– Ты же говорил, что можешь все?
– Конечно, все. Но есть еще то немногое, чего я не могу. Любовь мне неподвластна.
– А говорил, что джинн, – разочарованно вздохнул Ала ад-Дин, повесив голову.
– Я джинн! Самый настоящий. А может, все-таки денег возьмешь, а?
– Да отвяжись ты со своими деньгами! – вскипел Ала ад-Дин. – Деньги, деньги – только о них и слышу целыми днями! Чтоб они все провалились!
– Это твое желание? – уточнил Каззан.
– Нет! – выкрикнули одновременно мать с Ала ад-Дином. – Побойся Аллаха, о несчастный! Как же мы без денег-то жить будем?
– Ну, живете же вы столько лет без них, – пожал дымными плечами джинн. – Давайте побыстрее, у меня дел много.
– Подождут твои дела.
– Не подождут. Я подневольный джинн. Вот если бы мне кто-нибудь дал свободу… – Каззан мечтательно погасил пламя в глазах, и они стали небесно-голубыми. – Ты добрый юноша, я вижу это по твоим глазам.
– Ты так считаешь? – засомневался Ала ад-Дин.
– Уверен! А я такой старый джинн, такой старый. – Джинн пустил огромную слезу и утер ее кулаком. – Я так устал исполнять глупые человеческие желания. Ты думаешь, легко таскать горы золота на своих плечах, строить замки и шить кучами всякое барахло в моем-то возрасте? И никто даже спасибо не сказал. Каззан дай то, Каззан принеси это… Ах, я несчастны-ый! О, как мне хотелось бы вкусить свободы, кто бы знал! А-а-а!
– Постой, постой, – остановил джинна Ала ад-Дин.
– Да? – с готовностью замолк Каззан и наивно похлопал глазами.
– Разве тебе не нравится быть могущественным джинном?
– Ты хотел сказать: могущественным рабом, – поправил Каззан. – А тебе самому хотелось бы, чтобы тобой понукали?
– Нет уж, спасибо. – Ала ад-Дин припомнил, как его постоянно тыркает мать, и жалость к джинну закралась в его доброе сердце.
– Эй, ты что задумал? – насторожилась мать. – Не вздумай сделать глупость! Слышишь?
Зря она таксказала. Ала ад-Дин, будучи на взводе из-за любовных терзаний, только состряпал на лице злорадную ухмылку – вот сейчас он за все отомстит, разом!
– Ты свободен, джинн!
– Что?! – отпрянул Каззан назад, не веря своим острым ушам. – Ты не шутишь, о человек?
– Нет! – не раздумывая, махнул рукой Ала ад-Дин как отрубил.
– Шутит он, шутит, – мать вцепилась в руку сына. – Опомнись, ты совершаешь глупость! Ведь это!..
– Не вмешивайся, о женщина! – сверкнул глазами Каззан. – Твой сын мудр не по годам. Так это твое желание?
– Да!
– Нет! – воскликнула донельзя перепуганная старушка. – Не слушай его, он повредился головой. Все эти железные птицы, женщины в непотребных платках и с голыми ногами…
– Э-э, помолчи, женщина, – поморщился джинн. – Он мой господин!
– Да, я господин! – выпятил грудь польщенный подобным обращением Ала ад-Дин. – И я говорю тебе: ты свободен!
– Слушаю и повинуюсь, – склонил голову Каззан, едва сдерживая рвущуюся наружу улыбку.
И в ту же секунду страшно загрохотало, отчего стены домика закачались, и по глазам резанул яркий ослепительный свет. Мать с сыном, упав ниц, сильно зажмурили глаза и прикрыли головы руками. Так они лежали очень долго, пока не убедились, что все успокоилось, и дом не рухнет на их несчастные головы.
Первым открыл глаза Ала ад-Дин. Осторожно оглядевшись по сторонам, он поднялся с колен, стряхнул побелку с головы и нахлобучил на нее свою тюбетейку.
– Вот и все, – произнес он. Жалел ли он о содеянном, было совершенно неясно.
– Ой-ё-о! – Мать тяжело поднялась с пола вслед за Ала ад-Дином. – Ты не сын! Ты распоследний дурень – проворонил собственное счастье.
– Ох, мама! Поверьте, счастье не в деньгах, – покачал головой юноша, оглядывая царивший в доме разгром. Низкий столик был сдвинут, шкаф опрокинут, курпачи разбросаны, старый сундук перевернут, из него вывалились на пол вещи, а потолок нужно было белить заново.
– А в чем же, по-твоему? – никак не унималась старушка. – В чем, я тебя спрашиваю?
– Миром правит любовь, мама, – назидательно произнес Ала ад-Дин, воздев палец к обшарпанному потолку.
– Я так и знала. Так и знала! А все твои дурацкие книги, чтоб они сгорели!
Старая женщина, не подобрав слов, подходящих к случаю, только зло махнула рукой и вышла из дому в чуть покосившуюся дверь. Ала ад-Дин проводил ее тяжелым взглядом и задумался, не сотворил ли он и вправду непоправимую глупость. Опустившись на смятые курпачи, Ала ад-Дин закачался из стороны в сторону и принялся колотить себя кулаками по голове.
– Ах, я дурень, дурень, – бормотал Ала ад-Дин. – Ну кто меня за язык тянул? Ох, что я натворил!
– Эй, парень! – раздался совсем рядом голос.
Ала ад-Дин прекратил себя мутузить и огляделся по сторонам. В доме никого не было, лишь на подоконнике раскрытого настежь окна сидела сорока, косящая одним глазом на юношу. Сорока разевала клюв и нервно сжимала когти, скребя ими некрашеное дерево.
– Это ты со мной разговариваешь? – удивился Ала ад-Дин.
Ворона захлопнула клюв и ничего не ответила.
– Не будь дураком, – вновь раздался голос над самым ухом. – Сороки не умеют разговаривать.
– А-а… кто же тогда? – Ала ад-Дин завертел головой.
– Это я, Каззан. Не ищи меня, я невидимый.
– Ты вернулся! – обрадованно подпрыгнул Ала ад-Дин и встал на карачки. – О джинн, я…
– Молчи и запоминай.
– Да-да, я запоминаю и молчу, – быстро закивал юноша, глядя зачем-то в потолок.
– За то, что ты отпустил меня, я подарю тебе…
