Пастухи счастья

II

Что касается стандартов, нормальности. Так и хочется заявить: я – нормальный! нормальный! И тут же юркнуть в серость и транспарентность. Затихнуть. Мимикрировать. Не отсвечивать. Но. Но-но-но. Быть как все, нормальность – удел слабых, прибежище трусов, – нет? Кстати говоря, раз уж зашла речь, – нормальность и ментальная, и физическая. Ну, не может (нормальный?) человек укладываться в нормы, клише! Он даже сам на себя не похож местами! Где-то услышал (увидел? прочитал?) – оказывается, правая и левая половины лица различны, и это нормально (сколько значений у этого слова!). Нормально, Господи! Правая отражает только личностные черты, левая – принадлежность к виду; у левшей все наоборот, но я не левша, слава Богу. Вглядывался в отражение – действительно, есть различия, хоть и не такие броские, – но есть все-таки! есть! как я раньше не замечал! И глаз немного другого разреза, и овал, и вообще, еще, еще что-то, неуловимо-необъяснимое.

Просто удивительно, как размываются смыслы, золотники тонут в породе. Тут же, через запятую: для определения гармоничности сложения нужно измерить запястье – обхватить большим и указательным пальцами, если сойдутся – все в порядке. Проверяю – у меня сходятся, значит, я гармоничен? И со щиколотками у меня все в порядке – тонкие, породистые, и лицом вышел, и фигурой – о таких как я говорят «красавчик», «интересный», может, я заодно и потомок древнего рода? Интересно было бы проследить, составить дерево… А, впрочем, какая уже разница, снявши голову…

Дерево, запястья, щиколотки… Какая чушь! Каждый может быть каждым, любым, вариационный слайсер исправно нарезает пространственно-временной пирог – ломтики вероятностей, проекции желаний-образов-ощущений. И меня трясет, меня бесит этот анатомико-сословный фетишизм, все эти ужимки, ухищрения, масскульт, унизительная потребность нравиться, подходить, соответствовать. Канонам, меркам, представлениям, стандартам, неизвестно когда и кем объявленным, жалким и никчемным идолам; укрываться фиговым листком страха и невежества…

Снегирев, Снегирев! ты чего? Тебя куда понесло! Многомыслие как признак слабоумия?..

Простите великодушно! Потери, сумятица, нервы, совсем сбили с толку, спутали-расстроили; помню-помню: логика, хронология. Да, конечно же, я не зря упомянул Фортуну, ее иезуитские забавы, – полосе неудач предшествовал период необычайного, просто сумасшедшего (вырвалось все-таки! словечко!) везения.

В один прекрасный день жизнь моя, до этого скучная и бесцветная, вдруг зацвела-заплелась, завилась-заиграла. Разлилась половодьем, – как раз тот самый случай, когда пошлость приемлема и органична. Ну да, я влюбился. Чепуха, – скажете? какое отношение? Скажете и ошибетесь, – самое прямое. Потому что именно с этого все и началось. Но обо всем по порядку.

В этот самый, «прекрасный» (см. выше) день в жизни моей появилась Юля. Знакомство было абсолютно неожиданным – мы просто встретились взглядами на вечеринке, устроенной уже и не вспомню сейчас кем и по какому поводу. Много позже, раздумывая, проходя шаг за шагом весь путь, я пришел к выводу, что мы были обречены на эту встречу, как бывают обречены пересечься траектории движения космических тел, разбросанных друг от друга за сотни световых лет, и, тем не менее, послушно сталкивающихся где-нибудь в обусловленной заранее координате. Кроме того, во всем происходящем чувствовалась некоторая надрывность, даже драматизм, – у меня сформировалась стойкая уверенность (не тогда, конечно – сейчас), что если бы мы не столкнулись на той вечеринке, то обязательно встретились в другом месте, не в другом – так в третьем; повторяю: мы были обречены на любовь. Кстати говоря, вполне вероятно – так оно и было, и мы сталкивались уже не впервые, но, как это часто бывает, не замечали друг друга в мишуре, постороннем, – судьба умеет прятать свои неудачи. Как бы то ни было, в конце концов, встреча состоялась – неважно как, где, с какой попытки – и теперь уже ничто не могло помешать событиям течь в назначенном русле.

