Поручик шагнул внутрь, как вдруг в тёмном углу над печкой показались два светящихся зелёных глаза. Они смотрели прямо и не мигали.
– Чур меня! – невольно воскликнул Ржевский и перекрестился.
Из угла раздалось злобное шипение, а затем с печки спрыгнула некая тень, бросилась поручику под ноги и исчезла в открытой двери. Оглянувшись, Ржевский увидел, что по поляне к лесу бежит чёрный кот.
– Напугал, морда чертячья, – пробормотал поручик.
В избушку заглянул Петя.
– Здесь кто-нибудь есть?
– Только я, – ответил Ржевский.
– А где же ведьма… то есть знахарка?
– Очевидно, ушла куда-то.
Поручик огляделся. Вряд ли хозяйка, приметив незваных гостей, спряталась неподалёку. Нигде не осталось рукоделья или следов другого занятия, которое поспешно бросили и скрылись.
Поручик потрогал печку: холодная. Потрогал тюфяк на печке: не сохранилось ли человеческое тепло. Нет, тепла не чувствовалось кроме как на том месте, где недавно сидел кот. Судя по всему, избушку покинули ещё утром.
– Что будем делать? – спросил Петя.
Этот вопрос поставил поручика в тупик.
Намечая план действий по поиску Полуши, Ржевский как-то не предполагал, что в избушке может вообще никого не оказаться. А ведь в этом не было ничего невероятного.
Теперь следовало решить, как поступить, но поручик, не очень надеясь на собственное разумение, обратился к богине Фортуне: «Фортунушка, ты так хорошо помогла мне с утра. Не оставляй меня и теперь. Как же мне уйти отсюда, не поговорив ни с кем? Подскажи, как действовать».
Фортуна молчала.
– Подождём часок, – наконец сказал поручик, выходя из домика. – Авось кто явится. А если нет, то вернёмся и с Таисией Ивановной посоветуемся.
И в этот самый миг Фортуна дала знак, что подождать – верное решение. Уже стоя снаружи избушки, Ржевский увидел старое тележное колесо, прислонённое к стене. И рядом – скамеечку.
Колесо – символ Фортуны! И богиня будто приглашала: «Сядь и подожди».
Ржевский перекликнулся с мальчишкой-провожатым и, сообщив ему, что собирается остаться на час, уселся на скамеечке, привалившись спиной к бревенчатому срубу.
Сидя здесь, поручик мог держать в поле зрения наибольшую часть поляны. И хотя тени здесь не было, солнце почти не припекало.
Ржевский сорвал травинку и принялся жевать. Петя, усевшись рядом, занялся тем, что обирал с себя лесной мусор, который оказался настолько прилипчивым, что взмахом ладони не стряхнёшь.
Так прошло некоторое время. Солнце заметно изменило своё положение, и Ржевский уже начал сомневаться, что правильно истолковал знак, но тут на дальнем краю поляны показалась человеческая фигура. Это была старуха в вылинявшем синем сарафане, простой рубахе небелёного холста и пёстром платке. Заметно прихрамывая, она тащила небольшую корзину с травами.
Ржевский не стал окликать старуху. Решил, что будет лучше, если она заметит его сама и, конечно, испугается, ведь этот испуг он сможет обернуть в свою пользу при расспросах. Пете поручик тоже запретил подавать голос, и так они сидели молча, пока старуха приближалась, однако никакого страха или удивления та не выказала. Скользнула по гостям безразличным взглядом и зашла в избушку, пробормотав что-то про медведя.
Ржевскому ничего не оставалось, как зайти следом, и вот тут хозяйка избушки, поставив корзину под стол, насторожилась и шумно втянула ноздрями воздух.
– Кто здесь? Дух незнакомый, – сказала она скрипучим голосом.
– Я не дух, я человек, – ответил Ржевский.
– Знаю, что не бес, – проскрипела старуха и вперила в гостя выцветшие серые глаза, но смотрела как будто сквозь него. – Запах, говорю, от тебя чужой.
– Так и есть, – ответил поручик. – Я здесь прежде не бывал.
– Значит, это ты дверь открыл? – спросила старуха. – А я сперва думала, что косолапый ко мне захаживал.
Судя по поведению и разговорам, она была слепая.
Меж тем Ржевский вспомнил, как Иван Щербина называл эту старуху:
– Ты бабка Агафья?
– Ну я. А тебя как звать? – Старуха чуть подумала и спросила иначе: – Как звать тебя, барин?
– Я где-то слышал, – задумчиво сказал Ржевский, – что если скажешь ведьме своё имя, она может навести порчу.
– Не хочешь – не говори. – Старуха пожала плечами. – Зачем пришли?
Она сказала «пришли», то есть речь шла о двоих.
Ржевский оглянулся и увидел, что Пети за спиной нет. Значит, он остался снаружи и не мог звуком шагов или запахом пота выдать себя. Но если так, то откуда слепая старуха узнала, что гостей двое? Ведь она не заметила их раньше, сидящих на лавочке.
– От второго клопом лесным воняет, – пояснила старуха. – Даже отсюда его чую, – проскрипела она, нашарила табурет возле стола и уселась.
Ржевский снова оглянулся и увидел в дверном проёме, как Петя, стоя возле избушки, поспешно стаскивает с себя рубаху. Очевидно, клоп заполз за шиворот ещё в лесу, а теперь Петя нечаянно раздавил это вредное насекомое, и теперь пошёл «аромат», дойдя и до Ржевского.
– Про второго забудь, – ответил поручик, усаживаясь на лавку. – А вот у меня к тебе дело. Поговорить с тобой хочу.
– Ко мне для лечения ходят, а не для разговоров.
Ржевский сделал вид, что не услышал её замечание.
– Ты Полушу знаешь? Приходила она к тебе?
– Полуша? – старуха усмехнулась. – Голос такой звонкий, красивый.
– Да, она, – поручик подался вперёд и даже кивнул, лишь после сообразив, что слепая не видит кивка.
– Приходила, – старуха снова усмехнулась. – На той неделе у меня была. Уговорились на счёт… Да ты небось сам знаешь?
– Не увиливай, ведьма, – строго сказал Ржевский, вспомнив следовательские приёмы Тасеньки. – Рассказывай всё, как было. Подробно.
– От плода она хотела избавиться, – проскрипела знахарка. – Сказала, что от барина понесла, но рожать не хочет. Я её спрашиваю: «Молвы боишься?» Она отвечает: «Я сирота без приданого, да ещё дворовая – в поле работать непривычна, да и не хочу. Никто меня замуж не возьмёт. А раз так, молва не страшна». Я дальше спрашиваю: «Коли ты дворовая, чего тебе не рожать? И дитё, и сама сыты будете да в тепле. Или у тебя барин злой?» Она говорит: «Нет, барин добрый».
Поручик невольно улыбнулся, а знахарка продолжала тем же скрипучим голосом:
