Венера на половинке раковины. Другой дневник Филеаса Фогга

Крыши здания раскинулись в форме хлебного каравая, а по периметру здания располагалось множество крылец с двумя рядами колонн, но без крыш. Те колонны, что стояли на краю крыльца, имели форму перевернутой буквы V. Остальные располагались позади треугольников и вырастали из пола под углом в сорок пять градусов так, чтобы их концы торчали наружу сквозь треугольники.

Наклонные колонны имели цилиндрическую форму, за исключением их концов, торчащих из треугольников. Эти заканчивались круглыми шарами, из которых били струи молочно-белой жидкости. У основания каждой колонны было по два камня, по форме похожие на грецкие орехи, чью поверхность покрывали сделанные крест-накрест надрезы.

Существа, выходившие из здания, в целом были похожи на людей, за исключением того, что у них были острые уши, желтые глаза с кошачьими зрачками и острые длинные зубы. Саймона это не удивило. Все гуманоидные расы, до сих пор встречавшиеся ему, произошли либо от обезьян, либо от кошек, собак, медведей или мелких грызунов. На Земле эволюционную гонку выиграли обезьяны.

На других планетах у предков кошек, собак, медведей, бобров или кроликов когти на лапах превратились в пальцы, и они существенно опередили в развитии обезьян. На некоторых планетах в людей одновременно эволюционировали и обезьяны, и другие биологические виды и теперь жили, да поживали с ними на равных. Или же один вид истребил соперника. На этой планете, судя по всему, победили кошки. Если где-то там и были обезьяноподобные люди, они, видимо, прятались глубоко в лесной чаще.

Сидя внутри «Хуанхэ», Саймон наблюдал за ними на экране. Когда вокруг корабля, нацелив на него свои копья и луки со стрелами, собрались инопланетные солдаты, он вышел наружу. Он поднял руки вверх, демонстрируя свое миролюбие. Он не улыбался – на некоторых планетах обнажающая зубы улыбка считалась знаком враждебности.

– Я Саймон Вагстафф, человек без планеты, – объявил он.

Спустя пару недель Саймон выучил ряд полезных фраз, чтобы общаться с аборигенами. Часть подозрений обитателей Шалтуна ему удалось развеять. Похоже, они опасались его потому, что он был далеко не первым гостем с Земли, высадившимся на их планете.

Пару сотен лет назад их посетил некий добродушного вида балагур по имени П. Т. Тауб. Не успели шалтуниане сообразить, что происходит, как он одурачил их, выманив у них не только королевские регалии, но и принцессу, которая только что выиграла конкурс красоты Мисс Шалтун.

Саймону стоило немалых трудов убедить их, что он не мошенник. Нет, ему от них кое-что нужно, повторял он раз за разом, но это нечто не было материальным. Во-первых, известно ли им что-нибудь про строителей накренившейся башни в форме сердца?

Существа, которым было поручено сопровождать Саймона, сказали ему, что им известно лишь то, что строителей башен в этой галактике называли Клерун-Гоффами. Никто не знал почему, но кто-то где-то когда-то наверняка встречал их. В противном случае, откуда взялось это общепринятое название? Что касается башни, то она была здесь, пустая и медленно дающая крен с тех пор, как у шалтуниан появился свой язык. Несомненно, она стоит здесь очень и очень давно.

У шалтуниан бытовало поверье, что, когда башня упадет, наступит конец света.

Саймон был открыт всему новому и отличался общительностью. Он любил людей и знал, как ладить с ними. Пребывая в обществе одного человека или на многолюдной вечеринке, он чувствовал себя в своей тарелке и умел расположить к себе окружающих. Но общение с шалтунианами давалось ему с трудом. Было с ними что-то не так, но что именно, он не мог сказать. Сначала он решил, что возможно это потому, что они произошли от кошек. В конце концов, будучи гуманоидами, в целом они оставались кошками так же, как земляне были по сути своей обезьянами. Впрочем, ему доводилось встречать на Земле инопланетян-кошек, и он всегда находил с ними общий язык. Более того, он предпочитал кошек собакам. Покидая Землю, он взял с собой пса лишь потому, что обстоятельства были ему неподвластны.

Скорее всего, решил он, дело было в сильном мускусном запахе, который висел над городом, перебивая крепкий запах фекалий. Запах этот исходил от каждого взрослого шалтунианина, который ему встречался, а благоухали они, совсем как кошка в период течки. Спустя некоторое время он понял почему. У шалтуниан период спаривания продолжался круглый год. Основной темой их разговоров был секс, но даже на эту тему они не могли говорить долго. Примерно через полчаса они начинали суетиться, а потом извинялись и спешили прочь. Если Саймон не ленился проследить за ними, он видел, как они входят в дом, где его или ее встречал представитель противоположного пола. Дверь закрывалась, и через несколько минут из дома доносился дикий ор.

