Фэнкуан: новогодняя лихорадка

Глава 2: Серый. 31 декабря 2025г. 12:12.

Серый остался в приятной прострации после звонка, ощущение было тёплым и знакомым, прямо как в старые добрые времена, когда они общались только пацанами, жизнь казалась проще и беззаботнее, трава зеленее, небо голубее, а Рома даже не помышлял о карьере стриптизёра. Он блаженно смаковал это послевкусие, как вдруг услышал из кухни отчётливый хлопок, затем второй, а следом до него донесся едкий, знакомый и отвратительный запах… Запах, который он, кстати, почуял ещё во время разговора с мужиками, но не обратил внимания.

– Ай! Сука! Яйца! – вырвалось у него, и он, подскочив с дивана, понёсся на кухню. Уже было ясно, что вода выкипела, и варёные для оливье яйца не просто сгорели, а устроили пальбу на маленькой кухне. Запах сгоревшего белка и сероводорода окутал всё помещение, но хуже было визуальное подтверждение катастрофы: потолок и стены вокруг плиты теперь украшали прилипшие ошмётки скорлупы, жёлтые брызги желтка и сероватые хлопья белка. Он снял с конфорки ковшик, распахнул окно настежь, отчаянно замахав полотенцем, чтобы разогнать вонь, и мысленно приготовился к неминуемой разборке. Дед Вася, с его острым, как у ищейки, нюхом, уже наверняка почуял неладное и вот-вот ворвётся с криками. Но странно… с балкона не доносилось ни звука, не слышно было яростного и быстрого шарканья на кухню.

Задержка показалась подозрительной. Серый, всё ещё морщась от вони, вышел на застеклённый, но продуваемый холодом балкон. Картина, которая предстала его глазам, была необычной: дед стоял у открытого окна, но без привычной сигареты в руках, неподвижно уставившись в густую пелену падающего снега. Серый уже собрался пропеть ему насмешливую строчку из дурацкой песенки про идущий снег, но замер, присмотревшись. Старик что-то беззвучно шептал, губы его безостановочно шамкали, а ступни в домашних тапочках мелко и беспокойно переминались с ноги на ногу как будто пытался удержать равновесие на палубе во время качки.

– Старый, ты чё стоишь? Выперся налегке, замёрзнешь же? – спросил он, и в его голосе прокралась опаска. Внутри ёкнуло глухое беспокойство, страх, что деда наконец настигла деменция, диагноз которой врачи пока не поставили, но которая уже давно витала в воздухе его забывчивости и моментов отрешенности. – Докурил? Давай домой…

– А я… а это… а… – прохрипел дед, не отрывая стеклянного взгляда от снежной пелены.

Серый, не раздумывая, взял его за плечи, мягко, но твёрдо развернул от окна и увёл в комнату, уложив на застеленную пёстрым покрывалом кровать, накинул на него плед.

– Щас чайку тебе поставлю, на. Отогреешься, на, – сказал он, пытаясь звучать бодро, и шмыгнул носом, отправляясь обратно на кухню, где его снова ударил в нос стойкий запах катастрофы.

Повернув кругляшок конфорки, он услышал довольное шипение газа и чиркнул длинной зажигалкой. Синее пламя побежало по кольцу и раскрылось ровным голубым подсолнухом. На решётку он водрузил старый, эмалированный чайник с красными гвоздиками. И в этот момент, сквозь шум кипящей воды и вентилятора на вытяжке, до него донесся голос. Женский голос, зовущий кого-то и настойчиво так, раздражённо, почти истерично. Серый подошёл к окну, выходящему во двор. Внизу на парковке металась их соседка Любаня в белом пуховике, теребя за рукав своего мужа, здоровяка Валерку. Серый всегда их недолюбливал: пафосные богатеи на своей чёрной «бэхе», смотревшие на всех свысока. Сейчас Любаня пыталась докричаться до супруга, а тот стоял как вкопанный, тупо уставившись в открытый багажник, доверху забитый продуктовыми пакетами.

– Мажоришки, – с презрением буркнул Серёга себе под нос. И нет, ему даже в голову не пришло, что отрешённость Валерки удивительно похожа на дедову. Он развернулся, чтобы проверить чайник, и вскрикнул от неожиданности:

– Бля!

Прямо перед ним, в дверном проёме, стоял дед Вася. Он молчал, но его губы снова беззвучно шамкали, а всё тело слегка покачивалось в той же странной, беспокойной "пританцовке".

– Ты чё это? Хочешь единственной сиделки лишиться? Дед, я чуть кирпичный завод не навалил от испуга! Не подкрадывайся так! – выпалил Серый, прижимая руку к груди, где сердце колотилось, как сумасшедшее.

– Есть хочется-а-а-а… – протянул дед Вася хриплым, каким-то даже не своим голосом. Выглядел он откровенно жутко: всегда похожий на высушенную курагу, сейчас он казался совершенно бесцветным, будто выбеленным, глаза глубоко провалились в темные впадины орбит, а щёки втянулись так, что обнажились скуловые дуги.

– Ну это… Ничё пока не готово, да и завтракали же недавно… – запнулся Серёга, чувствуя, как по спине пробегают мурашки от внешнего вида родителя. – Давай бутерброды с нарезкой тебе организую? С чайком? А? Слышь?

Дед стоял совершенным "невдуплёнышем", витая где-то в своих непостижимых мыслях; суета внука, его вопросы и испуг будто не доходили до него сквозь толстую стеклянную стену. Единственное, что пробивалось сквозь этот барьер и пылало в нём с нечеловеческой силой – это голод. Звериный, всепоглощающий, сводящий желудок голод. Серёга тем временем начал тревожиться по-настоящему. Да, дед мог быть забывчивым и ворчливым, но такой отрешённости, такого стеклянного взгляда он за ним никогда не замечал. Да и внешний вызывал беспокойство.

– Ля, слушь, может, тебя так погода шендарахнула? – попытался он найти логичное объяснение, сам себя успокаивая. – Точно, снег же первый пошёл, а у тебя эта вечная метеозависимость… Давай садись за стол, щас тебе покрошу колбаски.

Он снова, уже с большей осторожностью, взял деда за плечи. Тот покорно засеменил к столу, но при этом его ноздри судорожно и жадно раздувались, втягивая воздух. Серёге от этого вновь стало не по себе. На кухне всё ещё стояла вонь от сгоревших яиц. «Бля, ну всё, щас мне пропиздон вставит за эти кокушки погорелые…» – мысленно приготовился он к привычной вспышке дедового гнева. Но старик не произнёс ни слова. Он сел за стол послушным, но странно скованным болванчиком и начал ритмично открывать и закрывать рот, словно пережёвывая воздух. Серёга, не спуская с него глаз, выключил закипевший, свистящий чайник. Их небольшой, старенький холодильник был забит продуктами под завязку. Любимая дедова сырокопчёная колбаса лежала в самом дальнем углу, у задней стенки, и чтобы до неё добраться, пришлось вытащить целую гору еды: охлаждённую тушку курицы, прямоугольный бидончик с холодцом, несколько шайбочек и треугольничков сыра. Когда на полке наконец освободилось место и Серый уже протянул руку к заветному батону сырокопчёнки, за его спиной раздалось отчётливое шуршание целлофанового пакета.

– Дед, я сам щас всё сделаю, – бросил он через плечо. – Сиди спокойно.

Он обернулся и от неожиданности выронил палку колбасы. Та с глухим стуком ударила ему по ноге и укатилась под стол, прямо к дедовым тапкам.

– Ты чё делаешь? Ебёна во-о-о-ошь! – вырвался у него хриплый крик, и глаза от ужаса и непонимания стали круглыми, как блюдца. Дед Вася, припав к столу, вцепился своей вставной челюстью в сырую, холодную тушку курицы и с дикой силой пытался оторвать от неё кусок, издавая при этом хлюпающие, чавкающие звуки.

– Фу! Брось! Брось, кому говорю! С ума что ли сошёл совсем?! – Серёга кинулся к нему, ухватился за скользкие ножки птицы и дёрнул на себя. Раздался отвратительный, влажный ЧПОК, и он вырвал курицу из рук деда вместе с… его вставной челюстью, которая теперь торчала из мяса. По лицу старика, искажённому немой, но яростной досадой, было ясно – он был в бешенстве от того, что у него отняли «добычу».

– Ты охренел, на? Кто ж сырое мясо жрёт?! – трясущимися руками держал Серёга куриную тушку с торчащей из неё челюстью, чувствуя, как его самого начинает трясти уже полностью от шока и отвращения.

– Й-йа… – прохрипел дед обиженно, и слюна тонкой нитью повисла у его подбородка. – Голодный…

– Пиздарики на воздушном шарике… – прошептал Серёга, отступая на шаг. – Ты меня пугаешь, старик… Тоже блин нашёл время чудить… Как раз когда с пацанами в кои-то веке решили собраться… А может, ты надо мной прикалываешься? А? Дед? – в его голосе звучала уже не злость, а почти мольба, желание услышать привычную ругань в ответ. Но вместо слов он услышал громкое, урчащее бормотание, доносящееся из глубины дедова живота – звук пустого, яростно требующего пищи желудка. Серёга выдохнул, сдаваясь. – Ладно… – покорно сказал он, опустился на корточки, достал из-под стола колбасу, быстрыми, нервными движениями снял с неё плёнку и нарезал на толстые кругляши. Слепил три несуразных бутерброда, сунул их на тарелку, налил в кружку крепкого сладкого чаю и подвинул всё это к деду. – Я это… Ну, ты ешь пока, а я щас приду, ладно? – Он даже не дождался ответа. Дед уже жадно засовывал в свой беззубый рот сразу по полбутерброда.

Он выскочил из квартиры в подъезд, не удосужившись даже накинуть кофту, на площадке было холодно, и резко нажал на звонок соседней двери. Из-за створок донеслось поспешное шарканье тапок и бурчащий женский голос, затем – шуршание у глазка. Раздался сухой щелчок замка, дверь распахнулась, и Серёгу окутала волна духоты, влажного кухонного пара и знакомого, всепроникающего запаха, которым в этот день чадил, наверное, каждый дом в городе: варёных овощей для салатов, бульона, лука и лаврового листа.

– С наступающим, Серёженька! – радостно встретила его Тамара Григорьевна, обмахиваясь кухонным полотенцем. От жара плиты чёлка у неё слиплась и прилипла ко лбу, а полное, доброе лицо лоснилось от испарины. – Заходи, не стой на пороге!

– С наступающим, тёть Тома, – пробормотал Серёга, машинально заглядывая за её спину в прихожую. – Да нет, я… Пашка дома?

– Нет… – лицо соседки тут же омрачилось. – Сынок на смене сегодня, вкалывает. Вот так-то, новый год встречать одной придётся… Совсем невесело. Может, хоть дедушка Василий ко мне на чай с тортиком заглянет, а? Компанию составит. Тебя бы тож позвала, так у тебя поди свои дела, с нами старпёрами тебе будет не интересно наверное…

– Тёть Том… Я, собственно, по делу… – Серёга понизил голос. – С дедом что-то не то. Думал, может, Пашка взглянет, как медик…

– Да ты что? – женщина аж всплеснула руками. – Что с ним? Давление? Сердце? Чего ж ты скорую не вызываешь, дурачок?

– Да не… не тот случай, – замялся Серёга, с трудом подбирая слова. – Он… какой-то странный стал. Час назад вроде нормальный был, а сейчас будто не в себе. Побледнел весь, говорит сбивчиво… И голодный до жути, прямо неестественно голодный. Может, хотя бы ты просто взглянешь?

– Серёж, да ты сам-то в себе? – опешила Тамара Григорьевна. – Я ж ветеринар, а не фельдшер! Скорую вызывай, немедленно!

– Да приедет она сейчас, ага… – начал было Серёга и тут же осекся, вспомнив, что Паша как раз и работает на скорой. Вся его готовая сорваться с губ саркастическая тирада про ответственность медиков в праздники застряла в горле. Странно было бы такое сморозить, учитывая, что он как раз за медиком пришёл.

В этот момент мелодично пропиликал домофон, открылась дверь подъезда, и снизу, с первого этажа, донёсся нарастающий шум и гам вместе с заползающим за шиворот пробирающим сквозняком. Серёга и соседка инстинктивно замолчали, прислушиваясь. Чётко слышались истеричный, всхлипывающий голос Любани и грубые перебранки двух мужчин.

– Ну, пошли, быстро посмотрю, – сдалась Тамара Григорьевна, уже снимая фартук. – Но если что серьёзное, сразу «103», ясно?

Лифт с гулким стуком остановился на этаже выше них, и теперь голоса соседей были слышны отчётливо. Любаня хныкала и причитала, а в такт её голосу судорожно звенела связка ключей.

– Господи, – вздохнула Тамара Григорьевна, выглянув через перила лестничного пролёта. – Валерка, кажется, с утра уже… ну, заложил за воротник. Двое его в квартиру волокут, на ногах не стоит. Мда, ну а чего тянуть? Хряпнул с утреца и жизнь веселее.

Серёга лишь пожал плечами. Ему сейчас было не до этой парочки. Они зашли в квартиру Серёги. Кухня была пуста. Бутерброды исчезли, а чай в кружке остался нетронутым. Взгляд Серёги скользнул по столешнице, где по-прежнему лежала жуткая инсталляция – пожёванная куриная тушка с торчащей из неё вставной челюстью.

– Дед? Ты где? – Серёга шагнул в свою комнату, потому что она была ближайшей. Та была пуста.

Тут же из глубины квартиры, из комнаты деда, донёсся протяжный, не то стонущий, не то кряхтящий звук. Тамара Григорьевна, не раздумывая, направилась на него. Старик лежал на своей кровати, укрытый одеялом, и мелко, часто дрожал.

– Вась, это я, Тома… – женщина осторожно приблизилась к кровати и тронула его за плечо. – Тебе плохо?

– Х-х-холооодно… – простучал зубами дед, не открывая глаз.

Тома привычным жестом положила тыльную сторону ладони ему на лоб, затем на щёки.

– Серёнь, а у него температура, похоже… Градусник есть?

Серёга метнулся к старой лакированной стенке, открыл бар (который служил скорее складом для документов, платёжек, запасных лампочек и аптечки), и достал оттуда прозрачный пластиковый бокс, доверху набитый блистерами и пузырьками. Покопавшись, он извлёк термометр в виде небольшого белого пистолета, который в прошлом году им подогнал Пашка.

– Ах, этот китайский… – поморщилась тёть Тома, принимая прибор. – Всегда на градус ниже показывает, я уж знаю.Она навела «дуло» градусника на висок деда Васи. Через несколько секунд прибор тонко запищал.

– 36,8… – прочла она. – Значит, на деле все 37,8, а то и выше.

– Он вечно на балконе курит в одних тапках и трусах, – раздражённо пояснил Серёга, будто оправдываясь. – Простыл что ли.

– Вот раздолбай! – пожурила она старика уже строже. – Василий, ну-ка, посмотри на меня. Давай, поверни голову.

– Уй-й-дите… о-о-оставьте меня… – простонал дед, отворачиваясь к стене и кутаясь в одеяло ещё сильнее.

– Вась, я кому сказала? – голос Тамары Григорьевны приобрёл профессиональную, командирскую твёрдость, которую она годами оттачивала на непослушных ротвейлерах и нервных спаниелях. – Сейчас скорую вызову, и тебя в больницу упекут! Давай, выполняй, когда с тобой по-хорошему разговаривают.

Она аккуратно и настойчиво взяла его за подбородок и повернула лицо к свету. Он зашипел, на свет ему было неприятно смотреть, поэтому он попытался спрятаться под одеяло, но она во время это пресекла, и внимательно посмотрела ему в глаза. Зрачки были одинаковыми, но размером меньше спичечной головки, сильно сузились, белки покрылись красной паутинкой воспаленных капилляров, а сам взгляд… взгляд был странным. Не затуманенным от температуры, а каким-то незрячим, устремлённым куда-то сквозь неё, в пространство за её спиной.

– Улыбнись, Вась. Ну, покажи зубки, – скомандовала она, всё ещё пытаясь проверить симметрию лица – первый признак инсульта.

Дед Василий медленно обнажил дёсны, те едва кровоточили и слегка распухли. Улыбки не получилось. Получилась гримаса, больше похожая на беззубый оскал. Уголки рта не поднялись равномерно, одна сторона лица как будто отставала, делая выражение ещё более неестественным и пугающим.

– Теперь руки подними, ладошками вверх. Держи перед собой, – продолжила Тамара Григорьевна, уже чувствуя холодок тревоги под ложечкой.

Старик с трудом высвободил из-под одеяла трясущиеся руки. Он поднял их, но не ладонями вверх, а согнув пальцы в слабые, нерасторопные крючки. Они дрожали в воздухе, а одна рука медленно, неуклонно начала опускаться и заваливаться внутрь, словно ей не хватало силы противостоять невидимой тяжести.

Ветеринар молча переглянулась с Серёгой. В её глазах читался уже не бытовой испуг, а профессиональная настороженность. Что-то было не так. Это не была просто простуда или даже классический инсульт. Была какая-то иная, незнакомая дисфункция.

– Серёжа, – тихо, но очень чётко сказала она, не отрывая глаз от деда. – Иди вызывай скорую. Сейчас же. И скажи… Скажи, что подозрение на острое неврологическое нарушение.

От того окрылённого, праздничного настроения, что было после звонка друзей, не осталось и следа. Его сменила нарастающая и давящая тревога. Серёжа смотрел на деда и чувствовал, как у него внутри всё сжимается. Старику уже семьдесят пять, чай не молодой и острый перец. Всю жизнь курил, работал на вредном производстве, а после пенсии только и делал, что ворчал на погоду и современные реалии. Они, конечно, постоянно собачились – дед вечно был всем недоволен, а Серёга раздражался на его консерватизм и брюзжание. Но это же его дед. Дед, который вытащил его из детдома в шесть лет, взял под опеку, кормил, поил, ругал за двойки, учил чинить розетки и забивать гвозди, не гнушаясь самой чёрной работой, чтобы внук ни в чём не нуждался. Часто ли мужик возьмёт на попечительство ребёнка? Без сторонней помощи? Дед Вася не был идеалом, но семья для него была превыше всего, точнее то, что осталось от этой семьи. Кроме этого ворчливого, вечно недовольного старика да троих друзей, у Серёги в мире никого и не было. Мысль, что дедушку можно потерять сейчас, в этот самый день, была невыносимой.

Он, почти не глядя, набрал «103». В трубке зазвучали длинные, монотонные гудки. Один… два… три… Серёга прижал телефон к уху, нервно постукивая пальцами по трюмо. По нормативам скорая должна брать трубку не позднее, чем после третьего гудка. Но гудки тянулись и тянулись. Четвёртый. Пятый. «Блин, уже бухают что ли?» – мелькнула в голове абсурдная мысль. На седьмом гудке он уже приготовился, что вызов сбросится автоматически, но вдруг в трубке щёлкнуло, и раздался голос. Не бодрый, как обычно, а встревоженный.

– Служба «103». Диспетчер. Что у вас? – стандартная фраза прозвучала не как вопрос, а как механическая констатация факта. На заднем плане стоял непрерывный гул, а какая-то неестественная, напряжённая тишина, изредка прерываемая отдалёнными, неразборчивыми криками.

– Здравствуйте, скорая нужна, – торопливо начал Серёга. – Тут у меня дедушка… Ему плохо. Температура, трясёт, говорит невнятно, лицо перекашивает… Э-э-э, неврология, в общем. Подозрение на инсульт. И он… он не в себе совсем. Неадекватный.

На той стороне провода на секунду воцарилась пауза. Было слышно, как диспетчер тяжело вздыхает.

– Адрес назовите. Полностью. ФИО пациента, год рождения.

Серёга выдал информацию, едва переводя дух.

– Слушайте… – голос диспетчера понизился ещё больше, в нём появились нотки вымученной беспомощности. – Свободных бригад сейчас нет. Вот только что последняя уехала. Все на вызовах У нас… ситуация. В приоритете угрожающие жизни состояния: ДТП, массивные кровотечения, остановка сердца. Ваш вызов принят, в очередь поставлен. Ожидание… – последовала ещё одна пауза, будто он сверялся с чем-то. – Ожидание от трёх до шести часов, возможно больше. Если состояние резко ухудшится, последует потеря сознания, судороги, нарушение дыхания, то перезванивайте немедленно. Постарайтесь уложить пациента, обеспечьте покой. Больше ничем помочь не могу.

– Три до… Шести ЧАСОВ? – Серёга не поверил своим ушам. – Да вы что?! У него, может, инсульт! Какие шесть часов! Через шесть часов уже… – он не договорил.

– Все бригады на выездах. Таковы обстоятельства. Ждите. – с железной, отрезающей всякие вопросы интонацией повторил диспетчер.

Раздались короткие гудки. Связь прервалась. Серёга опустил телефон, глядя на него, словно на неразорвавшуюся гранату. Он поднял взгляд на Тамару Григорьевну, которая, затаив дыхание, слушала весь разговор. Система, на которую все всегда ворчали, но в глубине души безоговорочно полагались, только что дала трещину. И из этой трещины на них подул ветер настоящего, ничем не прикрытого хаоса и неразберихи.

– Тёть Том…

– Всё слышала, – коротко кивнула Тамара Григорьевна, и её доброе лицо стало вдруг озадаченным. – Как это могут быть заняты все машины? Все бригады? Что за бред? – Она недоумённо скривила губы. – Что, все горожане одновременно инсульты и инфаркты схватили? Что вообще такого могло случиться?.. – Её риторический вопрос повис в воздухе комнаты, не находя ответа. Она решительно махнула рукой. – Ладно. Я сейчас Пашке пойду позвоню. Мобильник дома забыла. А ты за ним следи. Не отходи. Серёга кивнул.