Дом окнами в полночь. Исповедальный роман
– Машенька, – басил военком, – всё уже продумано и оговорено. Парню шестнадцать лет, считай, призывной возраст, паспорт на руках. Я был в райсобесе, Николай Николаевич оформит ему пособие, как оставшемуся без попечения. А за попечение тебе совсем не стоит переживать, я лично берусь за это дело. Тамара Петровна, супруга моя, конечно же, тоже согласна с выбором Сергея. Вы с Олежкой ведь выросли на наших глазах. А потом, сама посуди, могу я нарушить обещание, которое дал вашей маме перед её кончиной? Она говорила мне тогда, в больнице:
«Ваня, ты уж там, после „всех неприятностей“, пригляди за моими. За Олежкой особенно. Кого я ещё попрошу, кроме тебя».
Понизив в голосе, оглянулся на мамин портрет:
– И, если уж совсем откровенно, ни для кого же не секрет, что Наташа была моей первой школьной любовью. Да. Всё было, да быльём поросло.
Маша, закрыла лицо ладонями. Дядя Ваня продолжал:
– Но теперь, мы ведь собираемся стать одной семьёй, то есть самой тесной роднёй, если я правильно понимаю. Поэтому не вижу оснований для беспокойства. Для Олега на выбор есть несколько вариантов начать самостоятельную жизнь.
Первое – школа-интернат, где проживают ребятишки из деревень. Неделю там, на всём готовом, выходной дома. Год пролетит моментально, а там и в военное училище рекомендовать будем.
Второе – захочет, пусть живёт у нас. В доме есть две свободные комнаты, даже с отдельным входом.
Третье – настоятель монастыря игумен Никодим, ваш духовный отец, с удовольствием выделит ему теплую келью в братском корпусе для проживания и занятий, а также место за трапезным столом. Я специально напросился к игумену на аудиенцию. Ему очень дорога память о вашей маме. В школу надо будет ходить подальше, но молодому волку семь вёрст не крюк! Так или не так, Олежка? Конечно, батюшка назначит ему какое-то послушание, как труднику, что, опять же, необычайно полезно для души и тела. И угодно Богу. А то, можно просто остаться в своём доме и жить на пособие. Полные пригоршни выбора, Олег!
От такой велеречивости по мою перспективу, сердце стало выстукивать тарантеллу. Ну, какому же подростку не грезилась в радужных сновидениях эта полная свобода неподконтрольного существования! Но… стоп, машина! А если Маша откажется наотрез?
Скрипнула входная дверь и я выскочил в прихожую. Тамара Петровна, тяжело отдуваясь, стягивала со своей грузной фигуры мокрый плащ.
– Мамочка, ну зачем же ты утруждалась, – виновато хлопал себя по ляжкам дядя Ваня, – сердце же! Тебе нельзя!
Та, освобождая путь своему тучному телу, отодвинула мужа в сторону и обняла заплаканную Марию за плечи:
– Мне нельзя, а вам, конечно, можно! Довести девочку до слёз своим кавалерийским наскоком и шашками наголо. Где же нам прислушаться к мудрым советам! Дубина стоеросовая. Что тот, что другой!
Пойдите-ка все вон, на кухню, и прикройте дверь. Дайте человеку успокоиться.
* * *
В утренних сумерках внезапно загремел будильник. Неоновый циферблат уверял, что за окном семь ноль одна утра. Ленка, ворча спросонья, сунула голову под подушку. Это её причуда заводить часы не ровно на какой-то час, а с походом на минуту или две. Какое-то поверье, мне неведомое. Копит, что ли, бонусные минуты праздного сна, не знаю. А следом, ещё не дав будильнику заткнуться, затрезвонил телефон. Быстро хватаю трубку и, оглядываясь на Лену, говорю шёпотом:
– Слушаю.
