Дом окнами в полночь. Исповедальный роман
Лена вернулась ближе к полуночи. От неё пахло спиртным.
– Отметили с девчонками. Выручка случилась куда как выше всех ожиданий. Ой, да у нас стол накрыт! А что за причина, Олег?
– Вообще говоря, я завтра уезжаю, если ты помнишь, конечно.
– Слушай, не натягивай струну, я всё прекрасно помню, – неверными движениями она стаскивала с себя одежду, – но разлука разве повод для застолья? Ты же ведь ненадолго, правда? Помоги расстегнуть. Спасибо. И потом, перечить Гургеновне, всё равно, что против ветра… ну, ты понимаешь. Все брызги в лицо. Я в ванну и спать, – обвив мою шею руками, обмякла в свободном висе, выказывая крайнюю усталость. – Прости, Олежек, я так умаялась, что нет сил. А если ещё и выпью, то грохнусь на пол посреди комнаты.
В свете ночника я сидел за столом, прислушиваясь к Ленкиному сопению, и лениво жевал дырявые пластинки сыра. Блики от факела сполохами пробегали по стеклу непочатой бутылки. Куда-то незаметно подевались переживания мои и смятения. Облако безразличия и вялой отрешённости окутало голову и опрокинуло в тяжёлый сон.
Когда же с трудом оторвал голову от затёкших рук, распластанных по столу, на экране будильника высвечивалась зелёным утренняя рань – 5.30. Крадучись, в носках, прошёл к секретеру и, добыв лист бумаги, написал:
«Поезд в 12. 30 с Казанского. Встретимся под стендом „Прибытие – Отправление“. Если вырваться с работы не получится, звони. Твоей драгоценной Ануш-джан поклон. За вчерашнее не сержусь, но досадую. Знай, не море топит корабли, а боковые ветры! Олег».
Оделся, подхватил рюкзак с дорожными вещами, ключи, документы. На цыпочках миновал пахнущий жареной рыбой коридор, неслышно прикрыл дверь и спустился во двор. Пока разогревалось остывшее нутро машины, я пару раз обернулся на наше окно.
Слепое и равнодушное, оно ничем не выделялось среди остальных.
* * *
Ах, Маша! Милая моя сестрёнка, какая же она у меня рукодельница! Пошитые ею облегающие шорты с широким поясом сидели на мне, как влитые. Весь мой бумажный груз словно растворился в узких кармашках. Ощутить какую-либо тяжесть не давали широкие лямки по плечам. Ведь и про гульфик не забыла! Ай, молодца!
– Свои документы и деньги храни здесь же, – она раздёрнула на поясе незаметную молнию, – бережёного Бог бережёт! Всё хорошо, одевайся.
Надев рубашку и костюм, я не только не ощутил никакого стеснения в движениях, а наоборот, меня охватило чувство какой-то воинской подтянутости, собранности и лёгкости. Мы обнялись.
– Ты уж прости, Маш, что впряг вас в эту затею. А уж тебе лишние расстройства никак не на пользу. Прости. Буду стараться, чтобы всё сложилось удачно. Слушай, а где же Сергей?
– Серёжа улетел ночью в командировку во Владивосток. Как бы нас, братец, в тот округ не перевели, разговоры ведутся нешуточные. Но, пока рано об этом. Скоро Ромка проснётся, пойдём-ка со мной, – сестра протянула руку, и мы вошли в маленькую комнату, в её рабочий кабинет. Шкаф, лекала, чёрный портновский манекен, раскройный стол, швейная машинка и в углу небольшой иконостас. Маша подсветила лампадку:
– Мне трудно, а ты встань на колени, Олег. Помолимся перед дорогой. «Господи, услыши молитву мою, внуши моление моё во истине Твоей, услыши мя в правде Твоей…» – наизусть читала Маша из чина благословения в путешествие.