В результате у него не складывалось продолжительного общения с сопровождающими, которые были приставлены присматривать за ним. Они, как правило, быстро исчезали, а их место занимали другие.

Более того, когда на следующий день сопровождающие появлялись снова, они вели себя крайне странно. Они совершенно не помнили, о чем они его спрашивали, или что рассказывали ему накануне. Сначала он приписал это их короткой памяти. Возможно, именно это и стало причиной того, что шалтуниане остановились в своем развитии на стадии примитивного земледельческого общества.

Саймон, хотя и отличался словоохотливостью, также был и старательным слушателем. Как только он достаточно хорошо усвоил здешний язык, он научился улавливать различие интонаций у своих сопровождающих. Та варьировалась не только у отдельных говорящих, чего и следовало ожидать, но и у одного и того же индивида изо дня в день.

В конце концов, Саймон решил, что его смущает вовсе не то, что шалтуниане были, с его точки зрения, чрезмерно сексуально озабоченными. Это не вызывало в нем морального отвращения. В конце концов, не стоит ожидать от инопланетян, что те будут похожи на землян. Более того, в душе он даже завидовал им. Эволюция жестоко обманула землян. Ну почему Homo sapiens не унаследовал похотливость бабуина? Почему общество сформировалось таким образом, что оно начало подавлять похоть?

Неужели потому, что эволюция диктовала человечеству необходимость технического прогресса? Неужели, чтобы добиться этого, она перенаправила большую часть сексуальной энергии человека в мозг, где тот использовал эту энергию для создания инструментов и новых религий, а также способов зарабатывания денег и достижения более высокого статуса?

Главной целью жизни землян было залезть на вершину кучи, тогда как шалтуниане старались как можно чаще залезать друг на друга. Поначалу Саймону это показалось неплохой идеей. Одним из главных недостатков человеческого общества состоял в том, что по-настоящему интимный контакт бывал лишь у считанных единиц. Расе, которая проводила так много времени в постели, полагалось быть полной любви. Но на этой планете все сложилось не так. В языке местных жителей не было даже слова «любовь». Да, у них имелось немало терминов для обозначения различных сексуальных позиций, но все они были чисто техническими. Общего же термина, эквивалентного земной «любви», в их лексиконе не было.

Нельзя сказать, что это в значительной степени отличало поведение шалтуниан от поведения обитателей Земли. У них, похоже, было не меньше разводов, конфликтов, драк и убийств, чем у землян. С другой стороны, у шалтуниан было гораздо меньше самоубийств. Вместо того чтобы впадать в депрессию, они уходили из дома и трахались.

Саймон задумался об этом. И пришел к выводу, что, наверно, общество шалтуниан устроено лучше, нежели земное. И дело вовсе не в неком интеллектуальном превосходстве шалтуниан. Это был вопрос избытка гормонов. Мать-природа, а не мозги, вот кто там правил бал. Эта мысль повергла его в уныние, но он не стал искать женскую особь, чтобы поднять настроение.

Он ушел в свою каюту и играл на банджо до тех пор, пока ему не полегчало. Тогда он задумался о смысле этого и вновь захандрил. Что, если он направлял свой сексуальный драйв туда, где тому вовсе не место? Что, если, играя на банджо, он трахался сам с собой, вместо того чтобы взаимодействовать с другим существом? Что, если слетавшие со струн ноты – это некая извращенная форма спермы? Не получал ли он высшее наслаждение, пощипывая струны, а не от настоящего траха?

Саймон убрал с глаз долой банджо – с каждой минутой оно все больше напоминало ему съемный фаллос. Он вышел из корабля, полный решимости задействовать свой несъемный, дарованный природой «инструмент». Через десять минут он вернулся на корабль. Единственное доступное ему облегчение состояло в том, чтобы держаться от шалтуниан как можно дальше. Проходя мимо бочки с дождевой водой, он случайно заглянул в нее.

Там, на дне, лежал новорожденный младенец. Саймон огляделся по сторонам, в надежде найти полицейского и сообщить ему о находке, но нигде не увидел блюстителей закона. Внезапно до него дошло, что он ни разу не видел на Шалтуне ни одного полицейского. Тогда он остановил прохожего и попытался спросить у него, где находится ближайший полицейский участок.

Увы, он не смог этого сделать, так как не знал, как будет по-шалтуниански «полиция». Тогда он отвел прохожего к бочке и показал ему, что в ней лежит. Прохожий безучастно пожал плечами и зашагал прочь. Саймон начал ходить кругами, пока не увидел одну из своих официальных сопровождающих. Та была поражена, увидев его одного, и спросила, почему он покинул корабль, не уведомив об этом власти.

