– Я спрашиваю: «Может, барыня злая?» Она говорит: «Нет барыни. Барин один в усадьбе живёт». Я спрашиваю: «Зачем же от плода избавиться хочешь? Живёшь, как у Христа за пазухой. Вот и рожай на здоровье». Она говорит: «Нет. Барин добрый да ветреный. Пока я с брюхом ходить буду, он себе другую найдёт. А после вспомнит ли?»
На этих словах у Ржевского ёкнуло сердце, как тогда, на краю поляны. «Дура, Полушка, – подумал он. – Лучше б ты колдовать взялась. Украла бы у меня рейтузы или ещё чего, чтоб приворот делать, как Бобричевы дочки. Зато сейчас я бы тебя по лесам не искал. А ты что удумала? Дура!»
Знахарка меж тем говорила:
– Я спрашиваю: «Отчего ж не вспомнит?» Она мне: «Многих баб роды портят. Были красавицы – стали коровы. Ежели и со мной так будет, то лучше смерть. Барин совсем забудет, а я люблю его».
«Лучше смерть?» – насторожился Ржевский, а знахарка, не видя его лица, опять усмехнулась:
– Значит, ты тот барин и есть?
– А Полуша где?! – вскричал поручик, вскакивая на ноги.
– Что ты горланишь? – заворчала знахарка. – Я слепая, а не глухая. А где Полушка твоя, тебе видней.
– Это почему?
– Потому что уговорились мы с ней на вчерашний день. Вчера она должна была ко мне прийти, но не пришла. Я уж подумала: «Слава Богу, передумала дурёха». А на сегодня я ни с кем не уговаривалась. Повезло тебе, барин, что ты меня застал. Я хотела на целый день в лес уйти, но нога разнылась. Пришлось воротиться.
Ржевский было обрадовался всему услышанному, но опять вспомнил Тасеньку и её недоверчивый взгляд, когда она вела расспросы.
– А может, ты врёшь, ведьма? – строго спросил поручик, снова усаживаясь на лавку.
– В чём же соврала?
– В том, что Полуши вчера здесь не было. Может, она приходила? Может, по твоей милости ей плохо стало? Может… – Ржевский собрался с духом и продолжил: – Может, умерла она, а ты её зарыла где-нибудь неподалёку, а теперь мне зубы заговариваешь?
– Я старуха немощная, – ответила знахарка. – Где мне силы взять, чтоб яму вырыть? Даже тело утащить подальше и то не смогла бы. Корзинку еле тягаю.
– А может, есть у тебя какой-нибудь леший в помощниках?
Знахарка в который раз усмехнулась.
– Барин, я кто, по-твоему? Баба-яга костяная нога? – Она приподняла край сарафана и показала обычные старушечьи ноги в онучах и лаптях. – Как мне с лешим договориться? Я, когда за травами да кореньями хожу, он не всегда даёт, хотя это малость. А вот яму вырыть – услуга большая. Как же я буду просить? Да он ни за что не согласится.
В этих рассуждениях Ржевский увидел нестыковку.
– А как ты по лесу одна ходишь, без провожатого, если слепая?
– А ты поживи здесь с моё – все деревья на ощупь знать будешь, – ответила старуха. – Да и не совсем я слепа. Свет от тени отличаю. Цвета вижу.
Поручик задумался, что бы такое ещё спросить, чтобы вывести старуху на чистую воду, но тут вмешался Петя. Судя по всему, он уже успел избавиться от вонючего клопа, и даже слышал часть разговора.
– Но как вы здесь живёте совсем одна? – спросил Петя, входя в избушку. – У вас даже огорода нет. Что вы едите?
– Еду мне из деревни носят, – ответила знахарка. – В плату за лечение. Денег я не беру, но цену назначаю – говорю: «Принесёшь мне еду столько-то раз. А не принесёшь, лечение впрок не пойдёт». Потому я и забочусь, чтоб от моего лечения не помирали. Кто ж мне тогда еду носить станет! Живу – не голодаю. А лишнего мне не надо. Кто от лишнего отказался, тому и лишений терпеть не придётся.
– Это же слова Канта! – воскликнул Петя. – Дословно: «Кто отказался от излишеств, тот избавился от лишений».
– Опомнитесь, юноша, – сказал ему Ржевский. – Вы даже с ведьмой готовы Канта обсуждать?
– А что с юношей? – оживилась старуха. – Бесноватый?
– Да вроде того, – ответил поручик. – Помешанный. На книжках одного немецкого мудреца помешался. Поминает его к месту и не к месту. Слово мудреца то и дело в свой разговор вставляет. И не замечает, что надоел всем до чёртиков.
– Умному человеку Кант не может надоесть… – начал было Петя.
– Тебя как звать, болезный? – спросила старуха с особенной жалостливой интонацией, и «бобрёнок» вдруг оцепенел.
– Пётр, – ответил он прежде, чем Ржевский успел вмешаться. Увы, Петя не знал, что ведьма может навести порчу, если назвать ей имя.
– Поди сюда, раб Божий Пётр, – сказала знахарка, всё так же сидя на табурете и выставляя вперёд руки.
Как только Петя оказался в пределах её досягаемости, она схватила его за одежду, а затем заставила наклониться, притянула его голову к себе и начала что-то горячо нашёптывать в правое ухо, а затем в левое.
– Эй! Ведьма! Ты что делаешь? – всполошился Ржевский. Он ринулся к Пете и пытался оттащить, но тот как будто прирос к полу, а старуха шептала всё горячее и громче.
«Колдовство! Как есть колдовство!» – думал поручик, изо всей силы дёргая Петю за пояс, но с таким же успехом можно было пытаться сдвинуть с места молодой дуб. Гнётся, но не сдвигается.
Наконец старуха отпустила голову своей жертвы, Петя выпрямился и рассеянно сказал:
– Пойду, воздухом подышу. Что-то голова кружится.
– Ты что сделала?! – напустился поручик на знахарку.
– Теперь он свои мысли в узде держать будет, – ответила та и добавила: – Я и тебя могу полечить.
– От чего? – не понял Ржевский. – Болезней, которые богиня Венера посылает, у меня нет. Я проверялся.
– Разум твой вылечу. Ты же и сам вроде помешанного. За бабами бегаешь, всё никак остановиться не можешь. Вот я тебе и помогу остановиться. Только скажи, как звать тебя.
– Нет! – Ржевский даже отшатнулся. – Не надо меня лечить!
– Не хочешь – как хочешь. Хотя все твои беды от этого. Не был бы ветреником, Полушку сейчас не пришлось бы искать.
– Теперь в любом случае искать придётся, – ответил поручик.
– Идти за тридевять земель в тридесятое царство, – нараспев проговорила знахарка.
– Чего?
Старуха пояснила всё так же непонятно:
– Ты, добрый молодец, проверь, не утащил ли твою красну девицу Кощей.
– Что за Кощей?
– Почём мне знать. – Знахарка пожала плечами. – Но ежели красна девица пропала, то обычно Кощей виноват.