– Привет, Олег Николаевич. Это Иннокентий. Извини, если разбудил, но тебе надо срочно собраться и приехать на фабрику. Заходи в мой кабинет и жди. Мне, может, придётся немного задержаться, жди и не нервничай. Ключ у Люси в нижнем ящике тумбы. И без вопросов. Давай, до встречи.
Ещё жива морпеховская выучка – приказы не обсуждаются, а исполняются. Ехать не близко и я, прислонив голову к автобусному стеклу, закрыл глаза.
Что всегда ценили во мне, так это исполнительность. Не задирая носа, брался за любое дело и пытался сделать его хорошо. Лидером наверняка не смог бы себя назвать, не та харизма, зато с детства носил под сердцем довольно большой запас самолюбия. Того, что считается в православии гордыней и причисляется к смертным грехам. Поначалу значения этому не придавал. Но становилось как-то не по себе, если порученное дело выполнялось мною не в самом лучшем виде. Душа требовала похвалы для самоутверждения, а ради неё стоило выкладываться. Поэтому со мной не возникало проблем ни в школе, ни в армии, ни в монастыре, где волею случая пришлось прожить неповторимый год жизни.
Сестричка милая, Машенька, со слезами на глазах просила, что даст Сергею согласие на брак лишь в том случае, если я стану жить в монастыре, под духовным надзором отца Никодима.
Нормально закончил школу. Без пацифистских закидонов и попыток «откосить» отслужил положенный срок связистом в береговой охране на Балтике. Не совсем флотский, но влюбившийся в море бесповоротно. Демобилизовавшись, поступил, правда, на льготных условиях, в Плехановский институт. Почему в Москве, а не на родной сибирской земле?
А как иначе, если единственный родной человек, сестра, обосновалась в Подмосковье. Там, в военном городке, «…лейтенанту Семёнову С. И. с супругою» по прибытии была выделена командованием приличная квартира. А настырный и пробивной однокурсник Иннокентий, коренной калужанин, удачно женившийся по окончании ВУЗа на дочке большого московского чиновника, сделал мне предложение, отказаться от которого выглядело бы верхом неприличия. Вот это и есть причины, по которым я пришвартовался к столице.
Если откровенно, всё в жизни складывалось достаточно ровно. К тому же, в обозримой перспективе вызревало ещё одно радостное событие – Маша где-то ближе к зиме должна родить себе и Сергею дочку, шестилетнему Ромке сестрёнку, а мне племянницу. Всё хорошо на беглый взгляд со стороны и перспективы высвечиваются радужные. Тут бы и воскликнуть: «Остановись мгновенье!» ан, шиш вам, неостановимо время! И сие – факт неопровержимый. А в подтверждение этому, случай.
Не смешной, так забавный.
Удивительный подарок сделала Лена в связи с моим днём рождения. Мы решили отметить это событие вдвоём, в небольшой уютной кафешке. Милое заведеньице, если немного спуститься от памятника Пушкину вниз, по Тверскому бульвару. Проходя неспешно мимо дома Герцена, я с замиранием сердца и завистью поглядывал на окна, за которыми вострили поэтические перья студенты Литературного института. А потому и с завистью, что не давала мне покоя одна сердечная заноза, о которой я и самому себе боялся лишний раз напоминать.
В подростковом возрасте я перечитал почти все книги из поселковой библиотеки о морских путешествиях и о покорителях Арктики. Челюскин, Седов, Нансен, Амундсен… Какие имена! Какие судьбы! Мало того, что я страстно мечтал служить во флоте, я, боязно сказать, задумал написать большой приключенческий роман о людях, беззаветно влюблённых в эту опасную, загадочную и величественную стихию. Под никому не доступным спудом свято хранилась толстенная тетрадь с дневниковыми записями и фрагментами текста, которым долженствовало в будущем войти в основной сюжет.