Впрочем, никаких претензий, все было восхитительно. Ритуал знакомства так и вообще прошел выше всяких похвал, просто образец, эталон, по всем канонам альковного искусства. Выверено бурная экспрессия, трогательная, сумасбродно-чувственная романтичность: быстрый обмен взглядами, ожог прикосновений, взбалмошный, безрассудный побег. Ужин при свечах, шампанское в высоких бокалах, «Besame mucho», поцелуи на залитой весенней луной набережной… Сказка, самая настоящая сказка для взрослых!

Надо признаться, что разменяв четвертый десяток, я уже поставил на себе крест. Нет, не то, чтобы мне не везло в любви, даже скорей наоборот – чересчур везло, выигрышная внешность (природная смазливость, спорт, здоровый образ), экстраверсия, нежадность обеспечивали неизменный успех, впрочем, так же неизменно сдувающийся на следующей после кафе и секса стадии. Будто бы до определенного момента – подъем, стабильный и непрерывный рост, а потом – обрыв, пустыня, северный (или южный) полюс. Полнейшее безразличие, причем, как ни странно, обоюдное. Когда-то это едва не сводило с ума, а потом – ничего, привык, свыкся. Обвинения в ущербности, неполноценности не сделали ни циником, ни параноиком, я занял какую-то промежуточную (вот хорошее слово – взвешенную) позицию, вне, между и над. По давней привычке (традиции?) оправдываться перед собой даже придумал теорию, по которой в жизни каждого мужчины для всего, в том числе и для любви, отведены конкретные (плюс-минус год-два) сроки, – и, видимо, свой я пропустил. Я говорил себе: что поделать, так уж случилось; не суждено, не создан; может, не заслужил, а, может, не повезло, – смирись, забей и живи дальше. Вот так вот жил, не тревожась, не задумываясь, а, если задумываясь, то вскользь, на бегу. Казалось, теплилось (надежда умирает последней) – будет, будет еще все, все еще впереди, но грянул третий звонок, выплыли, как из тумана, листки календаря, даты, и стало очевидно, безусловно и непреложно ясно: ничего уже не будет. Ни любви, ни семьи, ни жены, ни детей. Честно говоря, я не знал, радоваться этому или огорчаться. Метался между сентиментальными философствованиями раскаявшегося Дон Жуана и судорожными твистами женатых приятелей, завидующих моей свободе иссиня-черной завистью. Бросался из крайности в крайность, чудил, распутничал, хандрил, даже стал выпивать. Но со временем все как-то утряслось, умялось, пошло своим чередом. Улитка-жизнь поползла вереницей понятийно-нравственных метаморфоз, ротацией сигнификаций; полетели щепками переосмысленные смыслы, переоцененные ценности. Гримаски лицемерия, фантики разочарований. Нет, случались, конечно, и интрижки, и связи, случались иногда и романы, но все это было как-то не всерьез, будто понарошку, и когда все заканчивалось, вместе с непременной и неизбежной в таких случаях грустью приходило робкое, стыдливое, но от этого не менее убедительное облегчение. Иногда, правда, грусть разрасталась, мутировала слабостью, тоской, но я был уже опытный, у меня уже было лекарство. Проверенное, безотказное. Я отключал телефоны, прятался от всех, часами с бокалом вина перебирал старые фотографии, просматривал видео. Оживляя в памяти имена и события, складывая в воображении виртуальные конструкции, – как сталось-сложилось бы все, скажи я то-то и то-то или наоборот – промолчи; успей или опоздай, уйди или останься. И помогало. Безволие, апатия притупляли, примиряли, подчиняли, – как непостижимо сложна и непредсказуема жизнь, как причудливы и запутаны ее лабиринты; побочное действие – я чувствовал себя ребенком, жалким, бессильным инфантилом, размазней. Нет, счастье не для меня. Я безнадежен, бездарен, неисправим, несостоятелен. Безнадежно, безоговорочно, безальтернативно. Навсегда. Во всяком случае, так я тогда считал. Тогда. До встречи с Юлей.

