетущей – барьер тюрьмы не пропускал ни единого звука извне, создавая совершенную, оглушающую изоляцию. Казалось, даже собственное дыхание замирало, поглощаемое этой неестественной немотой.

И вдруг в этой безмолвной пелене началось движение. Вдали туман разорвали взмывающие вверх и с грохотом, который они видели, но не слышали, падающие обратно гигантские глыбы. Камни разлетались в стороны, огромные валуны и мелкая щебёнка, описывая немые, устрашающие параболы в застывшем воздухе. Оттуда, из глубины тумана, к ним чёткой, неумолимой линией приближалась полоса вздыбленной, ожившей земли – словно невидимый гигантский плуг с безумной скоростью вспахивал мёртвую равнину.

Стало очевидно, что это Габриэлла. Она пробивалась к барьеру, прокладывая путь сквозь ярость собственного отца.