Да, хотел стать моряком. Зимой обтирался снегом, вокруг Некрасовки закладывал свою личную лыжню длиной в двенадцать километров, набивал песком сшитые Машей мешочки вместо гантелей… Готовился. Но служить выпало не на море, а рядом с ним. Десантно-штурмовой батальон морской пехоты Балтийского флота, связист. Форма, конечно, общевойсковая, но тельняшка! В детстве была у меня эта бело-полосатая мечта всех пацанов – тельняшка. Даже две. Вторую подарила мама на день ВМФ.
А первую я украл по темну с верёвки в дальнем дворе, за школой. До сих пор помню морозный запах и демаскирующий грохот от немнущейся, окоченевшей на ветру, стираной матросской рубахи. Добыча будоражила во мне неуёмную радость и подстёгивала настигающим страхом.
Мать отодрала за уши так, что левое опухло и неделю выпирало из-под шапки. Втроём, с мамой и тельняшкой ходили к тем соседям возвращать и извиняться. Я тогда плакал предпоследний раз в жизни. Последний – на похоронах моей самой дорогой.
К писательской когорте относить себя не думал, но и надежды на счастливый случай не отбрасывал. Почему у меня нет такого права – написать роман о море? Пусть я служил рядом с этой стихией, но душа была ею покорена навек!
И что с того, что у меня теперь другое образование? Дворник, который жил во флигеле этого знаменитого особняка и подметал за снующими туда-сюда «гениями» клочки черновиков их будущих «нетленок», тоже имел за плечами лишь железнодорожный техникум. А имя ему было, если позволите, Андрей Платонович Платонов!
Не пристало даже и пытаться ровнять себя со знаменитостями, но ведь технология «обжига горшков» сейчас в абсолютно свободном доступе!
Впрочем, всё это «Думы окаянные, думы потаённые…».
Ну, стало быть, подарок.
Поглаживая тонкими пальцами бокал с шампанским, Лена говорила слова, от которых у меня начинал распускаться павлиний хвост и, если бы ещё немного красноречия, то над макушкой возгорелся бы нимб. Много нового я узнал о себе, а под конец тирады она протянула коробочку, перевязанную желтой атласной ленточкой.
Это были немецкие часы обратного хода. Они показывали абсолютно точное время. Вплоть до секунды. Однако, стрелки, вращались в противоположную сторону. Привычными местами поменялись и обозначения на циферблате. На своём месте оставались лишь цифры 12 и 6. От 12 спускались вниз по правой стороне – 11, 10, 9, 8, 7.
А от шестёрки поднимались слева вверх – 5, 4, 3, 2, 1. Лена, как ребёнок, смеялась и хлопала в ладоши, наблюдая, с каким оглупевшим выражением лица я пытался постигнуть выкрутасы этой германской придумки.
– К ним надо привыкнуть, а так часы надёжные. Фирма веников… ну ты знаешь!
Я долго вертел часы в руках так и этак:
– Слушай, а ведь в этих часах есть какой-то сакральный смысл. Создается ложное впечатление, что время откручивается назад. Ты молод, бодр, мобилен и не надо никуда спешить. Уйма времени впереди и переделать все дела ещё успеется. Легко предаться праздности. А праздность, как известно, всем порокам мать. Можно небрежно и беспечно проживать черновик жизни, а уж потом, когда наступят благоприятные времена, начинать жить безгрешно и набело, поэтапно воплощая в конкретные дела проекты, задуманные ранее.
Смотри, как далеко назад могут утянуть легковерную душу эти часики! Диву даёшься, чего только не придумают люди! Могут не токмо стрелки, а и реки вспять завернуть. Стариков уже пытаются омолаживать. В ДНК влезают. Надо, вишь ли, в каком-то месте маленько подкорректировать. Создатель чего-то там недоучёл, понимаешь ли! Дай им волю, они и земной шар развернут в обратном направлении. Тем более что магнитные полюса уже надумали меняться местами. Господи, пронеси!
