Книга За одним столом - читать онлайн бесплатно, автор Ольга Исааковна Полякова. Cтраница 4
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
За одним столом
За одним столом
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

За одним столом

Тело тоже стало многое ощущать по-новому, в нем проснулся непонятный трепет. Этим трепетом оно откликалось на то, что видели глаза – землю и небо. Еще оно совершенно иначе реагировало теперь на музыку, запахи, отдельные строки в книгах, на мои собственные новые мысли. Поменялась вся сенсорика. Эти перемены понемногу стимулировали новый интерес к жизни, и на каком-то этапе я стала искать врача, который бы вылечил тело.

Есть большой соблазн объяснить описываемые здесь события как сумасшествие. Мол, у женщины от переживаний поехала крыша. Да я и сама сперва так думала. Но жизнь принялась расставлять на моем пути людей еще более «сумасшедших», которые знали, видели и чувствовали еще более невероятные вещи. Так что идею сумасшествия пришлось похоронить довольно быстро. Все же я честно попыталась ее подтвердить, прежде чем отвергнуть.

Первым человеком «со странностями» на моем пути оказался врач, о котором расскажу в следующем разделе.


Слова

Никогда не думала, что стану писать книги. Радость писательства первый раз неожиданно накрыла во время сочинения казенной искусствоведческой диссертации. Поначалу дело двигалось медленно и со скрипом – слова из меня вылезали канцелярские, да и складывала их через силу. И вдруг – от отчаяния, наверное, – что-то внутри щелкнуло: началась игра. Казалось, я подключилась к какому-то словесному потоку, из которого горстями зачерпывала нужные смыслы и переливала их на бумагу. Так вот оно что: слова – это весело!

Много раз пыталась понять, как это получилось, что, помимо вполне понятных книг на русском языке, я вдруг занялась еще «автоматическим письмом» – стала записывать тексты на языке, никому неизвестном7. В этом разделе пытаюсь хоть как-то ответить на этот вопрос, роясь в памяти, скользя туда-сюда по шкале времени, вглядываясь в собственные отношения с разными авторами, их сочинениями и словесностью как таковой.

Чтение

Из детских книг ярче всего помню «Кошкин дом» Маршака, сказки Андерсена и «Винни Пуха» в пересказе Заходера. В школьные годы, как и многие дети, беззаботно читала взахлеб по многу часов подряд, забывая поесть и поспать. Гёте, Стендаль, Дюма, Диккенс, Лермонтов, Толстой, Достоевский, Пруст, А.Грин, Войнич, Сэлинджер – все в кучу, не слишком разбираясь в качестве читаемого. Интересна была почти любая книга. В каждую ныряла и неслась по ее течению, не стараясь выплыть.

Помню себя сидящей весь день до заката на дачном подоконнике с «Войной и миром» Толстого. Помню, как зимой, пытаясь согреться возле облупленного радиатора, скрючившись в три погибели, рыдала над «Идиотом» Достоевского. Помню, как в перерыве между лекциями медленно бродила по институтским коридорам, роняя какие-то карандаши-тетрадки и читая на ходу «В поисках утраченного времени» Пруста.

Лет в шестнадцать появился интерес к научным текстам, в частности, к философии. Читала Платона и Аристотеля, Канта, Гегеля, Кьеркегора, Ницше. И тут много раз ловила себя на такой странности: с трудом продираясь сквозь сложные логические умопостроения, вдруг вылетала куда-то, откуда все читаемое было видно насквозь. Особенно часто это повторялось с Гегелем. Гегель мне попался в переводах Густава Шпета, что тем больше затрудняло процесс. И тем скорее приводило к состоянию турбулентности сознания, выбрасывая за грань логического восприятия. В этом новом состоянии сознания все понятийные связи становились видимыми, геометрически построенными, прозрачными, как архитектурный макет или, скорее, кристалл. Хотя вряд ли смогла бы вербализовать это свое новое ви́дение-знание. Если такой «выброс» случался уже в начале книги, то теперь, как будто, знала всю ее до самого конца и сразу теряла интерес к последовательному продвижению по тексту.