III

Не люблю. Всего лишь два слова, но – кульминация, ордонанс абсолютного отрицания, воплощение неприятия и отторжения. И – подробнейший рельеф, фотография души, со всеми тайниками и секретами, закутками и отдушинками – обильнейший материал для психоанализа, изучения структуры личности, симптоматики влечений и комплексов. Да, понимаю: не оригинален, был уже Владимир Семенович со своей знаменитой, но разве я тоже не имею права? Хотя, трудно что-то добавить, предшественник-то, как ни крути, а был – гений. Впрочем, под многим готов подписаться: цинизм, восторженность, письма – да, да, тысячу раз да. Но есть все-таки, что-то еще, свое, исконное; скорее – ничего особенного, брызги-дрязги-дребезги, производные, вдогонку, но – однако же, тем не менее, раз уж зашла речь, не могу промолчать… Только не сочтите, Бога ради! Эстетствующий графоман или графоманствующий эстет – не самые лучшие ярлыки, ни первое, ни другое ко мне не относится. Ей-богу! – во всяком случае, я так считаю; хочется верить. Просто кажется мне, вся эта субкультура субъективизма, так сказать, фон личности привносит в общее целое, успевшее уже окостенеть в фиксаже общего мнения, интонации, оттенки теплого, живого, – если, конечно, такие характеристики здесь уместны-приемлемы. Да, на первый взгляд не важные и даже незаметные, но подчеркивающие, так сказать, углубляющие, живописующие…

Например? К слову, возвращаясь – не люблю цинизма с цинизмом. Или как пишут в протоколах – «с особым цинизмом». Например, пристегивает герой злоумышленника наручниками к чему-либо (к батарее парового отопления, поручням в общественном транспорте) и говорит: « Не уходи никуда». Смешно должно быть? Именно для этого и задумано? Не знаю, мне – ни капельки. Наоборот – острая жалость, сочувствие к злоумышленнику, сомнения в его злоумышленности. А к герою – неприятие, раздражение, презрение даже. Ловушка ассоциаций? Эхо родительского инстинкта? Не знаю, вам видней.

Или вот еще – конструкция «тут – нам». Так и видится брюхатая краснорожая туша, надменно развалившаяся в кресле, упивающаяся своей властью, безнаказанностью. Вот вы тут нам рассказываете, а мы… – а что мы? да все, что угодно! – знаем, видим, слышим, имеем. В любом случае – схема противопоставления, диктата, свысока, бездоказательно, априори. Психологическая дыба, нравственно-социальная экзекуция, с чувством, толком, расстановкой, со знанием дела.

Или вот еще – ничего личного, только… – что? опять-таки все, что угодно – бизнес, закон, долг, служба. А на деле – просто еще одна ложь, удобная, универсально-безразмерная маска-форма, оправдание всех и всего. Или вот это презрительное, через губу: «вам не понять», или фамильярное «тыканье», или когда о присутствующем – в третьем лице (как раз в контексте блок-схемы «тут – нам»): он тут нам говорит, но мы-то, мы-то – знаем, видим, слышим… Тьфу!

Ну, вот я и раскрылся, весь – как на ладони. И не надо быть Фрейдом, семи пядей, разглагольствования на заданную тему (люблю – не люблю в данном конкретном) – блиц-тест, монолог полиграфу. Не выходя за рамки заявлено-номинального образа, косвенно-псевдологический вариант душевного стриптиза – специалисты ухватят кончик, вытянут всего червяка. Все скрытое-тайное-неявное. И кто же перед вами? Самый обыкновенный неудачник, с кучей тараканов (я про голову) и комплексов, довольно затюканный, но с претензиями. С буржуазно-либеральным уклоном. Интеллигентная сволочь, одним словом; таких в семнадцатом прошлого века здесь пачками расстреливали.

Что еще добавить? По большей части – тривиальное, общее, скучное, смотри первоисточники. Не люблю ложь, фальшь, предательство, опущенные глаза, ненавижу слезы, расставания… Ненавижу или боюсь? Быть или не быть?..

