Созвездие Кита. Орбиты
Я тебя – забывать. Потому что запомнить – более,
чем позволить себе могу. Ты не снимешь мои вериги,
телефонным шнуром опоясывающие шею.
Я привыкла к тебе, как привыкла к своим лишениям –
но, в отличие от, не готова тебя отдать.
Инь и ян для меня чужее, чем ерь и ять.
Отпечатанный текст милее, чем от руки.
Раздевай, но не трогай голову и чулки:
там есть несколько шрамов, которые – не читай.
Там есть несколько текстов, которые – нищета:
приковать к батарее, кормить не дороже воздуха.
Я стесняюсь смотреть на солнце и трогать прозу.
Но к тебе прикасаться мне за доверие воздано,
значит, время разверить боль, пустоту и возраст.
Нас друг к другу приставили сторожевыми поэтами.
Вот и держимся в обороне, глядя не вверх, а вниз.
Просто я не умею – любовную.
И поэтому
я тебя – мягкий знак.
От-
вер-
нись.
Форточка
Вместо эпиграфа:
Короткое замыкание – электрическое соединение двух точек электрической цепи с различными значениями потенциала, не предусмотренное конструкцией устройства и нарушающее его нормальную работу.
Иные форточки лучше не открывать.
Слишком свежий воздух; слишком легко дышать.
Слишком громко ухнут в тебе слова –
вот уже их почти что конница, вот их рать,
и становится слишком тесна кровать
для тебя, умноженного на два.
Вот же спутались – как наушники, вынутые из кармана,
не умеем действительно говорить, кроме как стихами,
да и после не разберёмся в своих стихах.
Короткое замыкание. Длинное замыкание.
Мало выгнать твой запах взашей из сердечных камер –
он застревает занозистой линией на руках.
В нарушении изоляции время закоротит.
Самое важное может случиться и взаперти.
Форточка запирается изнутри.
Нет, ты смотри на неё,
смотри,
смотри
и дыши, дыши из неё, покуда хватает места,
сквозь трахею, до альвеол. Представь себе, что ты – тесто,
изваляйся по горло в этом чёртовом сквозняке.
Потому что (допустим), если б я был Дантесом,
я хотел бы, чтоб в детстве стало чуть больше детства
и за миг отскользнул указательный на курке.
Потому что под капюшоном музыка шепчет чище.
Тысячи обездоменных Элли по бездорожьям рыщут,
ни одного из обещанных Гудвинов недоищась.
Дотянись до форточки, стань на секунду нищей.
Вот закроется – и сиди себе в своём сонном днище,
выдыхая молекулы затхлости и борща.
Мы же выдохлись, как шампанское к январю.
Уходи из меня, из города, я сам здесь всё приберу.
Моя форточка хлопает на ветру.
Я смотрю на неё.
Смотрю.
Смотрю…
* * *Тик. Так.
Тик. Так.
Время глядит со стен.
Стрелки хихикают: спи, чудак!
Глубже нырни в постель,
вылови сон, лети чайкой ввысь,
полный карман тепла
набери и отчаливай, не отчаиваясь,
смотри, как минуты друг с другом прощаются.
А я посмотрю на тебя.
Тик. Так.
Пора.
День в ширину антракта.
Вечер приходит в восемь утра.
Утро кипит закатом,
над кофеваркой клубясь словами,
вырванными из книг.
Публика – кактус да кот. В финале
твой монолог на пустом диване
шёпотом въедет в крик.
Воспоминания дышат
яблоками обскур.
Смотри, вот и время вышло –
вышло на перекур.
Полночь-дура, – бусины на оси,
прокрустов дурной приют, –
жалобно взвизгивает, но часы
её всё равно добьют.
Тик – указующая стрела –
как приговор: остынь.
Так – занавешивай зеркала,
проводам обрубай хвосты…
Ты хоронил часы за пятак.
Ты их снимал со стен.
Тик. Так.
Тик. Так.
И ты ничего не успел.
* * *Не говори, что знаешь, как выйти за круг дождя,
когда дождь постигает, кажется, самую суть вещей,
что пылятся внутри твоей черепной коробки.