Память на молитвы у неё была завидная с детства. Помню, даже мама, молясь и споткнувшись в забывчивости, оглядывалась к Маше, и та продолжала мгновенно с того же места. Тёплый ручеёк речитатива струился прямо в сердце моё, пробуждая детские воспоминания о светлых православных праздниках.
Рождество Христово. Вертеп из снеговых блоков, запах хвои и мандаринов. Колокольный перезвон, освящение куличей и крестный ход в Праздник праздников – Пасху Красную. Коленопреклонённые моления и народные гуляния в солнечную и ярко – зелёную Троицу. Слаженный и проникновенный хор на клиросе нашего храма. Спешащая к службе молодая и стремительная наша мама, с нотами литургического распева наперевес…
Щекотало в носу и наворачивались слёзы. Я обращался к образу, даже не зная наверняка, по поводу чего: «Господи, помоги! Спаси, сохрани и помилуй!». Помнил мамины наставления – «Не надо просить ничего конкретного, просто молись. Господь знает все твои нужды и непременно поможет, если узрит твою искренность».
Маша закончила читать и мы, поклонившись Красному углу, вышли. Восстал ото сна Ромка и я поднял его за тёплые подмышки:
– Здорово, солдат! Поправился, или всё хандришь?
– Температуру сбили, а так ещё надо долечиваться, – отвечала за него мать, а отпрыск тёр кулачком глаза. – Он до конца и не проснулся, похоже.
– Ну, стало быть, ладно, надо отчаливать. Машину ещё успеть отогнать в гараж, время уже начинает поджимать. Давайте будем прощаться.
– Подожди, Олег, – Маша достала из морозилки пакет, – здесь стандартный дорожный набор: курица, котлеты, яйца вкрутую. Вчера делала, за ночь всё замёрзло в камень, растянешь на подольше. Ехать столько суток, с ума сойти!
– Ма-а-ша, – я благодарно прижимал руку к сердцу, – ну зачем столько?
– Куда только всё это положить, – оставляла она без внимания моё нытьё. – Хлеб ещё, молока пакет…
– Что ж, давай в этот кофр, в коричневый. Мне же его велено сдать вместе с грузом! Забыл совсем. Вот и рюкзак Серёжин освободился. Я поцеловал Ромку и обнял сестру:
– Спасибо тебе, дорогая моя, только ты и озаботилась моей неприкаянностью. Спасибо.
– Ещё минуту, – Маша сняла с иконостаса маленькую, в латунном окладе, иконку Спасителя, поцеловала, широко перекрестила ею моё отъезжающее страдальчество. – Возьми с собой. Самый сильный оберег. Сильнее не бывает. Буду ждать возвращения, Олег. Ангела хранителя в дорогу. Помоги тебе Господи!
* * *
Я стоял под стендом «Отправление – Прибытие» Казанского вокзала и сочинял стихи, нагло заимствуя из народного творчества:
«Приехала Лена, упала на грудь, / Милый Олежек, меня не забудь!».
Мои немецкие часы, маршируя обратным ходом, упрямо сокращали остающиеся минуты до отправления состава с важной надписью по борту «Москва – Душанбе». Уставши торчать перед глазами пассажиров, разглядывающих расписание, отошёл в сторонку, не выпуская из вида и стенд, и выход из метро. Один раз дёрнулся к знакомому, вроде, плащику, но нет. Красивая, стремительная и длинноногая, но не она. И вот тут…
В мелькании лиц, в разношёрстности одеяний и толчее чемоданов на колёсиках что-то заставило меня вздрогнуть. Во всей этой людской мешанине боковым зрением я фотографически выхватил лицо с редкими черными усиками над «заячьей губой». Видение секундное, но я абсолютно уверен, что это именно тот парень, который привёз к фабрике Иннокентия на белом внедорожнике. Гундосый.
Но, мало ли, почему он здесь… И наоборот, почему он здесь?
По громкой связи объявляют посадку. Закинув кофр на плечо, двигаюсь к своему восьмому вагону, на ходу слушая в телефоне Ленкино щебетание о том, что Гургеновна… что работа… что пробки… что не успеть… Не приедет.
Перевожу телефон в безжизненное состояния и пробую успокоиться. В последней надежде окинув потухшим взором перрон, поднимаюсь в железный створ вагона и заглядываю в своё купе. Там мельтешится, раскладывая по различным местам вещи, целое таджикское семейство. Ещё довольно молодая симпатичная мама в национальном узорчатом одеянии, подросток сын, лет около тринадцати и очаровательная черноглазая егоза лет пяти от роду с куклой на руках.
– Добрый день, – отмечаю я своё присутствие.
– Здравствуйте, – чуть ли не хором отвечают попутчики, – мы скоро.
– Устраивайтесь, не торопитесь. Дорога неблизкая.
– А ты с нами поедешь? – вскидывает ресницы малышка.
– Да, если не возражаешь. Тебя как зовут?
– Лайло, а тебя?
– Лали! – одергивает её мать, быстро сказав что-то на своем языке.
– Меня дядя Олег. Ты куклу укладывай, потом поговорим, хорошо? Не через порог.
За вагонными стёклами уплывают назад в Москву купола храмов, прямоугольники многоэтажек, переходные мосты и промышленные зоны с дымящимися трубами. Мозаика моего настроения на данный момент складывается из одних негативных блоков.
Не пришла проводить Лена – это раз. Ехать чёрт-те сколько, а едва тронулись – это два. Чуть ни неделю существовать в ограниченном пространстве с малым ребёнком – это, практически, шесть! Ну и… «мимолётное видение» в привокзальной толчее. Это слегка тревожит, а поддается анализу с трудом.
– Пожалуйста, заходите, – прижав ладонь к груди, приглашает с поклоном попутчица, – меня зовут Дилором. Это сынок, Максум. Ну и дочка. Сама успела уже представиться.
– Олег Николаевич, а лучше просто Олег.
– Мы все побудем здесь, в коридоре, располагайтесь, пожалуйста.
Странно, все очень чисто говорят по-русски. И, по догадкам, не менее чисто на своём языке. Место мне принадлежит нижнее, но я, конечно же, уступлю его черноглазой непоседе. Если по дороге не подселят кого-нибудь ещё.
Втиснув кофр между вещами моих соседей под сиденье и переодевшись в Серегин спортивный костюм, молодецки вспрыгиваю наверх. Эта ночь, даже не ночь, а какие-то часы, что я коротал до рассвета за столом, дневные хлопоты и вокзальная нервотрёпка утомили меня до крайности. Я восклицаю семейству «Заходите!», достаю из кармана пиджака иконку Спасителя, крестясь, пристраиваю её на откидной сеточке и в томлении вытягиваюсь всем телом. Окружающая действительность разом обрушивается в бездну беспамятства и мертвецкого сна. Когда же очнулся, не враз и сообразил, где нахожусь. Свесив кудлатую голову вниз, осмотрелся. Соседка говорила с заботливой укоризной:
– Олег, вы лежали без движения так долго, что я начала волноваться и собиралась уже разбудить. У вас всё в порядке?
– Нет-нет, всё хорошо, просто ночью мало спал. А где мы сейчас, Дилором?
– Мы, правда, не следим, но вот Рязань уже проехали.
– Лялька, а ты знаешь, что в Рязани пироги с глазами? – Говорю я в ответ на любопытный и хитрющий взгляд огромных чёрных детских глаз. – Не веришь? Правда -правда! Их едят, а они глядят!
Мне становится тепло и хорошо от того, что все смеются и девочка тоже, хотя вряд ли она поняла смысл моей присказки.
Достал кофр, взял пенал с туалетными принадлежностями и выглянул из купе. Коридор был пуст. Тоненько подрагивали шторки на окнах, отзываясь на перестук колёс под ковровой дорожкой. В левом тамбуре ожидала своей очереди спиной ко мне молодая девушка или женщина с ядовито-жёлтым полотенцем на плече. Правый туалет был, похоже, свободен и я двинулся в ту сторону.
Закрывшись изнутри, всмотрелся в своё отражение. Из рамы глазел заспанный и небритый дяхан в мешковатом спортивном костюме. Зеркало брезговало моим изображением. Ну и ладно! Вот ведь ещё… Подогнув воротник и засучив рукава, принялся приводить себя в порядок. Но по известному закону подлости, едва успев выбрить одну щёку, чуть не взвился от резкого стука в дверь и командного окрика:
– Санитарная зона! Освобождаем туалет!
Не подчиняясь настойчивому стуку, и не спеша добрился, сполоснул мятое лицо, а открыв дверь, сходу нарвался на «любезность» от пожилой проводницы:
– Ты на глухого-то не похож, чего же наглеешь тогда?
– Ладно, мать, извини. Есть процессы жизнедеятельности, прерывать которые вредно для здоровья.
– Вот из-за таких хулиганов нас и ругают. Все путя перед станциями загажены по вашей милости! Шагай отсюда, спортсмен.
– Ну, извини ещё раз. Чайку занесёшь в седьмое купе, хорошо?
– Сейчас тебе, разбежалась, – уже примирительно соглашалась она.
– А как обращаться-то к тебе, мать командирша?
– С хулиганами не знакомлюсь. Проваливай, у меня станция, – и чуть не оглушила, – Мичуринск! Стоянка пять минут!
Состав, бряцая сцепками, тормознул так резко, что я проскочил своё купе, едва не выронив коробку. Оттянув дверь, я остолбенел! В проходе, спиной к окну, стояла белая лицом Дилором, плакала, уцепившись за мамин подол, Лялька. Забившись в угол на верхней полке, трясся от страха мальчишка. Нижние сиденья подняты, а вещи выброшены в проход.
– Что? Что такое? А? Отвечайте, ну!
– Они с ножом, Олег! Двое… Не велели выходить. Утащили вашу сумку. Сказали нам молчать и не двигаться…
– Кто такие, обрисуй быстро!
– Они молодые… девушка и парень… высокий такой… с ножом.
Я бросился к проводнице:
– Кондуктор, ограбление в вагоне, вызывай бригадира срочно! В эту сторону кто-нибудь пробегал? Парень и девушка?
– Да нет. «Служебка» открыта, всех вижу. У тебя, что ли, чего украли, спортсмен?
– Государственные деньги! – Ляпнул я сдуру, совсем забыв, что в портфеле их давно нет. – Дуй, говорю, срочно к бригадиру, пусть радирует ментам на следующую станцию.
«Значит в „голову“ состава бросились», мелькнуло. Пытаясь догнать негодяев, я лихо перескакивал вагоны и прокуренные тамбуры, пока не споткнулся в одном из них о свой выпотрошенный кофр.
На затоптанном железном полу валялись рассыпавшиеся котлеты и варёные яйца, пакет с курицей, раздавленная в спешке упаковка молока и чужое, жёлто-горячей расцветки, полотенце. Именно оно, это полотенце явилось последним пазлом, составившим цельную картину произошедшего. Филёрша из левого тамбура выпасла меня. И отправила «маяк» подельнику. Пока я в туалете бранился с зеркалом, времени на операцию им хватило с лихвой.
Я подобрал пустой кофр, набросил на плечо и побрёл обратно, молча разминувшись с догнавшей меня проводницей. Бесполезность дальнейшей погони была очевидна. Эта пара, гусь да гагара, или затаились по разным купе, или, что верней, давно смешались в Мичуринске с вокзальной публикой. Такие вот пироги с глазами…
Сергей оказался прав. За мной следили. Цель ясна, как белый день – завладеть деньгами. Я не ошибся, «Гундосый» на вокзале был. Именно он показал меня этой парочке. Хотя, как? Ведь мы с ним незнакомы! Приметный кофр? Или моей персоной заранее интересовались прицельно? Замешан ли тут Иннокентий? Н-не думаю. Его, как и меня, похоже, хотят выставить «терпилой» и слупить с фабрики долг, включив «счётчик». Или, допустим, используя невозможность возврата денег, осуществить рейдерский захват предприятия.