Видимо, все-таки, чудеса на Земле существуют. Иначе, чем объяснить то, что случилось? Чем объяснить то, что я, мнительный, изверившийся, тяжелый на подъем вспыхнул как спичка, позабыв обо всех своих теориях, рассуждениях, отказавшись от так дорого доставшегося равнодушно-созерцательного покоя?

Наступала весна. Молодые ветра (детский сад, ей-Богу!) срывали с неба затасканную серую дерюгу, река сбрасывала опостылевший лед, носилось-контрапунктировало в воздухе шальное, пьяное, дерзкое. Любовь захлестнула, закружила, вознесла, горько и нежно щемило сердце, хотелось смеяться и плакать, хотелось жить, быть юным, стремительным, великодушным, легкомысленным, расточительным, тратить себя налево и направо. Я совсем потерял голову – мальчишка, оглушенный силой собственных чувств, потрясенный неожиданными откровениями, – наверно, впервые я так остро почувствовал жизнь, каждой клеткой, каждой частичкой, – всю безраздельную и вольготную ее мощь, свободу, колдовскую пьянящую роскошь, – огненная, мясистая мякоть сквозь пальцы, секущие, обжигающие струи контрастного душа.

Моя возлюбленная была прекрасна, прекрасна, как сама весна, любовь, счастье. В романтическом, религиозном почти экстазе-угаре мне казалось, что она послана мне небесами, поднесена как послание, как предвестница чего-то небывалого, яркого и прекрасного; я преклонялся перед нею, я боготворил ее. Знаю, что скажете. Стареющий романтик, попавшийся в сети юной хорошенькой кокетке и ударившийся во все тяжкие; восторженность, идеализм. Может быть, мне трудно спорить. Да, и как спорить? и зачем? Я не собираюсь никому ничего доказывать. Просто это было, было, было, это было и до сих пор со мной, во мне, саднит, отзывается при каждом неловком движении-воспоминании…

Юля стала жить у меня. Просто осталась и все. Как была, налегке – в вязаном беретике, легкой курточке, коротенькой юбочке. С крошечной сумочкой (обожаю уменьшительно ласкательную форму!), багажом нехитрого скарба, – как это в песне: тушь-расческа-туфли? И никаких уговоров и метаний, консенсусов и компромиссов; никаких переправ и переездов, – она просто вошла и осталась. И все. Обстоятельство, которое в другое время ввергло бы в ступор настороженности и подозрительности, теперь наполнило сердце гордостью, горячим восторгом – она порвала с прошлым, порвала ради меня! Отказалась от всего, бросила прежнюю жизнь, наверняка обеспеченную и безбедную, может быть, даже оставила там отношения, привязанность. И все – для того, чтобы быть со мной!

Нет, не подумайте, я не сошел с ума, нет! – все это время где-то на задворках исправно выпрядалось скучливое прагматично-житейское, едкая сволочная паутина, мгновенно и бесшумно вспыхивали сенсоры тревоги: наверняка и возвращаться-то некуда, да и незачем, даже, может быть, и опасно; кто она? от кого прячется? Но я глушил вспышки благоразумия, отголоски будничной и сытой рассудительности, глушил сознательно, раздражительно – я ничего не хотел знать о прежней ее жизни, не хотел касаться всего этого темного, мутного – все это было чужим, чуждым, враждебным.

И я ни о чем не расспрашивал ее. Боялся нарушить хрупкое очарование равновесия, ощущение волшебства, полета – я спрятался во всем этом, спрятал свои неловкую и тяжеловесную практичность, продуманность, основательность; мне было стыдно за себя прежнего, настоящего, в пароксизме самобичевания я даже не хотел смотреть в зеркало.