Дедушки-Учителя. Гёте

С некоторыми авторами чувствовала особую близость, своего рода душевное родство. Собственно, их было и есть трое: Гёте, Фрейд и Соломон (Шломо аМэлех). Всегда знала, что эти – из главных моих Учителей. Про себя называла их «дедушками». Наверное, потому, что никогда не встречалась со своими родными дедами, и хотела заполнить пробелы в родовых связях. На самом деле, «дедушек-учителей» у меня потом оказалось еще больше.

Гёте в юности был главной путеводной звездой и великим Учителем. Из-за него учила немецкий, пытаясь осилить тексты в подлиннике. Карманного «Фауста», подаренного когда-то моей тетей-германисткой, много лет возила с собой, чем несказанно поразила одного надменного немца, с которым оказалась в музее Фауста в Книттлингене. Для кандидатского минимума по философии написала реферат на тему Театрального Пролога к «Фаусту». Позже ездила в Ваймар, чтобы пообщаться с Гёте в его доме.

С Гёте проходила многие периоды своей жизни, сравнивая жизненные ситуации и возрастные реакции. И «Фауст», и некоторые стихи оказывались психологически полезными на разных этапах жизни. Особенно сонет 1806 года – этот сопровождает меня всегда.

Sich in erneutem Kunstgebrauch zu üben,

Ist heil‘ge Pflicht, die wir dir auferlegen;

Du kannst dich auch, wie wir, bestimmt bewegen

Nach Tritt und Schritt, wie es dir vorgeschrieben.

Denn eben die Beschränkung läßt sich lieben,

Wenn sich die Geister gar gewaltig regen;

Und wie sie sich denn auch gebärden mögen,

Das Werk zuletzt ist doch vollendet blieben.

So möcht‘ ich selbst in künstlichen Sonetten,

In sprachgewandter Maße kühnem Stolze,

Das Beste, was Gefühl mir gäbe, reimen;

Nur weiß ich hier mich nicht bequem zu betten:

Ich schneide sonst so gern aus ganzem Holze,

Und müßte nun doch auch mitunter leimen8.

В этом сонете когда-то разглядела методическую подсказку для многих своих жизненных действий: внутренняя решимость и готовность к эксперименту при понимании закона; соотношение свободы и самоограничения при обязательном стремлении к цельности результата. А гетевская «смелая гордость взвешенного красноречия» каждый раз приводит в состояние почти экстатическое. И готовность без стыда «клеить» там, где не хватает сил на окончательную гармоническую цельность. Ведь если даже великий Гёте… Много раз в жизни спасалась и укреплялась этим сонетом, творящим внутри какой-то непонятный взрыв, во́лны которого наполняют блаженной силой и разум, и чувства, и каждую клетку тела.

Дедушки-Учителя. Шломо аМэлех

Летом 1982 года мы с мужем жили на даче, где он писал мой портрет с книгой. Большого дома тогда еще не было, была только комната с террасой, где мы с бабушками жили когда-то во времена моего детства. Портрет писался на террасе, на фоне окон. Не помню, кто из нас выбрал в качестве книги Экклезиаст, но помню, что к тому моменту уже давно хотела его перечитать. Позируя, читала вслух, дочитывала до конца и начинала сначала. Работа продолжалась несколько дней, и прочесть весь текст я успела раз двадцать, если не больше. И каждый раз ловила себя на мысли, что почти ничего не понимаю. То есть отдельные слова и фразы, даже большие куски текста были вполне внятны, но целое из них удивительным образом не складывалось. Что-то важное ускользало от меня. Зачем он написал это?

На Экклезиасте меня, что называется, заело. В Москве потом купила общую тетрадь и от руки переписала туда весь текст. Подумала, что эта медленная работа по складыванию чужих слов, возможно, позволит понять что-то еще. Наверное, так и было, сейчас уже не помню подробностей всех этапов своего вхождения в этот текст.

Библия на немецком у меня тоже была. Вклеила между страницами той своей тетради чистые листы и так же от руки переписала туда немецкий вариант. Получилось два параллельных перевода – русский и немецкий, которые теперь можно было сравнивать между собой. И снова я немного продвинулась в понимании текста. Потом мне подарили еще английский перевод, который я тоже начала было переписывать, но это оказалось слишком трудоемко, поскольку английского я тогда совсем не знала. И я бросила это дело.

