Нефрит

Глава 3. Тот, кого прозвали Дьяволом.

2009. Эклес. Англия.

– Таким образом, мои показания утверждают, что среди всех позвоночных животных, земноводные представляют собой уникальную группу…

– Грэмен!

– Сэр?

– Никого не волнуют статьи твоего отца, я же сказал. Это не подходит. Тебе пора заняться другими проектами. Более… стоящими.

– Но сэр, это же проект…

– Достаточно. Рабочий день окончен, и ты тоже должен идти домой. Перестань ночевать за своим столом.

– Да, сэр.

Креативный директор маленького копирайтинг-агентства взял на подработку одиннадцатилетнего сына погибшего сотрудника, только чтобы агентство было у всех на слуху, – ведь о мальчике писали в газетах. Килан Грэмен стал живым напоминанием о трагедии, которая однажды потрясла священный город.

Газеты окрестили его проклятым ребенком. Люди шептались, будто смерть следует за ним. Будто рядом с ним гибнут все, кого он любит.

Скромный, худенький мальчик с тоскливым взглядом, который никогда не желал никому зла, был назван Дьяволом. На него указывали пальцем. Его обходили стороной.

Эклес много лет оставался закрытым городом, в округе его прозвали городом верующих и святых. Каждый третий горожанин фанатично посещал церковь, становился священником через поколение.

В самом центре города, на каменном холме, возвышался храм с золотыми куполами. По узким крутым лестницам ежедневно взбирались сотни прихожан. Килан всегда был одним из них.

Новости в городе расходились быстро, и всего за год из примерного сына хорошиста и помощника в многодетном семействе, Килан превратился в изгнанника, которого сторонились.

Все началось с первой смерти.

Когда в начале весны умер дед Килана, никто не предал этому значения, ведь тот был болен и его дни естественно подходили к концу. Это была первая смерть в семье Грэмен. И никто еще не знал, что за ней последуют другие.

Вторым погиб младший ребенок семьи, всего через месяц после похорон деда, когда Грэмены еще толком не отошли от скорби. Смерть пятимесячного младенца стала для них настоящим ударом – малыш подавился едой и его не смогли спасти до приезда медиков. Это был несчастный случай, новость быстро разлетелась по всему городу.

Каждый день семья молилась и надеялась, что они это переживут и забудут, но третьей умерла старшая сестра Килана – ее тело нашли в лесу со множеством ножевых ранений в конце весны. Жестокость нападения потрясла весь Эклес.

Отец, работник копирайтинг-агентства, всеми силами пытался убрать громкие газетные заголовки о своей семье. Он ходил в церковь почти ежедневно, молился, поддерживал жену, обезумевшую от горя.

Но беды не закончились.

Следующим погиб близкий друг Килана – мальчик сорвался с дерева на летних каникулах. Очередной несчастный случай. И тогда город заговорил.

Шепоты за спиной стали громче. Взгляды – холоднее. Люди начали связывать все несчастья с Киланом. Говорили, что рядом с ним умирают те, кого он любит. Что он проклят.

Родители поддерживали Килана, говорили, что это лишь слухи, и семья стала еще крепче. Килан много читал и изучал, рассказывал каждый день истории младшему брату Робби, заботился о нем, помогал, и каждый день встречал первоклашку со школьного автобуса у дома, зная, как брату тяжело приходятся эти дни.

Сам Килан первую неделю сентября болел и сидел дома, погружаясь в книги. Родители гордились сыновьями и продолжали каждый день молиться за их жизни.

Это был теплый сентябрьский день… Отец был на работе в агентстве, мать весь день готовилась к дню рождения младшего, пекла торт и любимый апельсиновый кекс Килана с сахарной пудрой. Килан помогал на кухне, высматривая именинника в окно.

Когда школьный автобус подъехал к дому, Килан радостно выбежал на улицу. Он махал брату, как всегда, готовясь подхватить его рюкзак, пошутить, рассказать что-нибудь забавное. На другой стороне дороги показался Робби – он махнул рукой, сделал несколько шагов, и вдруг…

Рев двигателя. Серый грузовик, качнувшись, вылетел из-за поворота. Все случилось за секунду – визг шин, глухой удар. Детская шапка упала в дорожную пыль.

Водитель даже не затормозил. Грузовик исчез за поворотом так же, как появился.

Автобусная дверца захлопнулась. Дети внутри закричали, учительница выдохнула что-то нечленораздельное… и автобус поспешно рванул дальше, словно спасаясь от проклятия.