Ну, совсем сумасшедший, – скажете, – крыша окончательно съехала. И надо же – так подгадалось все, так невовремя, неуклюже – в самый разгар среднего кризиса, ремиссии, либидо. Да мне плевать на то, что вы скажете или – еще лучше – подумаете! Все ваши аргументы и логику я знаю наперед, сам когда-то думал так же. Вы сейчас меня послушайте. Послушайте и попытайтесь понять. Я жил в сказке, понимаете? В самой настоящей, в той самой, где герой, принцесса, чудеса. И дело не в романтизме, и не в слабоумии, если уж на то пошло. Я открою вам тайну: я сам захотел, чтобы так было. Да-да, вы не ослышались! Я все выдумал. И Юлино внезапное появление, и ее неустроенность, и ее саму. Выдумал и сам поверил своей выдумке. Нет, конечно, все было именно так (а, может, и нет? – кто теперь скажет): встреча, взгляд, романтический вечер, но мне вдруг захотелось чего-то большего, продолжения, эволюции, увиделось во всем этом что-то необыкновенное, что-то необъяснимо притягательное, завораживающее, волшебное. Не могу объяснить, что случилось со мной. Вихрь, могучий и неумолимый, налетел, сорвал, потащил, до боли, до исступления, до спазм в горле захотелось чуда. Чтобы правда восторжествовала, добро победило, красота спасла. Безальтернативно, безапелляционно. Хоть ненадолго, пусть понарошку…

Кто знает, что это было? Может быть, когда-то мне просто не хватило детства?

И я ринулся в свою сказку, я поверил в нее истово, всем сердцем, заставил поверить Юлю, – мы играли свои роли, я – плюшевого мечтателя-аристократа, этакого сибаритствующего гусара-бездельника, она – развязного и диковатого тинэйджера, сюрреалистичное сочетание патриархальной принцессы и современной нимфетки. И ни разу мы не отступили, не оступились ни словом, ни взглядом, – двое на острове грез, в нарисованном замке, в придуманном свете придуманного Солнца. И не нашлось бы такой силы – страшно было даже подумать! – прервать, одернуть, нарушить; течение несло, уносило, прочь, вдаль, вперед, к хорошему, навсегда… Где-то позади, вне осталось прошлое, прежняя жизнь, неинтересная и глупая; новые горизонты манили неизвестностью, и было светло и радостно, грустно и тревожно, как в юности, перед первым свиданием. Что ждет там, дальше?

Иногда, просыпаясь ночью, я вглядывался в лицо моей возлюбленной – кто она, кем была в той, прежней жизни? Сколько ей? Что общего с таким человеком, как я? В свете луны лицо Юли казалось незнакомым, загадочным. Мысли путались, рассыпались, я чувствовал, что схожу с ума, и каждый раз отступал, малодушно, балансируя на грани стыда и отчаяния. Одно могу сказать точно – я любил. Может быть, впервые в жизни. Хотя, в языке нет такого слова, которым можно было выразить то, что я чувствовал. Вспоминаю – и снова – боль, горечь, восторг, грусть, жалость; дихотомия чувств, мыслей, смыслов. Абсолютное и слепое благоговение, острая, пронзительная нежность к долгожданному, обожаемому ребенку, и тут же, через стекло – страсть к женщине, любовнице, восхитительно прекрасному телу. Стыд перед проницательным зрителем и признательность другу, сообщнику, сопереживателю, единомышленнику…

И раз за разом – трясина, грязь, пошлость, выдираю ноги, срываю маску, падаю на колени – поверьте! ради Бога! все значительно тоньше, глубже, чем тривиальная похоть, мезальянс, выше омерзительной логики разницы в возрасте! И раз за разом проваливаюсь в эту бездну, и раз за разом сдаюсь; не в силах отыскать аргументы, принять решение, подняться, хотя бы в собственных глазах. В конце концов, просто не буду мучить себя, отдамся на волю течению: пусть все будет, как будет. Как должно быть…