Ту тетрадку возила с собой во все свои поездки, тогда еще, правда, немногочисленные. В 1994 году отправилась с ней в командировку в Эрфурт – сопровождала выставку из Музея театра Образцова, где я тогда работала. Когда вернулась в Москву, вдруг не обнаружила своей терракотовой тетради с Экклезиастом и очень огорчилась. Искала ее по всем шкафам и полкам, даже в театре перерыла все ящики с вернувшимися музейными экспонатами. Могла ведь случайно запихнуть туда тетрадку, когда паковала. Все напрасно – не нашла. Но через пару месяцев увидела ее дома в книжном шкафу – стояла себе преспокойно на полочке среди разных книг… Вот чудеса!

Все эти приключения с книгой Шломо аМэлех вспомнила в 1995 году, когда начала записывать второй текст на неизвестном языке. Текст этот назывался Хабора – Радость, и начинался он словами: Сит рабаИ шлоhамА цАрим от монА – Так говорит Шломо, царивший на Земле.

Такие странные метки иногда расставляет жизнь. А может, мое настойчивое любопытство к Экклезиасту и притянуло этот новый текст Шломо…

Дедушки-Учителя. Фрейд

Фрейда во времена моей юности в СССР не издавали, его можно было читать только в самиздатских перепечатках, что я и делала. Фрейд оказался не только великим Учителем, он сразу стал и врачом, который лечил своими текстами. Самый строй его неспешных профессорски-обстоятельных разборов приводил в парадоксальное состояние напряженного покоя, а их содержание заставляло снова и снова пересматривать события и отношения собственной жизни с более отвлеченных позиций. В процессе чтения его книг ушли многие мои комплексы и страхи. В свете Фрейда по-новому открылись люди вообще и совершенно конкретные персонажи моей текущей жизни. Его квартира в Вене не дала почти ничего, зато его дом на Мерисфилд в Лондоне произвел впечатление настолько сильное, что позже вызвал сновидение, о котором стоит рассказать.

Мне снилось, что я лежу на каком-то тюфяке в прихожей фрейдовского дома на Мерисфилд под лестницей, ведущей на второй этаж. Лежу и не могу пошевелиться от слабости. Тем не менее, каким-то образом я вижу все, что происходит в доме на всех этажах. Фрейд уже старый и больной. У него рак, он умирает, он пережил вторжение фашистов в Вену, потерял часть семьи в еврейском гетто. Сейчас он угрюмо бродит по дому. Домочадцы стараются не попадаться ему на глаза, тихо выскальзывая из комнат, в которые он входит. Фрейду нестерпимо блуждать по этому дому, так и не ставшему своим, ему нестерпимо блуждать в собственных мыслях. Ему хочется уйти. Он вдруг решительно берет авоську и собирается в магазин. (Так я это видела в том сне, и во сне это не казалось смешным.)

Он выходит из столовой на первом этаже, направляется к выходу и тут видит меня на тюфяке под лестницей. Спрашивает, в чем дело. От слабости я едва могу произнести несколько слов, да я и головы-то поднять не могу. Тем не менее, мы начинаем разговор, содержания которого я не знаю – ни тогда не знала, ни сейчас. Но, видимо, речь шла о чем-то веселом, потому что, спустя какое-то время, мы оба улыбаемся, смеемся, а потом уже хохочем.

От этого хохота к нам обоим возвращаются силы. Я уже сижу, раскачиваясь, на своем тюфяке, а Фрейд стоит напротив, трясет авоськой и хватается за бока, корчась от смеха. Мы оба не можем остановиться.

На этом месте проснулась.

Только сейчас, записав этот сон, вдруг поняла, его дальний прицельный смысл – сложился еще один кусочек моей мозаики. Поездка в Лондон и сон – это было в 1994 году. Через 13 лет первый раз попала в Умань, где на могиле раби Нахмана у меня случился приступ немотивированного смеха, о чем расскажу в своем месте9. Позже это случалось еще дважды на могилах святых праведников. Возможно, сон про Фрейда – на ту же тему. Повторяющиеся ситуации заставили, в конце концов, присмотреться к смеху и увидеть необыкновенную терапевтическую важность этой психической реакции, почувствовать ее глубоко очистительное действие. Потом некоторое время занималась смехотерапией и пыталась освоить тему чисто теоретически. Даже когда-то сделала доклад «Смех, плач, молитва и медитация» на конференции в Институте Штайнзальца в Москве. Если после всех обязательных к написанию книг останется время, хотела бы вернуться к этой теме.