Саймон ответил, что это неважно. Важно то, что он наткнулся на случай детоубийства. Она, похоже, не поняла, что он имел в виду. Тогда он повел ее за собой и велел заглянуть в бочку. Выполнив его просьбу, она подняла глаза и посмотрела на него со странным выражением. Поняв, что что-то не так, Саймон вновь заглянул в бочку. Трупик исчез.

– Но я клянусь, что он здесь был всего пять минут назад! – сказал он.

– Разумеется, – хладнокровно сказала шалтунианка. – Но «бочары» его забрали.

До Саймона не сразу дошло: в том, что предстало его взору, не было ничего необычного. Более того, бочки, которые здесь стояли на каждом углу и под каждым водостоком, редко использовались для сбора пресной воды. Их главное назначение состояло в том, чтобы топить в них младенцев.

– Разве у вас на Земле так не делают? – удивилась его собеседница.

– Убийство младенцев считается преступлением.

– А как же вы боретесь с неконтролируемым ростом населения? – спросила она.

– Никак, – ответил Саймон.

– Ох, какое варварство!

Саймон переборол свое возмущение, когда шалтунианка объяснила ему, что средняя продолжительность жизни на Шалтуне составляет десять тысяч лет. Это стало возможным благодаря эликсиру, изобретенному около двухсот тысяч лет назад. Шалтуниане не блистали знаниями механики, техники или физики, зато были великими ботаниками. Эликсир был изготовлен из соков нескольких растений. Побочным эффектом этого эликсира было то, что шалтуниане редко болели.

– Надеюсь, теперь вам понятно, что нам необходимы средства для сдерживания роста населения, – сказала она. – Иначе через тысячу лет или даже раньше мы все будем стоять друг у друга на головах.

– Как насчет контрацептивов?

– Это противоречит нашим обычаям, – последовал ответ. – Они мешают получать удовольствие от секса. Кроме того, каждый должен иметь возможность родиться.

Саймон попросил ее разъяснить это, на первый взгляд, противоречивое заявление. На что она ответила, что у неродившегося ребенка нет души. Но младенец, который появился на свет, в момент рождения обретал душу. Даже если через несколько секунд он умирал, то все равно попадал на небеса. Более того, оно даже к лучшему, что он умирал, потому что в таком случае избавлялся от мук, страданий и скорбей жизни. Убить младенца – значит его облагодетельствовать.

Однако чтобы население не уменьшалось, один ребенок из ста должен выжить. Шалтуниане отказывались устанавливать строгий порядок, предпочитая полагаться на случай, который определял, кто будет жить, а кто нет. Поэтому каждая женская особь, забеременев, отправлялась в Храм Шалтун и садилась за стол рулетки. Там она выбирала номер, и если ее шарик попадал в ячейку со счастливым числом, она получала возможность сохранить ребенка. Святые крупье давали ей карточку со счастливым номером, которую она носила на шее, пока ребенку не исполнялся год.

– Колесо отрегулировано так, чтобы шансы были сто к одному, – пояснила Саймону его собеседница. – Обычно выигрывает казино. Но когда побеждает женщина, объявляется всенародный праздник, и она на один день становится королевой. Приятного в этом мало, так как большую часть своего счастливого дня она принимает парад.

– Спасибо за информацию, – сказал Саймон. – Я возвращаюсь на корабль. До скорого, Губнац.

– Я не Губнац, – сказала она. – Я Даннерникель.

Саймон был так потрясен, что не спросил ее, что она имела в виду. Не иначе как ему на тот момент отшибло память. Однако на следующий день он извинился перед ней.

– Ты снова ошибся, – сказала она. – Меня зовут Пуссилу.

Обычно все инопланетяне одной и той же расы казались землянам одинаковыми. Но Саймон пробыл здесь довольно долго и легко отличал одного от другого.

– У вас, шалтуниан, на каждый день разное имя, так что ли?

– Нет, – сказала она. – Меня всегда зовут Пуссилу. Но вчера ты говорил с Даннерникель, а за день до этого с Губнац. Завтра это будет Квимкват.

Именно эта необъяснимая вещь и вызвала у него беспокойство. Саймон попросил свою спутницу растолковать ему ее суть, и они отправились в соседнюю таверну. Напитки были за счет заведения, так как Саймон здесь подрабатывал, играя на банджо. Шалтуниане каждую ночь толпами приходили туда послушать его выступление. Его игра доставляла им огромное удовольствие, хотя и не была похожа на их родную музыку. По крайней мере, так они утверждали. Ведущий музыкальный критик планеты написал серию статей о гении Саймона. По его мнению, землянин извлекал из своего инструмента поразительную глубину и правду, и ни один шалтунианин не мог бы сравниться с ним. Саймон не более шалтуниан понимал, что хотел сказать этим критик, и все равно похвала была ему приятна. Впервые в жизни он удостоился доброго слова в свой адрес.