За автобусным стеклом стало совсем светло. Я взглянул на часы, с тайной, словно бы, надеждой, но нет, ничего не изменилось – они так и лупят в обратную сторону, как маневровый паровоз. Но, таки, довольно мечтаний. Тем более что моя остановка.
По истечении некоторого времени мне надоело мерять шагами директорский кабинет, и я спустился вниз к вахтёру дяде Васе. Тот вытянулся по стойке «смирно», полагая, что это какая-то проверка. Но совместными усилиями мы быстро притушили его должностную прыть разговорами на отвлечённые темы.
И тут, сквозь стеклянное перекрестье вращающейся входной двери отчётливо просматривалось, как прямо к ступеням на скорости подлетел белый «Крузак» и с привизгом тормознул. На водительском месте сидел незнакомый плотный мужчина. Хлопнула пассажирская дверца и, обогнув машину спереди, показался Иннокентий. В руках он держал массивный кофр. Водитель, опустив стекло, сказал ему вдогон какую-то фразу.
Нет, этого парня я раньше не встречал, но что-то в его внешности притягивало взгляд. А, вот! Редкие чёрные усики, которыми он тщетно пытался прикрыть неровный шрам на верхней губе. Такой остаётся после оперативного лечения болезни, которую в народе называют «Заячья губа». Что было им сказано, конечно, не разобрать, но, по ощущениям, он должен был гундосить. Автомобиль рыкнул и исчез из виду.
Иннокентий был взвинчен и, не поздоровавшись, прошипел:
– Я где сказал тебе быть? Неужели так трудно сделать, что просят! Ступай за мной.
– Доброго здоровья, Иннокентий Александрович, – говорил ему в спину дядя Вася, но тот не ответил. Уже в кабинете он плотно прикрыл обе двери и затряс ладонями перед моим лицом:
– Ты просто не врубаешься, насколько это всё важно, Некрасов! Лишние визуальные контакты крайне нежелательны! Меня строго предупреждали, а ты вечно своевольничаешь! – И упал в кресло, всем видом своим являя марафонца на финише. Нетрудно убедиться, что человек был совершенно разбит.
– Ну-ка, брат, давай сделаем так. Для начала успокойся. – Я открыл в мебельном стеллаже «заветную» дверцу и плеснул из квадратной бутылки на дно широкого стакана немного виски. Он принял хрустальную посудину, поднял на меня глаза, полные какой-то виноватой тоски и спросил тихо:
– А ты?
– Мне не положено, я на задании. Послушай, что я скажу. Квентин, дорогой мой товарищ и друг. Ну, я же вижу, что вся эта афера тебе, что называется, «против шерсти». К твоему мнению, похоже, не прислушались. Давление со стороны очевидно. Может, стоит проявить неповиновение и ретироваться? Сам ведь знаешь – увяз коготок, всей птичке пропасть! Хочешь, я стану ликвидатором этой сделки, ибо мне изначально эта затея была не по нраву. Правоохранители разберутся, что к чему. Повинную голову меч не сечёт. А, Кеш?
Но ему горячий глоток уже снял напряжение, и он отрицательно замотал головой:
– Ты достал своими пословицами о праведной жизни. Хватит уже твоих православных песнопений. На них есть и контраргументы – важнейшей является благородная цель. Если есть стратегия, к чертям собачьим препятствующие мелочи! Цель оправдывает средства! Слышал? И довольно ударяться в философию, давай о деле и не перебивай. На сборы и прощания тебе даётся два дня. Если иметь ввиду сегодняшний, то три. Поезд в полдень с минутами с Казанского вокзала. Вот билет. Ехать четыре дня. Долго, зато выспишься вволю.
– Но это же истинная мука! Отчего же не самолётом?