Русский язык

Не только Экклезиаст, не только Гете и Фрейд. Были и другие лечебные, целительные для души, тексты. Иногда мне трудно понять в точности, как они работают.

Например, много лет носила в ежедневниках листок бумаги с переписанным от руки коротеньким рассказом Пу Сунлина, который назывался «Сюцай из Ишуя». С удовольствием привожу его полностью в волшебном переводе Василия Михайловича Алексеева – одного из любимых моих Учителей.

Некий сюцай из Ишуя давал уроки где-то в горах. Ночью явились к нему две красавицы; вошли, полные улыбок, но ничего не говоря. Затем каждая из них смахнула длинным рукавом пыль с дивана, и обе, одна за другой, уселись. Платья были у них так нежны, что не производили шороха.

Вскоре одна из красавиц поднялась и разложила на столе платок из белого атласа, по которому было скорописью набросано строки три-четыре. Студент не разобрал, какие там были слова. Другая красавица положила на стол слиток серебра, лана в три-четыре. Сюцай подобрал его и сунул себе в рукав. Первая красавица забрала платок и, взяв другую за руку, вышла с нею, захохотала.

– Невыносимый пошляк! – сказала она.

Сюцай хотел пощупать серебро, но куда оно делось – неизвестно.

На стуле сидит изящная женщина; дает ему ароматом пропитанную тонкую вещь. А он ее в сторону – не обращает внимания. Серебро же он берет! Все признаки нищего бродяги! Кому, действительно, вынести такого человека.

А лиса – прелесть! Можно себе представить ее тонкие манеры!

Вот этот текст доставала и перечитывала несколько раз подряд во время любой депрессии, замешательства, внутренней смуты и даже простой усталости. Сначала только глазами, потом со смыслом, и снова, и снова – до полного восторга. И каждый раз обязательно наступала разрядка – смех, нежность, счастье до слез. Текст работал, как душевный массажер, что ли. А почему?

Скорее всего, из-за языка – непривычного русского языка, который звучал здесь как-то очень по-китайски. Странно, но именно при передаче китайского мне вдруг открылся родной язык. Гениальные алексеевские переводы учили игре, свободной пластичности, обнаруживая другой русский, которого, казалось, совсем не знала прежде.

Ну и конечно, эта «лиса-прелесть», которая в конце стремительно вместила в себя двух утонченных нежно-мудрых красавиц! Даже сейчас, когда пишу этот текст, рот расплывается в улыбке, и внутри – щекочущий фонтанчик наслаждения…

Отношения с русским языком выясняла долго. Наслаждаться его общепринятыми вершинами, в том числе Пушкиным, получалось редко. Уж скорее, Тютчев, Анненский, Хармс. На фоне строгого немецкого «великий и могучий» казался расхлябанным: раздражало обилие префиксов, которые слишком много на себя брали, и бесконечное дребезжание суффиксов – все эти «оньки» и «ечки». Органично это звучало только у Достоевского. Но в писатели я тогда не собиралась, и такие мелочи жизни до поры не слишком волновали. Потом, когда пошли свои тексты, пришлось пересмотреть отношения с этим предметом.

Может быть, еще раньше русский язык привел меня в трепет, когда взялась читать Зощенко. Что-то в нем было такое, что задевало до боли. Или во мне самой к этому времени уже начиналось какое-то словесное воспаление? Вот он тоже – из великих Учителей.

И еще, в связи с языком, не могу не сказать о Хармсе. Однажды он выстрелил в меня зарядом невероятной силы, чудесным живым ароматом, которой разлил, совершенно непонятным – «неконвенциональным» – способом, в этом своем стихотворении.

Выходит Мария отвесив поклон

Мария выходит с тоской на крыльцо

а мы забежав на высокий балкон

поем опуская в тарелку лицо.