Килан быстро бежал за автобусом:

– Нет! Стойте! Умоляю, помогите! Кто-нибудь! Мама! Ма-а-а-а-а-ма!!!

Килан кричал во все горло, подбегая к брату. Соседи выглядывали из окон, кто-то даже вышел на улицу и перекрестился, но к дому Грэменов никто не подошел. Мать босиком выбежала на улицу и, даже не дойдя до места аварии, рухнула в обморок, ударившись о землю.

Робби лежал на дороге животом вниз, голова была повернута в сторону, а по асфальту расползалась темно-алая лужа крови. Килан растеряно схватился за голову и сел рядом с братом, видя, как мама лежит без движения на земле.

Учащенный пульс сдавливал его виски, голова закружилась, и он почувствовал металлический запах крови с тонким, едва уловимым, ароматом апельсиновых кексов. Ему стало дурно, он закрыл нос и рот ладонью и лег рядом с Робби.

В тот миг ему было все равно на собственную жизнь.

Он остался последним сыном семьи Грэмен, и знал – весь груз вины неизбежно упадет на него.

Так считали соседи. Так шептали прохожие. Так писали газеты.

Дальше – пустота.

Воспоминания о последующих часах пришли обрывками, как сцены плохого фильма, записанного поверх старой кассеты – сирены, свет мигалок. Голоса спасателей, торопливые и резкие. Чужие руки, змеиные вспышки фотоаппаратов, шорох курток репортеров. Удары тяжелых ботинок по мокрому асфальту.

Килан несколько часов пролежал в комнате под кроватью и проплакал.

Школу он бросил почти сразу. Вернуться туда – в коридоры, где шептали «проклятый» – было невыносимо.

Он начал помогать отцу с работой: редактировать статьи, сортировать бумаги, писать черновые заметки. Только теперь отец был другим, – тощим, безжизненным. Развалившимся, как старая мебель в офисе. Улыбка была редким подарком с его стороны. И последним.

Зимой город узнал о новой трагедии. Машина Грэменов вылетела с дороги у озера и врезалась в огромный дуб. Отец и мать Килана погибли на месте. Следов торможения не нашли, заключение гласило – преднамеренное самоубийство. Это походило на правду, родители просто не выдержали столько потрясений и сошли с ума от горя.

Килан замкнулся глубже, чем позволяло детство. Осознание того, что родители ушли добровольно, бросив его, прожгло в груди дыру. Не от злости – от непрожитой, огромной, разрушительной вины.

Он не злился на них. Делал вид, что понимает.

Его избегали, называя «Последний Грэмен». Горожане обходили стороной, узнавая хмурое бледное лицо мальчика. Соседи переехали подальше от проклятого дома. Но какого было десятилетнему мальчику, потерявшему меньше чем за год всю семью и близкого друга, никто не понимал.

Родная тетя пожалела Килана и забрала его к себе. Она все равно целыми днями работала, как и ее дочь, и они виделись с племянником только по вечерам, когда Килан приходил с подработки в агентстве. Заголовки газет только о нем и писали: «Последний Грэмен», «Кто умрет на этот раз?», «Единственный выживший – Дьявол!», «Что за нечисть живет в мальчике?»

В Эклесе не было ни одного человека, который не знал бы его имени. Журналисты поджидали его в переулках, у агентства. Кто-то пытался взять интервью, кто-то – просто сфотографировать «мистическое дитя», словно редкую аномалию. Они следили за каждым его движением, как охотники за дичью.

Эти же люди думали и гадали, когда же и Килана настигнет та же участь, ведь он «должен поплатиться за свое существование».

Килан избегал больших скоплений людей скрывая взгляд под капюшоном. Он боялся толп, камер, людей, своих мыслей. Боялся даже собственного дыхания – вдруг оно тоже приносит несчастье.

Он не мог злиться на родителей за их уход – знал, что горе сломало их. Но понимание не снимало тяжести. Он старательно изгонял из головы любые темные мысли, пытался быть лучше, полезнее. Пытался доказать миру, что он не зло.

Но город не принимал.

Даже свой одиннадцатый день рождения Килан провел в маленьком офисе агентства – один, за чужим рабочим столом, под мерцанием настольной лампы, щелчками редактора за соседним столом и запахом старых бумаг.

Он сунул отчет в папку, отложил в сторону бумаги, посмотрел на часы.

Никто не вспомнил. Никто не поздравил. И даже если бы поздравили – это ничего бы не изменило.

Килан знал правду: неважно, сколько добра он сделает, сколько слов напишет, сколько раз улыбнется, сколько раз поможет.