Засов отодвинут (сорван), крышка откинута. Ждать,
когда что-то из этих (ненужных) станет чуть-чуть нужней
тем, для кого ты нежен, бессмысленно. Ведь, стоя в пробке,
люди не ищут путь – им надобен навигатор.
Людям не верен снег, под имбирно-пряничный латте
пляшущий, будто бы мягкий медведь на небе молча теряет вату,
и вокруг так бело и звонко, что у тебя вот – ёкает.
И у меня – ёкает.
А других – коробит.
(Потому что у них «гололёд», а не «зеркало города», «осадки» же, а не «хлопья».)
Не говори, что хочешь выйти за все пороги
многоимённой веры, ощерившейся крестами
с телеэкрана раненого пейзажа,
бросившегося с девятого этажа.
Люди не терпят себя – как их терпят боги?
Смотрим не глубже, чем под ноги, читаем себя с листа мы,
то ли и правда ждём, то ли волочим заживо
заоконенное, забракованное «ждать».
Не говори, что…
Знаешь, слова ничего не исправят.
Пусть это будет молчание, прячущее ответ
в левой руке. А в правую, беспрекословно правую,
вправлен билет до прошлого с пересадкой сердца в Москве.
И никому ни слова. Мы до завтра не уничтожимся,
значит, завтра поговорим.
Мир
нас разденет до самого до никтожества,
снежной нежностью обагрив.
Ври
мне
нагло,
ври безутешно,
ври, что время вернёт мне долг и
мои даниловские веснадцать лет.
И вставай уже на ноги.
Серьёзно, асфальт холодный,
простудишься. Посмотри, как хорош
(когда ничего не ждёшь),
бессовестно хорош
снег.
Стефания Данилова
* * *
Палка, палка, огуречик, карандашик задрожит:
вот и вышел человечек в удивительную жизнь.
Ложка, вилка и слюнявчик, да игрушки на полу.
Человечек насвинячил и теперь стоит в углу.
Ашки, бэшки, рассчитайся на раз-два, ча-ща, жи-ши.
Плюйте в лица, блюйте в тазик, ты мне больше не пиши.
Во саду ли, в огороде, в час немыслимых потех
мы при всём честном народе выбирали, да не тех…
Кто направо, кто налево, карты, деньги, два ствола,
развенчали королеву, и не вспомнят, что была,
тили-тили, трали-вали, а в ушах трамвайный звон,
наливали, наливали, с глаз долой – из сердца вон,
плюс на минус будет минус, плюс на плюс – звезда во лбу,
вот скажи-ка мне на милость, ты зачем лежишь в гробу?
Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы, приезжай хоть на часок,
листьев мокрых, листьев палых нескончаемый вальсок,
спят усталые игрушки, в неотвеченных висят.
Не хочу к тебе в подружки, мне уже под пятьдесят.
Мама мамочка мне страшно, отчего часы спешат…
Кто-то там стоит на страже и не выйти не сбежать…
К стопке водки – огуречик. Палка, палка, крест равно.
Вот и вышел человечек в бесконечное окно.
* * *Восьмилетняя девочка помнит, как пахнет инеем.
Как оживают люди, идя на ярмарку,
что в сочельник откроют на пешеходной линии.
Восьмилетняя девочка грезит ледовым яблоком.
Восьмилетняя девочка слушает разговорчики
полупьяной мамаши с каким-то пришедшим жиголо.
Восьмилетняя девочка пишет дурацким почерком
сочиненье на тему «Как я провёл каникулы».
В сочинении девочка ищет прописку в космосе,
самоубийство считая причиной вескою.
На собрании на родительском смотрят косо все
и отец порет девочку пряжкой красноармейскою.
Восьмилетняя девочка ходит со взрослым паспортом.
Любит психов, фронтменов групп и преподавателей.
Чувство самозащиты у неё ничерта не развито.
Антивирусы не реагируют на предателей.
Восьмилетняя девочка всё пустотой испачкала,
слушает рэп и смотрит «Мальчишник в Вегасе».
Восьмилетняя девочка ест витаминки пачками.
Не отличая амфетамин от экстази.
Восьмилетняя девочка пахнет бедовым инеем.
Ярмарка где-то рядом, через три города.