– Олег, поездка не совсем легальная и, как ты понимаешь, связана с некоторым риском. Деньги же! В аэропорту более жёсткий контроль. А потом, не секрет ведь, что есть случаи, когда грузчики «шустрят» по чемоданам пассажиров. Самолётом обратно полетишь, только извести меня лично на мой домашний, когда тебя встретить. Лёшу пошлю за тобой. Звони с переговорного пункта, мобильник используй лишь в крайнем случае. И запоминай крепко, что я говорю!
Теперь, груз. – Иннокентий открыл роскошный баул, сняв миниатюрный замочек. Видно было, что саквояж на три четверти забит банковскими упаковками. Сверху содержимое прикрывал вкладыш из картона, обшитый тем же материалом, что и сам кофр изнутри.
– Это что, как бы… двойное дно? – я не сдерживал язвительности.
– Не ёрничай, такие купюры вручили. Крупней, видимо, не было, зато всё в банковской упаковке. Набросаешь сверху спортивные штаны там, туалетные принадлежности. Ленка наварит яиц в дорогу, котлет нажарит…
Теперь уже сам налил себе горячительного и сделал крупный глоток:
– Дальше смотри.
Вот это приборчик, издающий тревожный сигнал. Главная его часть хранится внутри саквояжа, Замыкающий штырёк крепится у тебя на ремне длинным шнурком, что уходит вглубь баула. Даже если вдруг, не дай Бог, кофр у тебя выдернут из рук, штырёк размыкает цепь и в руках злоумышленника оказывается добыча, орущая благим матом почище пожарной сирены. Верещит минут пять. Под сверлящий визг напуганный воришка в страхе отбрасывает эту сволочь от себя подальше и не чает как можно скорей добежать до канадской границы. – Хмель раскрепостил Кеше речевой аппарат.
– Ты увлекаешься, Квентин, как я посмотрю. Остановись уже. И мне, пожалуй, машина нужна. Не попрусь же я по городу с таким богатством. И потом. Ты, как старый еврей на допросе, всё же многого не договариваешь. Такая сумма не похожа на взятку одному чиновнику. Это больше смахивает на оплату какого-то проекта. Деньги, известно, не пахнут, запах обычно идёт от прогоревших сделок. Эту вероятность ты просчитывал? Может, всё-таки, объяснишь, куда я сую свою неповинную голову?
– Да, брат… В том, что я в тебе когда-то не ошибся, убеждаюсь снова и снова. Твой аналитический ум будет сдерживающей силой в наших начинаниях. Мы завернем с тобой настоящее дело, Некрасов! Хао, я всё сказал! А теперь самое важное.
Пока въезд туда ещё возможен по паспорту, думаю, сумеешь обернуться и без регистрации. Я читал, что миграционную политику там собираются ужесточать. По прибытии возьмёшь на вокзале такси и поселишься в частной гостинице. Читай адрес, – он оторвал от перекидного календаря листок, показал мне, – запомнил? – и, чиркнув зажигалкой, сжёг.
– За грузом придёт человек и передаст для меня дыню. Буквально так: «Вы будете Олег Николаевич Некрасов? Прошу Вас передать Иннокентию Александровичу низкий поклон и этот небольшой подарок». Намертво запомни, Олег, это пароль. Усвоил? Человек отметит командировку, ты передашь ему содержимое вместе с баулом и вольный сокол!
– Расписку брать с него?
– С ума сошёл! Никаких расписок, всё на доверии.
– Слушай, я уже начинаю мандражировать. Ты инструктируешь меня, как настоящего шпиона. По всем законам детективного жанра.
Иннокентий открыл сейф и достал внушительный конверт:
– Здесь командировочное удостоверение и подорожные. Хватит на всё. И на гостиницу, и на прожитьё, на обратный самолёт и на подарки всем твоим дорогим. Забирай чёртов сундук, хватай в гараже «шестёрку» и вали с глаз моих!