Для всех он навсегда останется «Последним Грэмен».

Килан бежал от собственных мыслей в единственное убежище, которое у него оставалось, – в знания. Он читал все, что попадалось под руку: статьи, справочники, журналы, каталоги, книги, газеты. Читал даже больше, чем спал, оттого что даже во снах его терзали кошмары.

Тетя относилась к нему мягко, как могла. Но ее дочь… ее взгляд был всегда колючим. Она шипела, что и их ждет судьба Грэменов, что мальчик приносит беды.

В день его одиннадцатилетия тетя пообещала приготовить праздничный ужин. Килан не хотел заставлять ее ждать и быстро закончил работу в агентстве.

Когда он спустился на первый этаж, за окнами уже стояла густая чернильная ночь. И это его успокаивало.

Только в темноте он чувствовал себя относительно безопасно: улицы пустели, журналисты расходились, люди закрывали двери.

Килан вышел через запасной выход – так делал всегда. И там его остановила уборщица: простая женщина с теплым лицом, пахнущая лавандовым мылом и хлоркой.

– С днем рождения тебя, малыш. Пусть все желания сбудутся.

Это были самые добрые слова, которые он слышал за последнее время. Килан рыдал у нее на плече, тихо, сдержанно – как ребенок, который слишком давно не знал ласки.

Она подарила ему маленький глиняный горшок с цветком. И крепко прижимая цветок к груди, Килан счастливо побежал к тете.

Но чем ближе он подходил к дому, тем громче становился странный шум. У дома тети стояли машины скорой помощи, полицейские, журналисты. Толпа соседей, жадных до новой трагедии «Последнего Грэмен», толкалась у ограды.

Килан бросился к калитке – и десятки вспышек ослепили его лицо. Он даже не слышал вопросов репортеров из-за гула толпы.

И прорвавшись в дом, почти сбивая плечом соседку, он проскочил по длинному коридору к спальне и открыл дверь. Тетя лежала на кровати без движения. Лицо бледное, как мел. Рядом – заплаканная дочь и врачи, собирающие приборы.

Как только кузина увидела Килана, тут же подскочила и начала размахивать руками:

– Убирайся, Дьявол! Ты несешь только смерть! Это все ты!!!

Горшок с растением выскользнул из его окоченевших пальцев и ударился о пол, разлетаясь на острые, бледно-розовые осколки. Жизнь мальчика разбилась подобно этому горшку – больше он не чувствовал себя в безопасности, теперь никто не мог его защитить.

Килан выбежал из дома, расталкивая акул-репортеров, жаждущих его крови. Фотовспышки слепили, слова били по ушам, но он не слышал ничего – только собственный стук сердца.

Ноги привели его к своему дому.

Килан перебрался через ограду, влетел внутрь, в темноту, где давно не горел свет. Торопливо, дрожащими пальцами разыскивал нужные вещи и засовывал их в рюкзак. Все происходило в полной тишине. Пока снаружи не раздался гул.

Толпа настигла «проклятый дом» Грэменов. Верующие, называющие себя святыми, те, кто еще недавно улыбался его семье, теперь бросали камни в окна. И никто не пытался их остановить.

– Будь ты проклят!

Ты скоро умрешь!

Убирайся из города, Дьявол!

Отродье! – кричали они.

Килан посмотрел на семейный портрет в кухне, откуда ему улыбались родные. Ком подступил к горлу, и, сдерживая слезы, он выбежал наружу. Килан мчался со всех ног подальше от этого места.

– Вон он! Убирайся, убийца!

Он несся по памяти – через узкую тропинку, через небольшой лес, через пустые поля. Затем вдоль одиночной трассы, пока не увидел темное озеро. Чуть дальше, проходя сломанное ограждение, он поднял глаза вверх, осматривая дуб – немого свидетеля смерти его родителей.

На земле все еще валялись осколки пластика машины, блеклые от снега. Тяжелый холодный воздух царапал пересохшее горло Килана.

Он бросил рюкзак на землю, упал на колени и истошно зарыдал. Вспоминая свою семью, он выплескивал все эмоции, что накопились за долгое время.

Одинокий мальчик не понимал за что ему такое бремя и почему Бог не слышал молитвы его родителей при жизни. Килан бил руками по мерзлой земле, рвал на себе волосы, крепко стиснув зубы, возненавидел самого себя.

Прошел час. Потом второй.