Они заказали пару кружек пива, и Пуссилу пустилась в объяснения. Она заявила, что счастлива за полчаса рассказать ему все, что знает, но будет вынуждена говорить очень быстро, чтобы уложить все подробности в короткое время. Ровно через тридцать минут она уйдет. Саймон ей нравился, хотя и был не в ее вкусе. Кроме того, у нее было назначено свидание с мужчиной, с которым она встречалась в обеденный перерыв. После того, как Саймон услышал ее объяснение, он понял, почему она так торопится.

– Разве у вас, землян, не существует ротации предков? – спросила Пуссилу.

Саймон поперхнулся от растерянности, опрокинул свое пиво и был вынужден заказать еще один бокал.

– Что это, черт возьми? – спросил он.

– Это биологический, а не сверхъестественный феномен, – ответила она. – Полагаю, у вас, бедных и несчастных землян, этого нет. Но в теле каждого шалтунианина имеются клетки, несущие память о конкретном предке. Самые ранние предки находятся в анальной ткани. Самые недавние – в мозговой.

– Ты хочешь сказать, что каждый индивид носит с собой память о своих пращурах? – удивился Саймон.

– Да, именно так я и сказала.

– Но не кажется ли тебе, что со временем у человека просто не будет в теле достаточно места для всех предков? – сказал Саймон. – Подумай сама. С каждым новым поколением число предком удваивается, вам скоро не хватит места для их хранения. У тебя есть два родителя, у каждого из них было по два родителя, и у каждого из тех – тоже по два. И так далее. Всего пять поколений, и у тебя шестнадцать прапрапрадедов и прапрапрабабок. И так далее.

– И так далее, – согласилась Пуссилу. Она посмотрела на часы, висевшие на стене таверны. Ее соски моментально набухли, а резкий запах спаривания стал еще ядренее. Фактически, вся таверна провоняла им. Саймон не чувствовал вкуса своего пива.

– Не забывай, если вернуться на тридцать поколений назад, то у всех, ныне живущих, будет много общих предков. Иначе вся планета в наше время была бы просто забита людьми. Их было бы как мух на навозной куче. Но есть еще один фактор, который сокращает количество предков. Клетки тех из них, что были сильными, яркими личностями, выделяют химические вещества, которые растворяют более слабых.

– Ты хочешь сказать, что даже на клеточном уровне, как и в природе, выживает сильнейший? – удивился Саймон. – Что всем правит эгоизм?

Пуссилу почесала зудящую промежность.

– Так оно и есть. С этим никогда не было бы никаких проблем, если бы этим все и ограничивалось. Но в старые времена, около двадцати тысяч лет назад, предки начали борьбу за свои гражданские права. Они заявили, что несправедливо запирать их в крошечных клетках лишь с их собственными воспоминаниями. Мол, они имеют право выбраться из своих клеточных гетто и пользоваться всеми благами плоти, в состав которой они входят, но не могут участвовать.

После долгой борьбы они добились уступок, получив право на равное время. Вот как это работает. Человек появляется на свет, и до достижения половой зрелости его тело принадлежит лишь ему одному. В течение этого времени предок говорит только тогда, когда к нему обращаются.

– И как вы это делаете? – уточнил Саймон.

– Это ментальный феномен, детали которого ученые еще не выяснили до конца, – ответила Пуссилу. – Некоторые утверждают, что у нас имеется нейронная цепочка, которую мы можем включать и выключать силой мысли.

Беда в том, что предки тоже могут ее включать. Раньше они сильно досаждали бедолагам, в телах которых обитали, но теперь они могут открыть любой канал лишь по просьбе своих «хозяев».

В любом случае, по достижении половой зрелости, каждый человек должен дать каждому предку – ему или ей – один день в полное распоряжение. Такой предок полностью овладевает телом и сознанием носителя. Сам носитель по-прежнему получает один день в неделю для самого себя. Тогда вперед выходит он сам. Впрочем, по этому поводу по-прежнему немало брюзжания. Когда раунд завершен, цикл начинается снова.

Из-за большого количества предков никому из шалтуниан не хватило бы жизни для завершения одного цикла, если бы не эликсир. Но он замедляет старение, так что средняя продолжительность жизни у нас составляет около десяти тысяч лет.

– Что на самом деле двадцать тысяч лет, так как год на Шалтуне вдвое длиннее нашего, – заметил Саймон.

Он был так ошеломлен, что даже не заметил, когда Пуссилу выскочила из кабинки и, корчась от похоти, выбежала из заведения.