Фэнкуан: новогодняя лихорадка

Глава 5: Алинка. 31 декабря 2025 года, 13:00.

Алина проснулась в час дня, смачно зевнула, растягивая затекшие связки, и потянулась, подняв руки к потолку, с которого свисали жёлтые и пыльные нити паутинки. Она сползла с заклопевшего, продавленного посередине матраса и побрела на кухню босыми ногами по холодному, грязному и липкому от чего-то полу.

– Ма? Ты дома? – прохрипела девушка прокуренным, не выспавшимся голосом.

Ответа не последовало. Тишину нарушало лишь гудение холодильника. Алина потянулась к кухонному столу, взяла сигарету без фильтра из красной квадратной пачки «Прима», ловко подожгла её дешёвой зажигалкой, затянулась до хрипа в лёгких и закивала, удовлетворённо прищурившись. Никотин ударил в голову, проясняя мутное утро.

Тут же сверху, с потолка, донёсся глухой удар – будто что-то тяжёлое рухнуло на пол. «Походу, соседка – рукожопка, – подумала Алина, смотря в закопчённый и пожелтевший потолок. Она открыла старый, пузатый холодильник «ЗИЛ», который всё время дребезжал, будто готовился к взлёту. Взгляд пробежался по скудному содержимому: сморщенная, заветренная жопка копчёной колбасы; заплесневелый тонкий кусок сыра; два вялых баклажана; пачка творога с синеватой пенкой сверху; и четыре десятка яиц в лотке – неприкосновенный запас на случай крайней нужды. Ничего нового. Ни Алина, ни её мамаша официально не работали уже года три. Они бухали. Бухали по-чёрному, до потери пульса и памяти. А на что? На подачки случайных собутыльников и хахалей. Жизнь сводилась к простой формуле: раздвинуть ноги – получить бутылку, пачку сигарет и горячий обед.

Алина, затягиваясь, прошаркала в соседнюю комнату, то есть в обитель её мамаши. Толкнула фанерную дверь на широких, скрипучих петлях. Внутри, кроме проссанного дивана-книжки, покосившегося стола с пятнами от стаканов и засиженной мухами стенки, никого не было. Значит, мамаша ушла «бухировать» с самого утра, не дожидаясь дочки. Затем девушка пошла справлять малую нужду в совмещённый санузел, где плитка была покрыта рыжими подтёками от ржавой воды. Пристроилась на холодный, облупленный ободок унитаза и покрылась мурашками.

– Надо что ли к Сфину сходить, позавтракать… – снова зевнула она, широко открывая рот, и в тишине комнаты гулко выпустила газы. – Фу, бля… – поморщилась, сползая с сиденья. Встала, натянула грязные спортивные штаны и проследовала обратно на кухню. Налила в давно немытую кружку воды прямо из-под крана, сделала несколько глотков, смывая горький привкус изо рта.

Сфин был их с мамашей постоянным спонсором, мужиком лет тридцати пяти, разделявшим страсть к дешёвому алкоголю. А погремуху… то есть, обидную кликуху… он получил за историю, которую в их кругу вспоминали с хохотом. Как-то раз Сфин (тогда ещё Илья) изрядно накидался в компании новых «друзей» и отрубился. Проснулся с дикой болью в заднем проходе и три дня потом, как говорится, играл в духовом оркестре с помощью анального сфинктера. После этого случая его и окрестили Сфинктером, но кликуха целиком не прижилась – длинная, да и не всякий выговорит в угаре. Поэтому типа из солидарности, хотя больше для простоты, его стали звать просто Сфин. Он, конечно, брыкался, пытался бить морды и доказывать, что он Илья, но… Что сделано, то сделано. Сфин и есть Сфин. Для Алины он был просто источником относительно бесплатной выпивки и еды. А в её фабуле это было главным.

Поменяв грязные труханы на застиранные, едва высохшие и давно потерявшие цвет трусы, накинув на себя какой-то немыслимо немодный халат на молнии и стоптанные тапочки, она вышла из квартиры, даже не удосужилась закрыть дверь. А, собственно, зачем её закрывать? Воровать у них и так нечего. Вызвала старый, тесный лифт, пахнущий мочой и табачной пылью, и уверенно шагнула внутрь. Из подъезда донеслось приближающееся шарканье, и Алина, не глядя, тыкнула кнопку закрытия дверей, а затем – цифру «7». Лифт с грохотом потащил её вверх, к обители мецената Сфинктера.

На седьмом этаже она вышла на площадку, и нажала на кнопку звонка рядом с дерматиновой дверью. Почти минуту в ответ стояла тишина. Алина уже собралась звонить ещё раз, как из-за двери послышались тяжёлые шаги. Дверь резко распахнулась, и девушка едва успела отскочить, чтобы её не зацепило.

– О, привет! – заулыбалась кокетливо она, увидев соседа. Сфин стоял в одних семейных трусах, его обрюзгшее тело блестело потом. – Не угостишь девушку завтраком? Замерзла я, голодная…

– С наступающим, ёпта! – выдал он, мерзко усмехаясь. – Заходи, бля. Мамаша твоя уже вовсю наяривает за обе щёки.

Алину этот намёк на недавний половой акт матери и Сфина не смутил ни капли. Мораль в её мире давно растворилась в “алкашке”. Их семейка и окружение – не пример для подражания, а скорее, предостережение, о котором стараются не думать. В двухкомнатной квартире, пропахшей бужениной, жареной яичницей и дешёвым растворимым кофе «Ческафе», царил знакомый беспорядок.

– О, малая, хэхэ, привет, – заулыбалась ей мамаша, сидевшая за кухонным столом в тельняшке Сфина на голое тело, которая на ней висела, как на вешалке. Её практически беззубый рот был набит яичницей и мякишем белого хлеба.

– Привет, а чо меня не разбудила? – с нарочитым возмущением спросила Алина, сбрасывая бесформенные тапки со своих худых ног.

– Так а чо, ты спала, храпела чисто в унисонский, я и не стала…

– Ага… чисто чтоб побольше сожрать! – Алина кивнула на початую чекушку водки, стоявшую рядом с тарелкой матери.

– Так! Чтобы никаких женских склок в моём доме! – рявкнул Сфин. Он шлёпнул Алину по плоской заднице, оставив красноватый отпечаток на бледной коже. – Меня на всех хватит! Ты садись, угощайся, я щас в магаз, по-бырику сгоняю, праздник же.

– О! Мужчина – мечты! Хах-ха-ха! – подбодрила его мамаша, подняв уже засаленную от пальцев стопку и опрокинув её одним махом.

Алина с охоткой наложила себе в широкую, плоскую тарелку три жареных яйца глазуньи, три полосочки подгоревшей буженины, сдобрила это всё мазиком, затем отщипнула горбушку белого хлеба и с вожделением, обмакнула её в жидкий солнечный желток. Засунула кусок в рот, и как только вкус распространился по ее языку, все тело будто обмякло от удовольствия. Она с наслаждением причмокнула, позволяя ароматам раскрыться полностью, аж закатила глаза, на секунду забыв обо всём – о грязи, о пьянстве, о матери рядом. Была только эта наивкуснейшая, жирная, солёная благодать.

– Бахнем, доча? – уже развесёлая мамаша подняла новую, только что налитую стопку, её глаза блестели влажным, нездоровым блеском.

– Мож… омномном… – с набитым ртом пробормотала Алина. – Хозяина хотя б дождёмся, м?

– Ты чо, доча? Да догонит он, не ссы! Чо ты! – махнула рукой мать и снова опрокинула стопашку, шипя от удовольствия, когда огонь прошёлся по горлу.

Алина лишь пожала плечами и потянулась за стопкой, стоявшей на сушке для посуды. В отличие от матери, которая пила как в последний раз, она предпочитала смаковать момент, растягивая лёгкую, тёплую волну в теле. Залив себя немного огненной воды, она взяла початую пачку «Вишстон», вынула длинную сигарету с фильтром, нажала на кнопку и прикурила от рыжей зажигалки прямо на тесном, захламлённом балконе, уставившись в улицу. Про себя она называла такие сигареты «мажорскими» – они стоили раза в два дороже её любимой «Примы», но были куда слабее, словно набитые сеном. Ну и ладно. Дарёному коню, как говорится…

Снег валил громадными, пушистыми хлопьями, и внизу уже изрядно всё засыпало. Настроение от этого белого, чистого вида вдруг стало… радостным. Она любила снег. Любила с того самого, почти забытого детства, пока папка был жив, а мамка была другой… Пока её жизнь… пока её жизнь была совершенно иной. Она любила воображать себя снежным ангелом, лепить снеговиков и кидаться снежками до онемения пальцев. Из-за странной погоды в этом году, снега не было так долго, будто целую вечность… И вот он наконец-то объявился и принёс ей щемящее, редкое чувство безотчётной радости.

– Надо будет членовика слепить, гыгы, – шепнула она себе под нос, и губы её дрогнули в улыбке.

Вдруг её мечтательные мысли пронзили сирены. Сначала одной пожарки, потом – двух реанимаций и пары полицейских «патриотов». Они сливались в одну пронзительную, тревожную какофонию. Алина не особо понимала, к чему бы это, поэтому просто пробормотала себе же:

– Чё? Кто-то отжигает не по-детски? – и вновь уставилась вниз.

Затем её внимание привлёк шум прямо под балконом.

– Э! Ты чё, мля?! – послышался знакомый сиплый голос. О, это ж Бульба! – мелькнуло у Алины. Ещё один их ухажер, только из соседнего подъезда. Сейчас он отпихивал от себя какого-то подростка в ультрамодном дутом пуховике, широких серых джинсах и кислотно-ярких зимних кроссовках. – Щас я те в бубен дам, ёпта! Я ж сказал – отъебись! – Он толкнул парня, и тот, потеряв равновесие, шлёпнулся в заметённый снегом палисадник у подъезда. Бульба, оглянувшись, поспешно юркнул в свою парадную.

Алина поёжилась от холода, но уходить на кухню пока не хотела: зрелище-то становилось интересным. Парень вёл себя странно. С седьмого этажа, сквозь тощие, но частые голые ветки деревьев, разглядеть детали было сложно, но то, что он явно не в себе, будь то под кайфом или просто в стельку пьян, было понятно на сто процентов. Он беспомощно барахтался в снегу, пытаясь встать, но его ноги заплетались и перевешивались через низенький заборчик.

К нему подошла девушка в ярком зимнем комбинезоне с лайкой на поводке. Собака, завидя барахтающегося в снегу человека, звонко залаяла, пытаясь оттащить хозяйку прочь.

– Булка! Булка, фу! Молодой человек, вам плохо? Ай! Булка-а-а! Сто-ой! – Лайка, почуяв что-то, резко дёрнулась, поводок выскользнул из рук хозяйки, и собака рванула вдоль фасада шестнадцатиэтажки. Девушке ничего не оставалось, как броситься в погоню.

В этот момент из подъезда вышла «старая манда», как мысленно называла её Алина, баба Дуся. Та самая старушенция, что вечно гоняла их с мамкой и их друзей с лавочек, читала морали и журила за образ жизни. Увидев парня, ковыряющегося в её палисаднике, Дуся сразу пришла в ярость.

– Эй, ты! Чаво это вытворяешь? Вставай давай! – крикнула она, подходя ближе.

Но её окрик привлёк внимание другого человека. К ней шаткой, неуверенной походкой приближался мужчина, одетый явно не по погоде – в один лишь свитер, джинсы и ботинки.

– Владик, здравствуйте! Помогите мне этого оболтуса поднять из сада, он мне все кусты поломает щас! – обратилась к нему бабка. – Влад? Вы чё это? Вы что ли тоже пригубил? Влад? Батюшки! – Её голос сменился на испуганный. Мужчина, не отвечая, продолжал двигаться на неё, и Дуся, отступая, начала судорожно размахивать своей авоськой, как нунчаками, пытаясь отогнать незваного гостя. Алина, наблюдая за этим сверху, невольно поморщилась. Она хорошо знала, насколько болезненно может прилететь от этой «вертушки». Как-то раз бабка застукала её с мамкой за распитием на детской площадке и, недолго думая, отметелила их своей фирменной “мельницей”. Алине тогда досталось по полной: авоська прилетела ей прямиком по лицу, и на секунду у неё даже искры из глаз посыпались. «Старая пизда кирпич там таскает!», – с злостью подумала она тогда. И сейчас, глядя на размахивающую сумкой бабку, скулы у Алины непроизвольно задёргались в смутном воспоминании о той боли.

– Баб Дусь, всё нормально? – С противоположного конца дома вышли двое парней. Эх… Это были братья, которые всегда нравились Алине. Они учились на класс старше и были поджарыми, спортивными красавчиками, которым она порой строила глазки. Они из вежливости здоровались, но никогда не задерживали на ней взгляд. И от этого в глубине души ей было и обидно, и горько. Нет, она всё понимала. Они рождены летать, а она ползать. Но где-то в самом глухом, забитом уголке её сознания теплилась глупая, наивная надежда – не на них конкретно, а на саму возможность другой жизни. Быть чьей-то любимой, а не временной закуской к бутылке. Спать в чистой постели, а не на вонючем матрасе. Но она тут же, яростно и добросовестно, вытравливала эти мысли. Зачем ей скучная, рабская жизнь? Работать, следить за собой, быть «хорошей» ради кого-то? Гораздо проще быть самой собой. Свободной как есть.

Саша и Женя мигом подскочили к отбивающейся бабе Дусе. Влад уже вцепился в её плечи, тряся старушку, как тряпичную куклу. Саша с силой разжал его пальцы, они оказались холодными и невероятно цепкими! А Женя заслонил собой перепуганную бабульку. Саша толкнул Влада в грудь. Тот сделал два шага назад, остановился и недобро оскалился на троицу. Его лицо было искажено, он был весь какой-то серый и чумазый что ли. Алина не могла толком разглядеть. Никто из них не заметил, что подросток уже победил заборчик и поднялся на четвереньки.

– Ч-что с тобой? – голос Саши дрогнул. Это был не пьяный дебош. Это было что-то другое. – Жень, ты это видишь?

– Вижу… что за жесть вообще? – прошептал Женя, не отрывая глаз от Влада. – Эй, Влад, ты чё принял? Ой! Да ты посмотри, и этот такой же! – Он с ужасом кивнул на парня, который теперь полз к ним. – Так, я ментов вызываю! Эй! Поняли меня?

Но Влад уже действовал. Он навалился на Сашу всей своей массой, и тот вскрикнул, бугай впился зубами в щёку парня, прямо под скулу. Сашка был на голову ниже и не смог вырваться из этой мёртвой хватки.

– Санька! – закричал Женя, забыв про всё на свете, и кинулся на выручку брату.

– Еба-а-ать! —Затянулась Алина.

– Чо там, доча?

– Иди сама посмотри…

– Я ща обосcусь. Ща в пописять сгоняю…

– Всё веселье проссышь… – в полголоса прокомментировала Алина, не в силах оторвать глаз от редкого и чудно́го зрелища.

Парень-подросток, улучив момент, стремительно подполз к бабке Дусе и ухватился за её ногу. Старушка вскрикнула, попыталась вырваться, но он потянул её на себя. Она не удержала равновесие, тяжело шмякнулась на тротуар и, кажется, ударилась головой. Её испуганный крик резко оборвался, сменившись хриплым, прерывистым кряхтением.

В этот момент во двор, пронзая воздух сиреной, влетел полицейский ГАЗ-3221. Даже не успев полностью остановиться, он распахнул боковые двери, и оттуда выскочили двое мужчин. Но это были не обычные полицейские в привычной форме. На них были костюмы химзащиты или, как их окрестили в народе с начала пандемии Аннихилума, «античумные скафандры», а короче – «античумки». Цельные, матово-белые комбинезоны из плотного материала, похожего на брезент, с герметичными швами. Лица скрывали массивные противогазы с большими круглыми стёклами-иллюминаторами, из-за которых стражи порядка дышали тяжёло, с шипением фильтров. На спине виднелись небольшие баллоны или коробки респираторов. Поверх комбинезонов – бронежилеты с надписью «ПОЛИЦИЯ». В руках у них были усиленные модели дубинок с вмонтированными электрошокерами на концах.

Алина, высунувшись с балкона, смотрела на это шоу, затаив дыхание. Она думала, сейчас отхерачат и закроют за дебош за милую душу Влада и того подростка. Но всё оказалось куда сложнее и страшнее. Дозу шокера сначала получил подросток, который сидел на бабке Дусе. Алина с её ракурса не могла видеть, что он не просто сидел, а вгрызался ей в шею. После разряда парень затрясся в конвульсиях и вырубился прямо на окровавленной старушке. Затем разряд, один за другим, получили Женя, Саша и сам Влад. Все они рухнули на снег, обездвиженные судорогами.

Из «Газели» вышел ещё один человек в таком же скафандре, держа в руках большой чёрный мешок на молнии, похожий на вместительный гермочехол. Пока четвёрка лежала без сознания, полицейские нацепили им наручники за спину, а на ноги надели ножные браслеты – кандалы с цепью, достаточно длинной, чтобы можно было идти мелкими шажками, но не убежать. Алина видела такие только в американских сериалах.

Когда бесчувственного парня стащили с бабы Дуси, у девушки всё похолодело внутри. Она увидела лужу крови, которая уже спешила пропитать снег алым, вязким сиропом. Рядом с неподвижной старушкой полицейские расстелили тот чёрный мешок, быстро и буднично уложили её туда и застегнули молнию. Четверых «отключившихся» оттащили в «Газель» как мешки с картошкой.

С противоположного конца дома снова показалась девушка с лайкой, которая снова рвалась с поводка, заливаясь лаем. Один из полицейских резко обернулся на звук и что-то пробурчал невнятное через противогаз. Девушка остановилась как вкопанная, прижала руки к груди, затем закрыла рот ладонью – видимо, заметив алую лужу на снегу. Полицейский отрывистым жестом показал ей: «Уходи». Она кивнула, и, судорожно дёргая за поводок собаку, юркнула в свой подъезд.

Но на этом дело не кончилось. Пока одни стражи порядка грузили «груз» в фургон, другой достал из сумки на поясе большой баллон с распылителем, похожий на садовый опрыскиватель. Он подошёл к луже крови, нажал на рычаг, и на снег брызнула струя густой, полупрозрачной жидкости с резким химическим запахом, который даже на седьмом этаже щекотал ноздри Алины. Снег под жидкостью буквально зашипел и начал таять с неестественной скоростью, обнажая чёрный асфальт. Лужу крови как будто растворили, оставив лишь мокрое, стерильное пятно. Полицейский что-то коротко буркнул в рацию на плече, забрался в «Газель», и микроавтобус, завыв сиреной, резко вырулил со двора.

Алина осталась стоять, вжавшись в оконный проём. Её пропитый мозг отчаянно пытался переварить увиденное. Кровь, чёрный мешок, скафандры, эта странная жидкость… Это было не похоже на задержание. Это было похоже на зачистку.

И только сейчас, в наступившей после шума и сирены тишине, она прислушалась и поняла, что сирена той «Газели» не была единственной. Они звучали в разных местах, создавая жуткую, разноголосую симфонию. То близко, то отдалённо. Они звучали… повсюду.

Тут же в её поле зрения, из тёмного провала перехода, показался Сфин, нагруженный целой горой пакетов. Он шагал бодро и уверенно, четко отбивая такт по снегу. Поравнявшись с тротуаром, он вдруг замер, и его взгляд упал на подозрительно чистый, голый участок чёрного асфальта, на который, не переставая, падали частые и крупные снежинки. Снежинки касались поверхности и тут же растворялись, не успев осесть, будто ложась на раскаленную плиту. Сфин что-то коротко пробормотал себе под нос, обошёл это место широкой дугой и скрылся в подъезде.

Тут же сверху донёсся пронзительный женский визг. То ли с двух, то ли с трёх этажей выше. Кто-то не просто кричал, а именно выл, захлёбываясь, и звал на помощь. Алина, которая и так была на нервяках от увиденного во дворе и успела закурить, чтобы унять внутренний мандраж, аж поперхнулась сизым дымом, и её заломило от сухого кашля.

Уже изрядно поддатая мамаша выперлась к ней на балкон, пошатываясь и опираясь о косяк.

– Чё-то орут как резаные, да? – бубнила она, безучастно скосив глаза вверх. – Ни одни мы отмечаем, выходит… Уууу, снег-то какооой, аха-ха! – Она захлопала в ладоши, как малое дитя.

– Да ты бы видела, что щас во дворе-то было… – проговорила Алина, голос её звучал сдавленно. – Баба Дуся померла…

– Ой, да ты что? – покачивающаяся мамаша поджала губы, пытаясь сосредоточиться. – Царс… царрсвие ей н-небесное! – Она с трудом выдавила из себя стандартную в таких ситуациях формулу соболезнования.

– Мам, похоже, что-то нехорошее происходит, – сказала Алина, чувствуя, как холодные мурашки снова пробежали у неё по спине. – Люди странные ходят, бабу Дусю загрызли вроде как… И чё этот крик ненормальный сверху? Походу… эт…

– Чё, каво? Загризли? – переспросила мамаша, морщась от непонимания. – Медведи – Гиризли, что ль, бабу Дусю загиризли? Аха-ха-ха! – Она зашлась булькающим, мокрым кашлем, смеясь над собственной абсурдной шуткой. Она вообще не уловила смысла в словах дочери, её сознание уже плыло в мутной, алкогольной волне. – А там это… может, поножовщина? – предположила она уже высунувшись из открытого окна и уставившись вверх. Крупные, холодные снежинки тут же начали облеплять её щёки и ресницы, от чего она поспешила обратно. Помолчав пару секунд, она философски протянула, с трудом прикуривая свою «пиндепёрсовую» сигаретку от дрожащих рук: – И чо? Не наше дело, доча. Наше дело – тихо-мирно отмечать. – И, сделав глубокую, шипящую затяжку, она плюнула в окно, с тупым, детским интересом следя за тем, как жёлтая слюна летит вниз и бесследно растворяется в белой, девственной пелене снега.

Алина хотела было выложить всё, что видела, в деталях: и про неадекватов, и про смерть их главного врага, и про скафандры, и про чёрный мешок. Поделиться хоть с кем-то этим леденящим ужасом, просто чтобы понять, что она не сошла с ума, не сбрендила, не чокнулась. В её памяти, забитой алкогольным туманом, всплывали обрывки, она давно не смотрела телевизор, его пропили ещё несколько жизней назад, но где-то в подкорке сохранились смутные образы из старых фильмов. То, что происходило сейчас, ужасающе напоминало эти сюжеты. Сюжеты про мертвецов. Но высказаться, достучаться ей не удалось. Из глубины квартиры донёсся громкий шум, лязг ключей о стол и ликующий голос Сфина, сопровождаемый шуршанием множества пакетов.

– Девы мои, ваш мужчина принёс угощения! Налета-ай! – пропел с порога он.

– Идём-идём, наш герой! – тут же откликнулась мамаша, уже разворачиваясь к двери.

Алина же осталась стоять у окна, не пошла сразу. Какое-то уж очень противное, тяжёлое чувство начало клубиться у неё внутри. А между тем, крики с верхнего этажа прекратились, но от этого было совсем не легче.

– Алинка, ты где? – недовольно возмутился Сфин, не увидев её в коридоре.

– Да иди ты на хуй, мошонка обвисшая… – процедила она про себя, а вслух, чуть громче, бросила: – Да тут это… Кто-то кричал, будто убивают, бабу Дусю вон во дворе только что убили…