* * *
Я ехал по слякотной Москве, не совсем понимая куда, и бросал опасливые взгляды на сверкавший жирным коричневым боком кофр. Безотчётное беспокойство пробирало меня до мозга костей. Сундук теперь принадлежит мне? Или отныне я принадлежу ему? Становилось тревожно от невиданного денежного объёма и моего нового состояния в этой непонятной игре. Совсем не хотелось оставаться с этим молчаливым грузом один на один.
Руль «шестёрки» непроизвольно выворачивал колёса в сторону Минского шоссе, туда, где недалеко от Москвы, за полосатым шлагбаумом живёт режимной жизнью военный городок Краснознаменск. Там есть единственно родной человек, «…кому повем печаль мою». Окружающая действительность стала буквально час назад колючей и неприветливой по отношению ко мне. В такой новой ипостаси разум не принимал меня за себя прежнего, и я чувствовал это неприятие кожей.
Уж не подельник ли я в неведомой криминальной игре? Не перешагнул ли я точку невозврата? Не мой ли коготок увяз и что теперь будет с птичкой? Именно сейчас есть крайняя необходимость поделиться с близкими своими страхами и сомнениями. Мне не терпелось увидеть это благородное семейство.
Шестилетний племяш мой, Ромка, путаясь в соплях и пуховом шарфе, намотанном на горло, поздоровался басом. Маша, раздвигая намечающимся животиком межкомнатные висюльки, одновременно рассказывала мне семейные новости, щупала у Ромки лоб, подбирала какие-то разбросанные вещички и помешивала на плите обед.
– А вот и Серёжа, – сказала она, услышав звонок, – открой Олежек, я накрываю на стол. Будем обедать.
В блистающей форме вошёл улыбающийся Сергей. Я даже внутренне подтянулся, выгнув грудь, завидуя его выправке.
– Здравия желаю товарищ старший… О, приношу извинения! Уже товарищ капитан? – обнимая его, вижу на погонах новые звездочки. – Как там у Высоцкого – «Вот и упала шальная звезда / Вам на погоны»?
– Да, друг мой, время бежит, и мы стараемся не отставать. Но вот по поводу того, что шальная… У другого барда есть контраргумент:
«Но звёзды капитанские я выслужил сполна, аты – баты». Твои как дела, расскажешь?
– Ну, у нас дела куда как скромнее. Все наши звёзды пока на недосягаемой высоте.
– Мальчишки, хватит философствовать, мойте руки и за стол.
– Ну, выкладывай, – утвердился за столом Сергей, – так просто в наше захолустье гости из столицы не бывают.
Выслушивая мои тревожные откровения, он мрачнел всё более. Наконец встал и, меряя кухню шагами, заговорил отрывистыми командирскими фразами:
– Дело с явным криминальным оттенком. Это раз. То, что твоя роль чисто посредническая, неплохо, но и не больно хорошо. Сумку собирали, видели и знают некие люди. Это усиливает фактор риска. – Он заглянул в раскрытый баул. – С такой массой наличности ехать нельзя. На ввоз валюты везде существуют ограничения. Этого следует остерегаться.
Весь кэш необходимо перевести в доллары. Менять частями в различных обменных пунктах, чтобы не привлекать ненужного внимания крупными суммами. Это значительно уменьшит объём наличности. Сумку из поля зрения необходимо изъять. В чем осуществить доставку? Тут надо подумать.
– Я, наверное, знаю, что делать, – включилась Маша, – можно, Серёж?
– Говори.
– На себе повезёт. Сошью ему потайное нижнее бельё с кармашками на липучках. Швейное ремесло завсегда при мне. Пока он мечется по «обменникам», всё будет готово. Раздевайся до трусов, Олег, – и жёлтой змейкой взвихрила портновский сантиметр.
– Умница, малыш, – похвалил её Сергей, – хотя уловка древняя, как и сами деньги. На момент обострения с правоохранителями держи на взятку определённую сумму. Это работает везде. Лена твоя в курсе событий?
– Только в той части, что предстоит командировка в Душанбе. О деньгах разговора не было.