За неименьем жилища, призванья, имени
Восьмилетняя девочка обстригла ресницы коротко.
Восьмилетняя девочка падает с крыши замертво,
никому не перестрадать, не переболеть её.
Восьмилетняя девочка вымерла динозавриком
и никто не узнал, что была она восьмилетняя.
И с последним приходом, тёплым, как одеяло, как
мамины руки на животе беременном,
на рождественской ёлке тает ледовым яблоком
непонятная жизнь в непонятном пространстве-времени.
* * *Для меня город пахнет июнем,
серпантинами горных дорог,
васильковым огнём полнолуний
и последним звонком на урок.
Список книжек на лето прочитан
и на дне рюкзака позабыт.
Имена нарисованы чьи-то
на асфальте мелком голубым.
Невидимка одно из них синим
аккуратно обвёл по краям.
Там моё непонятное имя.
Там моя непонятная я.
Там мои сероглазые горы
и блестящие крылья идей.
Я в июне построила город,
абсолютно лишённый людей.
* * *Сувенирный набор из потустороннего мира
я показываю тем, кто идёт по крыше.
Вот диск с записью тамошнего прямого эфира,
что ты на ней слышишь?
Это ножницы перерезают толстенный провод,
состоящий из маленьких проводочков.
Легче найти преступника, чем повод
не ставить точку.
Пахнет сломанным летом, зелёным одеколоном
и поворотом, слабым и бессюжетным.
«Вечность» из костяной мозаики – не то слово,
что за крутое этно.
Страшно не то, что эти будут смеяться,
когда я пойду двухлеткой, смешно и криво,
смесь медицинского клея и пористого фаянса.
Отрастившая крылья.
* * *Это всё – о тебе. Не более и не менее.
Отражённый свет как больное местоимение.
Или Божья заболевающая фантазия.
Подбери мне здесь рифму лучше, чем «эвтаназия».
Это чёрная сказка скрывается под белилами.
По бумаге воды о нас написали вилами.
Что случается, если зеркало смотрит в зеркало?
Подбери мне здесь рифму лучше, чем «исковеркало».
Днём скрываясь под псевдонимами, капюшонами,
два окна друг на друга горят как умалишённые.
Одинаковыми, простыми инициалами.
Подбери весь огонь и сделай страницы алыми.
И разгневался бог, и невзлюбило небо нас.
Это полулюбовь, превращённая в полуненависть.
Бронхиальная астма замшелого трагикомика.
Подбери мне все ноты, упавшие с подоконника.
Одинаковый чек в оранжевом круглосуточном.
И прохожий, подслеповатым совсем не будучи,
перепутает нас на неосвещённой улице.
Ибо лучше, чем я, никто с тобой не срифмуется.
Екатерина Дуракова
* * *
По ночам снится Бог,
он бывает ужасно сердит.
Я не так проповедую,
и вообще, веду себя отвратительно.
Говорит, что доверие,
выданное мне в кредит,
я могу оставить себе,
если сумею хоть что-нибудь ещё
сохранить от него.
А ещё говорит,
что кривая моя стезя
на Его подоле
шита лучшими белыми нитками.
Только снова выходит,
что не говорить нельзя,
и молчание стало бы
самой большою ошибкою.
Потому-то под небом
я всё ещё тщусь говорить.
И отчаянно силюсь не показать
своей слабости.
Бог молчит, осуждая —
он должен предупредить:
«Не выверни челюсть,
когда будешь кусать это яблоко».
Происхождение
Был прадед – странствующий рыцарь,
А мой отец – на четверть гном.
И на семи ветрах мой дом…
Но иногда мне Космос снится.
Молодой дом
Маме
Твёрдо верный привычке одной:
По ночам зажигать свет —
Этот дом… Он совсем молодой.
Дому – двадцать с годами лет.
И пока я грустил о том,
Что в далёком краю был,
Ты с ветрами дружил, дом,
Отряхая дожди с крыл.
Я вхожу в молодой дом
И всегда зажигаю свет,
Оставляя беду на потом.
Милый! Стой – сотни тысяч лет!
Приходящая вслед за днём
Ночь – тревожна, и звёзд – нет.