Пальцы затвердели от холода. Сердце сжималось в груди так сильно, что он чувствовал каждый свистящий вдох и выдох. Он закрыл глаза, сложив руки вместе:

– Я знаю, ты простишь меня, Господь. Прошу… дай мне умереть. Я не боюсь. Самый ужасный страх – потерять семью. Я просто хочу встретиться с ними…

Килан продолжительно читал молитву, как учила мать, пока его не прервал яркий свет.

Сначала он думал, что нагнали репортеры, но открыв глаза, он увидел в сугробе тусклое зеленое свечение. Что-то манило его к этому свету.

Килан поднялся, подошел ближе, и увидел в снегу сияющий нефритовый камень. Он излучал ровное, пульсирующее свечение – как дыхание другого мира. Интерес взял вверх, Килан подобрал камень и Нефрит навсегда забрал его душу.

… – Ну не больше двенадцати, он наш ровесник, – послышался голос в его сознании.

– Робби? – Килан вздрогнул и резко вскочил на ноги. Сердце подпрыгнуло, дыхание перехватило. Он судорожно огляделся, будто брат мог появиться из-за ближайшей колонны.

– Робби? Нет, извини… я Доарэн, – отозвался темноволосый мальчик, делая робкий шаг назад.

Вокруг громоздились выточенные из зеленоватого камня колонны с драконами.

– Г… где я? – прошептал Килан, всматриваясь в незнакомые лица. – Вы… вы видели Робби? Он был здесь?

– Нет, – тихо сказал Доарэн. – Но с тобой все в порядке. Правда.

Он указал на своего спутника:

– Это Рикард. Мы твои новые друзья.

Килан горько улыбнулся и опустил голову:

– Не помню, чтобы у меня и старые сохранились… Осторожно! В… вам лучше держаться от меня подальше. Я… я приношу людям смерть.

– Глупости, – отрезал третий голос.

Килан резко развернулся. Позади стоял мужчина: высокий, широкоплечий, с поседевшей бородкой и добрыми глазами. Его длинное зеленое кимоно мерно колыхалось, будто от невидимого ветерка.

– Люди вокруг тебя ушли по разным причинам, – сказал мужчина, подходя ближе. – Но ни в одной из них нет твоей вины.

– Каково будет наказание? – спросил Килан глухо, словно заранее готовясь услышать приговор. – Я должен понести наказание за свои деяния. Лишать себя жизни – еще больший грех.

Мужчина улыбнулся:

– Ни о чем не волнуйся. Идем со мной.

– Это Гуардо, наш хранитель, – шепнул Доарэн.

– Возвращайся! – Рикард махнул рукой. – Еще увидимся!

… – Привет! – Килан шел вдоль широкой серебристой реки, махая двум знакомым фигурам.

– А, это ты Килан, – улыбнулся Рикард. – Идем с нами, у нас сейчас тренировка.

– Сегодня непростой день, – сказал Доарэн, подтягивая ремень с мечом. – В Нефрите появилась девочка, которая еще не готова к сражениям. Она почти ни с кем не говорит.

– А… – Рикард задумался, глядя на деревья. – Та, что пряталась в шкафу? Жаль ее, всего девять лет…

– Ой, на два года всего младше тебя. Почувствовал себя взрослым? – хохотнул Доарэн и толкнул его в бок.

Он повернулся к Килану:

– А ты как? Освоился?

– Да. Я теперь живу у дяди Горграфа, – Килан показал вдаль, где через деревья виднелось каменное жилище. – Он сам предложил. Говорит, что от меня будет польза.

– Отлично, – кивнул Рикард. – Можешь еще кое с кем познакомиться?

Доарэн положил руку на плечо Килана:

– У вас похожая судьба. Думаю… вы поймете друг друга.

2012.

Полуденное солнце лилось в окна дома семейства Кирк, превращая белые стены в сияющий янтарь. Воздух был густой, пряный – от жареной рыбы и свежего чабреца.

За длинным деревянным столом сидели четверо: Килан – сосредоточенный, немного скованный, но с теплой благодарностью во взгляде; Саванна – светловолосая, легкая, как летний ветер; ее брат Литарг – хмурый и немногословный; и сам Горграф – огромный, шумный рыжий бородач.

– Еще кусочек рыбы, Килан? – спросила Саванна, подвигая тарелку ближе.

– Спасибо, я… да, пожалуй, еще, – неловко улыбнулся он.

Горграф тут же громко отхлебнул из кружки, ударил ладонью по столу так, что столовые приборы подпрыгнули:

– Вот это другое дело! Настоящий мужчина должен есть с аппетитом! А то вчера один терр заглянул – от силы две ложки съел и уже ноет: «ой, объелся». Позор, а не воин!