Однако, пацаны, лично я думаю несколько иначе! Немудрёная уловка моей дорогой сестры уже скорректировала в минуса замыслы организаторов операции. Это раз.
Доморощенные Бонни и Клайд с чувством глубокого разочарования уже «обрыбились» на предмет моего портфельчика. Это два.
И третье – я улыбаюсь во все имеющиеся, представляя морды моих филёров после того, как хозяева зададут им простой вопрос: «Где деньги, Зин?». Они ответят, конечно, что их там не было и им, конечно же, безоговорочно поверят!!!
Инстинктивно ощупав себя через «треники», вздохнул немного свободней и присел на Лялькину скамью. Семейство сверлило меня испуганными чёрными глазищами. Осторожно вошла проводница:
– Убрала там всё. А вот курица-то в пакете, не запачкалась нисколько. Может, возьмёшь? – В голосе её сквозила какая-то виноватость.
– Как зовут-то тебя, хозяйка?
– Зина.
«… резиновую Зину в корзине принесли», – лезла в голову всякая чепуха. Я сдёрнул с вешалки костюм и взял ботинки:
– Мать, найди мне свободное место где-нибудь. Пусть они закроются и отойдут. Напуганы, посмотри, до полусмерти. А всё из-за меня. Диляра, Лялька, простите Христа ради. Разве мог я подумать. Простите…
* * *
«Никогда я не был на Босфоре…», но проезжая по Душанбе в такси, ловил себя на чувстве неловкости странника в рубище, случаем приглашённого во владения лучезарного и солнцеликого эмира, мир ему и благоденствие! Слишком уж разительно контрастировал этот таджикский султанат с устремлёнными в небо мечетями, минаретами и дворцовыми сводами с вросшей в моё сознание Капотней.
Понимая, что в режиме порученной миссии вряд ли удастся побродить по городу, я попросил таксиста крутануться по центру и наиболее примечательным местам столицы. Тот, привыкший к восторгам туристов, проявил недюжинное радушие, и улыбка не сходила с его смуглого лица. Звали водителя Сухроб. Простецкий радушный мужик и патриот своего города.
Глаза мои не успевали отхлопать ресницами от удивления, умиляясь одному шедевру архитектуры, как тут же наплывали ещё более грандиозные сооружения. Я без остановки крутил головой и спрашивал таксиста:
– А это памятник кому? А это что? Да не может быть!
Сухроб терпеливо объяснял, озираясь по сторонам, но дорогу контролировал чётко. Мне оставалось лишь с восхищением удивляться тому, какое созвездие великих имён национальных героев и поэтов древности приходится на этот, даже не миллионный город! Посудите сами: Самани, Рудаки, Низами, Хайям, Фирдоуси, Саади, Авиценна, Ширази, Навои… Все по-своему знаменитые имена довольно прочно на русском слуху и перечень не полон отнюдь!
Калейдоскопическое разноцветье по всему пути следования – синее небо, много зелени, фонтаны, женщины в национальных одеждах, ковры, халаты, тюбетейки. Лепёшки величиной с мексиканское сомбреро, длиннющие ряды фруктов, овощей и пряностей, пирамиды дынь и арбузов! Открытым окном машина черпает чуть горьковатый запах тлеющих мангалов и томящихся на них шашлыков. У мусульман недавно закончился пост. И над всем этим буйством красок пронизывает небосвод самый высокий в мире, флагшток с трёхцветным развевающимся полотнищем, площадью с хоккейное поле – государственным флагом независимого Таджикистана!