Но стоит молодой дом,
И в окошке его свет.
* * *Страх огня – как болезнь – привит.
Очищенье – итог пожара.
Но не выдержу новой любви,
Как не выдержал пытки старой.
Этот, боли – особый! – вид,
Звёздным бликом у сердца пляшет:
Это – больше, чем просто страшно,
Если место ожога болит.
Разум рвался и кривь явил.
А потом – просто «встал и вышел».
Я не выдержу новой любви,
Я боролся, но это – слишком.
Шароварница
Стихотворение из сюжетного цикла «Августа».
Обрывком зелёной ленты,
Малиново-чёрным пером,
Опавшим на бархат колета,
Расшитого серебром —
Запомнишься. Мне и людям.
Войдёшь, не спросясь, в века.
Мистерии акт подсуден,
Цена же её – велика.
Вся сущность твоя проявится,
Когда, миновавши капкан,
Прекрасною шароварницей
Запомнишься ты векам.
– Такая к ногам повалится,
Немыслима и горда?
Бесстыдная шароварница
Без спросу пришла сюда.
С иными – умеешь нянчиться,
Мне – смех твой. Насмешка остра.
Такие как ты не старятся,
Ты – пьяной весны сестра.
Молчи! Пощади моё ханжество…
За что мне такая беда?
Проклятая шароварница!
Зачем ты пришла сюда?!
* * *Цепи мои упали.
Сорваны прочь затворы.
Новые мысли, дали,
Новые разговоры.
Воля внутри – подкожна.
Небом обещано счастье.
Только саднят безбожно
Стёртые в кровь запястья.
* * *Прорвать, как блокаду, беспамятства липкий туман —
В подтаявший город твоей двадцать пятой весны.
Там скверная женщина пишет бульварный роман,
Где розданы судьбы и точки над ё учтены.
Здесь хрупкая дружба – поколотый шпильками лёд.
В нём дикая жажда, ночная тревожная жуть.
Когда, наступая, смотрели не только вперёд,
Боясь умереть, не решались прилечь – отдохнуть.
Кофейная правда в бокале под сливками лжи.
Никто не нарушит покой неотслуженных лет.
Кончаются вера и время. Рутина кружит.
Фантомно тревожит внутри то, чего больше нет.
Ты хочешь вернуться сквозь памяти нервный обман
Под гулкое небо, к истоку нетрезвой мечты.
Но скверная женщина больше не пишет роман.
И ты не признаешь, что скверная женщина – ты.
Мальчик
Ю.О.
Отпущены ветры к заслуженным зорям,
дан отпуск – в судьбе.
Без ветра не пишется. Треплется море
само по себе.
Прохладная юность, но жарче и жарче
у кромки огня.
И снится, что мальчик, серебряный мальчик,
целует меня.
И как наважденье: ни строчки иначе —
вновь бури звенят.
И снится, что мальчик, серебряный мальчик,
целует меня.
Пусть строгое время уводит всё дальше
от кромки огня.
Мне снится, что мальчик, серебряный мальчик,
целует меня.
Молодость
Автор идеи – Стен Кий.
Кончался век. Опаздывал палач.
Напрасно ждали у ступеней эшафота.
Из робких проб, из первых неудач
Поэта плач стал песнею свободы.
Века текли. Читался пятый том.
Вы были молоды тогда и были милы.
Не следовало знать вперёд о том,
Когда и где черёд попортить крылья.
Кто побеждён?.. Кто вёл учёт удач?
Край неба стыл. Помост изъела плесень.
Текут века. Вновь опоздал палач.
А Вы всё ждёте продолженья старой песни.
Соль для «Маргариты»
Из лет уходили в осени:
Я шел сюда Вашим следом.
Мне путь по мирам разрозненным
Без боли, без соли ведом…
И можно скользить вдоль истины,
Справляясь с нехитрой ролью.
Сценарий – в двух версиях писанный —
Я выберу ту, что с болью.
Как точно черты угаданы
Того, что случится завтра…
Что слёзы? Солёная правда.
Вся жизнь как напиток пламенный.
Пусть вкус у напитка странный,
Мы лаймом его приправим…
Болит?.. Мы натрём агавой.