IV

Но, простите! Кажется, я слишком увлекся описанием собственных переживаний, а повествование так и стоит на месте. Простительная слабость одинокого, не избалованного вниманием человека. Проще говоря – неудачника. Нет, конечно, неудачников в мире и без меня хватает, но я – особенный, эталон. Первый кандидат в палату мер и весов. Вообще, можно просто приделывать частицу «не» ко всем эпитетам, обозначающим достоинства, и все это будет про меня. И это не шутка, не преувеличение – горчайшая и чистейшая правда. В самом начале я упомянул о неслыханном везении. Конечно, данный термин был употреблен применительно к сфере исключительно материальной, предметам, можно сказать, приземленным, не имеющими ничего общего с какими бы то ни было душевным коллизиями. Хотя, как ни странно, явился именно их следствием – в совпадения, случайности я не верю. Все началось с появления в моей жизни Юли, впрочем…

Кажется, я уже говорил, что – бизнесмен? Кроме того, что – неудачник. Забавное сочетание, не правда ли – бизнесмен-неудачник, – в этом контексте все случившееся и тем более – невероятно, немыслимо. Так вот. Бизнес мой, если можно назвать так скучливое и (и потому?) безысходное ничегонеделание, которому я посвящал время с 9.00 до 17.00 с понедельника по пятницу, вдруг пошел в гору. Выгодные контракты, до этого исправно утекающие к конкурентам, теперь стали доставаться мне, заказы и предложения, существующие до сих пор как виртуально-иллюзорные абстракции, совершенно неожиданно материализовались звонками и письмами; в офисе, до этого больше похожем на приемную похоронного бюро, стало шумно и многолюдно. Дела поправились, банковский счет ежедневно пополнялся суммами со многими нолями; за сравнительно короткий срок я превратился в крупного предпринимателя, олигарха местного значения. Стал популярен, даже сделался медиа-персоной. Да, да! Участвовал в теле- и радиопрограммах, давал интервью; встречи со мной искали люди, о которых когда-то я мог только мечтать. Мое присутствие на всевозможных совещаниях, заседаниях или торжествах стало обычным делом, иногда даже просто обязательным, не проходило и дня, чтобы я не восседал в каком-нибудь президиуме или совете, или жюри. Знакомством со мной дорожили, визитки мои расходились как горячие пирожки. Но и это еще не все. В это трудно поверить, но я даже выиграл в лотерею! Не Бог весть какие деньги, но сам факт того, что даже банальный прямоугольник картона, и тот в моих руках может принести выгоду, приятно щекотал самолюбие.

Мир закружился радужной круговертью, будто в волшебном калейдоскопе складывая дела, слова, события, всю пеструю кутерьму жизни мозаиками удачи, успеха, побед; уже не надо было напрягаться, нервничать, доказывать и добиваться, все падало в руки само собой. Вымысел и реальность пенились в сознании хмельным пуншем, жизнь превратилась в сказочный карнавал, бесконечную фиесту с фейерверками, путешествиями, приключениями. Все спуталось, смешалось, размылось, уже не понять было – наяву все это или во сне; лето пролетело в безудержном, горячечном угаре. В памяти остались какие-то обрывки, осколки – пикники, круизы, поездки; было море, рассветы, закаты, удовольствия, наслаждения, любовь, – наверно, это и есть счастье?..

Но всему приходит конец. Я и оглянуться не успел, как дни стали блекнуть, сжиматься, ночи наполнились зябкой прохладой; тут только я опомнился, словно очнувшись от долгого фантасмагорического морока, изумленно обернулся вокруг. Перед глазами еще висели клочьями сна беспечные дни и ночи, еще плыли фантомы эскапад и безумств, но явь все сильней и сильней теснила их; неясная, необъяснимая тревога давила сердце. Что-то было утрачено, утрачено горько, безвозвратно; большое, сильное, яркое умирало, рядом, на глазах. И нечем было помочь, и ничего, ничего нельзя было сделать; будто на чужую, на незнакомку, смотрел я на свою возлюбленную. Нет, я все еще любил ее, готов был отдать жизнь и душу, но с каждым днем все холодней и холодней становились ее глаза, все больше и больше отдалялись мы друг от друга. Месяцы безудержной праздности, эйфории выпили, иссушили, – мы привыкли к любви, привыкли к счастью, мы пресытились ими. Проклятая человеческая природа! Жадная и завистливая, на самом деле она слаба и ленива, она ничтожна перед лицом абсолютного и совершенного.