– И не надо, думаю, упоминать. С подобным известием ей будет недалеко до нервного расстройства, пока дождётся дорогого мужа обратно. Утром приедешь к нам и Маша тебя экипирует. А сейчас перекладывай свой груз в мой старый рюкзак и лети в Москву. Времени, полагаю, в обрез. Засим разрешите откланяться. Служба.
Он поцеловал супругу и сынишку, затем протянул мне жесткую ладонь на прощание и шепнул:
– Не нравится мне всё это. Но если уж нельзя развернуть оглобли, то пусть тебе повезёт, Олег. Будь осторожен.
Пока я, как сказала Маша, метался по «обменникам», пару раз пытался звонить Иннокентий. Второй раз вообще ничего невозможно было разобрать, его состояние опьянения достигло «перигея», то есть точки, очень близкой к земле и положению риз. Мне становилось ещё тоскливее от непонятной жалости к нему. Умнейшая голова, хваткий производственник, да и просто мой старинный товарищ безжалостно сломлен чьей-то сторонней грубой волей.
И каким образом можно ему помочь, не приходило в голову. С какой стороны не зайди – всё тупиковая ветвь. Контрагенты мне неизвестны, сам Иннокентий со мной играть в открытую не намерен. А что я? С боку припёка?
Свалив Маше всю переведённую в валюту недружественной страны наличность, я не ощутил облегчения. Напротив, в левой пазухе заныла ещё одна заноза – как у меня хватило наглости втягивать в эти мутные, полукриминальные шуры-муры ангельски безвинную сестру? Да к тому же в интересном положении? Чтобы вдобавок к своим проблемам переживать ещё и за меня, дурака? Не скотина ли я после этого? На месте Сергея меня следовало бы развернуть за шиворот на 180 ещё на лестнице и дать хорошего пендаля.
Для придания ускорения.
В субботу вечером я попросил Лену:
– Слушай, может, позвонишь своей Гургеновне, отпросишься. Проведём последнее воскресенье вместе. Сходим к обедне. А потом смотаемся куда-нибудь. В кафе, например. Или в кино… на последний ряд, а?
– Какое кино, родимый? Сам прекрасно знаешь, что в выходные дни у торгашей самая работа. Когда ещё народу ходить за покупками? Наши уехали вчера в Одинцово на выездную ярмарку, а мне в воскресенье поручено организовать возврат палаток и нереализованного товара. Вот тебе кино, вино и домино.
И уехала ни свет, ни заря.
Через часок и я вышел из дома. Тянул в храм давний навык – начинать воскресный день с литургии. Церковь Рождества Богородицы расположена неподалёку. Маленькая и по-домашнему уютная, всем своим благолепием погружала меня в воспоминания о днях, проведённых в нашем Свято-Никольском монастыре. Поставил свечи, подал записки о здравии и упокоении всех, кого помню и люблю. По окончании богослужения испросил у батюшки благословения на дальнюю дорогу и приложился кресту.
Вот теперь порядок, а иначе долгое непосещение храма изматывало меня, как несданный зачёт или неоправданный прогул.
Остаток дня мотался по комнате: от телевизора к оконному проёму с неугасимым факелом на горизонте. Собрал в рюкзак и не на один раз перепроверил всё, что будет необходимо в дороге. И постоянно прокручивал в голове вопрос: «Где же была твоя, Некрасов, хвалёная природная осмотрительность, если так легко удалось Иннокентию втянуть тебя в малопонятное предприятие с явным криминальным душком»?
Под вечер спустился в гастроном зацепить чего-либо к ужину. Ну и, пожалуй, отвальную бутылочку сухого. «Шестёрка» покорно ожидала меня возле подъезда. Маясь от одиночества, пробовал звонить Иннокентию, но вызовы мои утыкались в стандартную фразу автоответчика: «Телефон абонента выключен… и т. д.».