А соль – мы на край стакана.
* * *Я живу и не знаю как правильно.
Но оправдываю любовь.
По плечу – не носить оков,
Что в небесной плавильне плавили.
Есть резон: навязать узлов,
Чтоб от петли потом избавили.
Не к лицу мне шелка силков,
Что плетунья-судьба расставила.
…Не сыщу подходящих слов,
Чтоб мой крест на века прославили,
Но оправдываю любовь.
И люблю. И не знаю, как правильно.
Евгений Дьяконов
Поля Куликова
Её тут знает каждая корова,
Хотя в Москву, как многие, могла
Уехать наша Поля Куликова,
Иконку взяв из красного угла.
Страстями и безделием влекома,
Сшалавилась, Господь её спаси,
Девчонка наша, Поля Куликова,
Мигрируя в Россию из Руси,
Сама себя всё топит, топит, топит
В трясине непролазной и густой,
А водочка – не более чем допинг:
Дешёвый, эффективный и простой.
О, сколько же в глазах девичьих боли,
Усталости, хронической тоски!
Свои, чужие – все лежат на Поле,
И все мы ей, по-своему, близки.
Когда в затишье жить совсем хреново,
А вражьи морды смотрят из газет,
Выходит в поле Поля Куликова.
И ждёт, когда вернётся Пересвет…
Кроссворд
Вся жизнь – кроссворд. Попробуй разгадать!
Словечко «ДОМ» рождает слово «МАТЬ»,
Со словом «СМЕРТЬ» соединится «СТРАХ»…
Считаем клетки, по уши в словах,
И время убиваем только так.
Но вовремя придёт за всё расплата!
И страшно, если снова слово «ТАНК»
Проедется по клеточкам «СОЛДАТА»…
Не пишет ручка? Сломан карандаш?
Отмазки не прокатят! Составитель
Продумал всё: бумагу, цвет, тираж
И все вопросы для словосоитий.
«СЛАБАК» всегда берётся на «СЛАБО»,
В шесть букв легко вмещается «ЛЮБОВЬ»,
«СЕМЬЯ» нам дарит нежный, тёплый «СВЕТ»,
«ВОЙНА» и «МИР» бок о бок столько лет,
В одном кроссворде… «БОГ» глядит сквозь хмарь,
Скрестив с горизонталью вертикаль.
И если вы кроссворд тот разгадали,
То, значит, жили по диагонали…
Рыбный день
В тот год зима превысила лимит
Морозных дней, и сразу стало ясно,
Что, если и спасёт, не сохранит
Безмерное, безудержное пьянство
Моих друзей, меня, тебя и всех.
Гигантское малиновое солнце,
Рассвет похмельный и вчерашний грех
В неравной схватке вздумали бороться
Со мной с утра. Казалось, всё и вся
Готовит нам внезапную подлянку;
Спустясь в шалман, я взял сто пятьдесят –
Привычную суровую приманку,
Глотнул и понял: двигаться мне лень.
В тепле кабацком, сняв кроссовки Reebok,
Я вспомнил вдруг аквариумных рыбок,
Которые погибли в рыбный день,
В четверг, примерно десять лет назад,
В морозный день, приняв с утра полтинник,
В аквариум я сунул кипятильник
И, наплескав себе в стакан нарзан,
Подумал: «Подогреется вода,
И станет рыбкам жить куда теплее».
Тогда ещё не думал о тебе я
И, не желая никому вреда,
Отправился к Морфею, в дивный край,
Со всех щелей сочилась холодрыга,
Храпели все, никто не слышал крика,
Меня ты упрекай, не упрекай…
Я крепко спал под музыку битлов,
И больше не шипел нарзан в стакане,
А рыбки всё стучались плавниками
В горячее и прочное стекло.
Когда-нибудь в полнейшей темноте
Узнаю я, что мы не победили
Самих себя, и чей-то кипятильник
Приблизит наш последний рыбный день.
Тютчеву
Над землёй сгустились тучи,
Небо словно из камней,
Ты был прав, товарищ Тютчев,
Осознанием ко мне
Те твои четыре строчки
Зачастили, хоть кричи,
Разорвать бы на кусочки,
Разобрать на кирпичи.