Когда мы прорвались ближе к окраине столицы, я даже выдохнул с облегчением – уж больно неподъёмный груз впечатлений обрушился на меня всей своей грандиозностью. Есть, есть от чего вскружиться праздной голове!
Расплатился с таксистом не скупясь. Сухроб же, улыбаясь в ответ, протянул мне самодельную визитную карточку с номером телефона.
– Огромный рахмат, дорогой русский друг! Добро пожаловать в Сталинабад!
Ну, вот и конечная цель путешествия.
И здесь приходится с удивлением отметить, что среди неказистых жилых построек окраинной части города этот красного кирпича двухэтажный особняк с коваными решётками по первому этажу вызывает у меня некоторую оторопь. Как-то совсем не похоже на частный мини-отель.
А «лица необщим выраженьем» выступают красочные витражи в оконных проёмах верхнего уровня! Зелёные насаждения, кажется, совсем не имеют целью скрыть роскошный дом от посторонних глаз, напротив, они выгодно оттеняют вспыхивающие на предвечернем солнце витражные цветные переливы.
Невысокая ограда фактурного белого камня с металлическими коваными воротами. Собаки, по всей видимости, нет, как нет и звонка. Но адрес на табличке соответствует искомому, и я уверенно захожу в арку калитки. Тотчас навстречу распахивается в доме резная тяжелая дверь, словно только меня здесь и ждали, неотрывно глядя в окно.
На пороге средних лет женщина в цветной туникообразной накидке, шёлковых шароварах и мягких ичигах. Улыбаясь и прижимая ладонь к груди, она приветливо кланяется, позвякивая массивными серебряными подвесками:
– Асс алому аллейкам, здравствуйте, здравствуйте!
– Я правильно попадаю? – вопрошаю, частично сомневаясь, мне ли предназначено такое радушие.
– Так, так! Вы Олег из Москвы? Значит, всё правильно. Мархамат, проходите, пожалуйста!
Женщина хорошо и словоохотливо говорит по-русски, изредка вставляя в речь национальные обороты. Неискоренимо, что мы когда-то жили единой многонациональной семьей народов под названием Советский Союз.
– Меня зовут Хадича, а вас как по отчеству?
– Не надо никаких отчеств, просто Олег и, пожалуйста, на «ты». Ведь, судя по возрасту, я вам в сыновья гожусь. Кстати, у вас отличный русский.
– Томский педагогический университет, большой ему рахмат. Специальный выпуск педагогов для азиатской части страны. Идёмте, я покажу вам комнату.
– Тебе. Мы ж договорились.
– Хорошо, покажу тебе твою комнату, Олег, – широко улыбалась она, и я чувствовал, что пришёлся ей по душе.
В просторной прихожей царил прохладный полумрак. Удалось разглядеть только прямоугольную глыбу изразцового камина с бронзовой птицей, цепко держащей в когтях золотое яблоко часов, и по сторонам инкрустированного столика два зачехлённых кресла. А ковры… Мама, какие ковры и сколько их!
– Персидские?
– Бухарские. Старинной ручной работы.
По дубовой лестнице хорошей выделки поднимаемся на второй этаж. А что такое, спрошу я вас, лестница хорошей выделки? Без детализации это просто фигура речи. Отвлечемся немного.
Первым у всякой приличной внутридомовой лестницы гостя встречает начальный или, как его величают столяры-краснодеревщики, «заходной» столб. А что есть столб в нашем понимании? Просто дубина стоеросовая. Сучковатая орясина с проводами.
Здесь же – произведение искусства, задающее тон всей лестничной композиции и ненавязчиво указующее на вкусовые предпочтения и статус хозяина. Резные заглавные столбы могут иметь бесконечное разнообразие форм – от простого шлифованного бруса до античного атланта, несущего на могучих плечах громадную вазу, полную деревянных фруктов.
В нашем же случае мы имеем затейливое переплетение отполированных дубовых корней, изображающее клубок змей, стремящихся пленить крылатую крючконосую горгулью с высунутым ядовитым языком. Ответвляясь от жутковатой композиции изящным изгибом, прямо в ладонь, будто сама, вкладывается теплая и бархатистая поверхность перил.
Если кто в жизни держал в руках хорошие коллекционные ружья, должен помнить тот благородный изгиб ложа приклада, когда все пальцы руки попадают ровно на то место, где им единственно и следует быть. Перила именно такие – не широкие и не узкие, не горбатые и не плоские. Я сказал бы – умные. Внешняя ложбинка несколько глубже внутренней, что даёт возможность не просто елозить ладошкой по поверхности, а по-хорошему взять перила в горсть, что существенно поможет при подъёме – это раз, и вы сумеете цепко ухватиться за них, оступившись при спуске, – это два.
Широкие ступени по высоте на чуточку меньше отстоят одна от другой, чем на стандартных лестничных маршах. И здесь есть определённый смысл – пожилым членам семьи это облегчает многочисленные спуски и подъёмы. И снова, – куда же без ковра? Зелёная дорожка короткого и жесткого ворса туго перетянута по каждой ступени латунными штангами с удерживающими кольцами по краям.
Между перилами и ступенями вместо обычных резных балясин виден плод буйной фантазии мастера художественной ковки. Хотя, если присмотреться, можно заметить, что некоторые детали орнамента повторяются и на решётках окон первого этажа. Но это говорит лишь о том, что здесь работал талантливый мастер-кузнец. Причём один. То есть не штамповка, но талантливая авторская работа.
От правой лестничной тетивы вверх по стене идут, не выпрягаясь из заданной геометрии, полированные филёнчатые панели, над которыми развешены по ранжиру портреты бородатых людей в национальных одеждах. На поворотной площадке я оглаживаю шарообразное навершие на вычурном резном столбце и больше не сдерживаю восхищения:
– Хадича, да это же просто музей!
Она не ответила на моё восклицание, лишь чуть ниже опустила голову. Показалось, что ей почему-то не хочется делить со мной праздный восторг от роскошного интерьера. «Женщина, по всей видимости, здесь не хозяйка», – отметил я себя за проницательность. Мы прошли по коридору второго этажа, миновав несколько дверных проёмов, также облагороженных резными полированными доборами.
У последней двери, почти в тупике, Хадича остановилась и, достав из складок своего одеяния латунный ключ, протянула мне. По плоскому брелоку закручивалась в обратную сторону, словно стрелки у моих часов, загадочная арабская вязь.
– Милости просим, Олег. Здесь найдешь всё необходимое, – проговорила она, не смея войти внутрь. Сказывалось мусульманское воспитание. – Ровно через час спускайся, пожалуйста, к ужину, – и, неслышно скользя ичигами по ковровой дорожке, удалилась.
Справившись с незнакомым замком, я очутился, как бы это сказать попроще, ну пусть, в «предбаннике». В уютном квадратном коридорчике с моим появлением сам собою загорелся неяркий свет и взору предстали две двери. Одна, белого матового стекла, была приоткрыта, и видневшийся фрагмент просторной ванны без осмотра комнаты указывал на её предназначение. Там же и закуток, «куда цари пешком ходили». Несмело толкнув второе дверное полотно, я вошёл… в комнату? в номер? в VIP – апартамент? в люкс президент-отеля?
По натёртому восковой мастикой паркету струилось мне под ноги дивное разноцветье бликов от витражного окна, пронизанного отблесками закатного солнца. Света было достаточно, чтобы в полной мере оценить роскошество обстановки. Великолепная двуспальная кровать на литых львиных лапах в арочном алькове была затянута цветным парчовым покрывалом с тиснёным узором. Две огромные подушки с покрытием из натурального шёлка, отороченные декоративной тесьмой.