Непонятки в непонятном,
Но таком родном краю,
Где удобно и приятно
Без одежды королю,
Где Раневскую и Плятта
Погружают в тишину,
Где гремит Олимпиада,
Работяга бьёт жену,
Где в безденежье и горе
Притаилось «дежавю»
И застряла комом в горле
Фраза «Я не доживу
До времён других», непруха
Проливается в бокал,
И отсюда кверху брюхом
Уплывают облака…
Грибник
Он с детства был приучен к лесу.
С отцом и дедом по грибы
Ходил не ради антистресса,
Блуждал не тропами судьбы.
А так, играя и мечтая,
Интуитивно мог понять
Где гриб какой, тропа какая,
Куда не стоит наступать.
В лучах восхода и заката,
Сбежав от суетных страстей,
Грибы он видел, как редактор
Ошибки видит на листе.
Но жизнь не объяснишь словами:
Уже, лет десять как, грибник
Пьёт водку на скамейке с нами,
От внучки получая втык,
Но каждый выпивоха знает,
Что лучше всех (скрывать к чему?)
Грибник бутылки собирает.
И мы завидуем ему.
* * *По Невскому бродят карманники,
Чертяги петляют в толпе,
А я беззаботно, как маленький,
По собственной узкой тропе
Иду в направленьи Восстания,
Хотя я совсем не бунтарь.
Изящные, стройные здания,
Аптека, Фонтанка, фонарь,
Фонтаны Петровского детища
В известном всем Летнем саду,
Скажите, скажите мне – где ещё
Я так навариться смогу?
Обшарив карманы и сумочки,
Туристов, беспечных зевак,
Нырну со знакомой мне улочки
Во двор, в переулок, в кабак,
Залягу на тихое днище я
И богу всех прежних богов
Взмолюсь, чтобы дряхлая нищая
Со мной разделила улов.
Я супа налью ей горячего
И тысячу суну в карман.
– Силёнок немало потрачено,
Ну что ты не кушаешь, мам?
Ринат Камалиев
Деревянная медаль
Последний выстрел, цель близка,
Но дёрнулся, осталась чёрной
Поверхность чёртова глазка,
И это крах борьбы упорной.
Ты этим жил, ты жилы рвал,
В поту подскакивая ночью,
Но упустил ты свой металл,
Причём навек – не лишь отсрочил.
Фатальным сделался прокол,
Фатальным, Дева Пресвятая:
Четвёртым к финишу пришёл,
А кто четвёртых вспоминает…
Мы не забудем, и навек
Для нас четвёртый станет лучшим,
Не выигравший человек,
Зато запавший прямо в душу.
Объяснение в любви или Провинциальный роман
«…Ты замаячила землёй на горизонте,
Обетованным берегом блаженным,
Прекрасной гаванью в Эвксинском Понте,
Открытою великим переменам.
Быть может, Данте, встретив Беатриче,
Примерно то же испытал – не знаю,
Но знаю то, что блеск твой безграничен,
Как и твоя изящность внеземная.
Небес посланницу впервые вижу,
Хотя объездил полземли. Столь яркой
Красавицы я не встречал в Париже,
В Венеции, гуляя по Сан-Марко,
Не встретил и, скитаясь с караваном,
В Аравии и знойной Палестине:
Явилась ты оазисом желанным.
Звездой богов среди мирской пустыни.
Роскошней ты влюблённой Суламифи,
Милее Афродиты, эталона
Красы, запечатлённой в древних мифах…
Судьба ко мне, скитальцу, благосклонна,
С тобой, нежнейшей, встречу подарила
И бархатом мне выстелила тропы…
В Урюпинске увидел я светило,
Случайно проезжая автостопом…», –
Так, выйдя из дешёвого кафе,
Обтёсанный по кудрям грозной фомкой,
Я, находясь немного подшофе,
Кадрил с пристрастьем незнакомку.
Как дома оказался, я не помню,
Зато что я теперь звезда «ютуба»,
Ведь со столбом я флиртовал нескромно
И целовал фонарный в губы.
Выпускники 41-го
До выпускного оставались сутки,
Приготовленья все проведены,
Цвели галактикой душистой незабудки,