Мария глядит

и рукой шевелит

и тонкой ногой попирает листы

а мы за гитарой поем да поем

да в ухо трубим непокорной жены.

Над нами встают золотые дымы

за нашей спиной пробегают коты

поем и свистим на балкончике мы

но смотришь уныло за дерево ты.

Остался потом башмачок да платок

да реющий в воздухе круглый балкон

да в бурное небо торчит потолок.

Выходит Мария отвесит поклон

и тихо ступает Мария в траву

и видит цветочек на тонком стебле.

Она говорит: "Я тебя не сорву

я только пройду поклонившись тебе".

А мы забежав на балкон высоко

кричим: Поклонись! – и гитарой трясем.

Мария глядит и рукой шевелит

и вдруг поклонившись бежит на крыльцо

и тонкой ногой попирает листы,

а мы за гитарой поем да поем

да в ухо трубим непокорной жены

да в бурное небо кидаем глаза.

      12 октября 1927

Мой доктор

Неожиданное развитие отношений с языком стимулировал человек, никакого отношения к писательскому делу не имевший, которого я про себя называю «мой доктор». С этого общения начался новый период в моей жизни, поэтому расскажу все по порядку.

В 1993 году поняла, что тело разваливается на части, и что дальше так жить нельзя. Все попытки как-то решить мои проблемы с помощью официальной медицины потерпели фиаско. Тогда в моей жизни и появился этот, важный для меня, человек – доктор-гомеопат, назовем его А.А. Не хочу называть его настоящего имени, тем более, что потом выяснилось, что разные люди знали его под разными именами. Еще оказалось, что врач – последняя его специальность, а до того он был математиком. Уже после его смерти узнала, что ко всему прочему он был вполне известным в соответствующих кругах экстрасенсом.

Итак, подруга дала мне телефон доктора-гомеопата А.А., и я позвонила. Мужской голос поинтересовался, кто я и зачем звоню. Сказал, что может меня записать к доктору, но прием будет только через месяц. Я ответила, что рассчитываю протянуть еще месяц, записалась и повесила трубку. Во время этого короткого разговора как-то очень ярко вспыхнуло тело. Подумала: если такая мощная энергия у секретаря, то каков же его шеф?! Позже догадалась, что со мной в тот раз сам доктор и разговаривал – он не был богат, и не было у него никаких секретарей.

В назначенный день приехала на прием. Сидела в коридоре, ожидая своей очереди. Дверь кабинета открылась, вышел высокий мужчина лет сорока в строгом костюме при галстуке. Был не то чтобы красив, а как-то необыкновенно значителен, даже величественен, при этом двигался не спеша, очень расслабленно. Пригласил очередного пациента. «Загордившийся ангел», – такое фантастическое определение выстрелом прозвучало в голове как спонтанная реакция на первый контакт. И да, в каком-то смысле, это так и оказалось.

Этот человек диагностировал своих пациентов, не требуя никаких анализов и справок, внутренним зрением, различая их недуги. В тот раз он сидел за столом напротив, смотрел не то на меня, не то сквозь меня и все мне про меня рассказывал, где у меня что болит. И главное, почему болит, и что с этим делать. Было такое чувство, что при этом он перебирал все мои внутренности – тело откликалось на перемещение его взгляда.

Конечно, я рассказала о чудо-докторе маме и тете, когда в очередной раз приехала их навестить.

– Знаешь, у кого ты была?! – воскликнула тетя.

И тут выяснилось, что она тоже знает этого доктора. Больше того, три года назад она и мне предлагала с ним познакомиться. Тогда она назвала его «экстрасенсом», а поскольку я не верила ни в каких экстрасенсов, то знакомиться с шарлатаном наотрез отказалась.

Что же это получается? «От судьбы не уйдешь» получается?

Позже я ездила на приемы к доктору домой, и каждый раз в метро, минут за двадцать до назначенного времени, тело вдруг как будто спотыкалось, наткнувшись на невидимую преграду, отчего на мгновение становилось очень жарко. Это доктор, сидя у себя за столом, проверял, не опаздываю ли я на прием.

Кроме того он знал кучу всяких языков. Однажды мы встречались в метро – он должен был передать мне какой-то рецепт. Рядом оказались женщины, говорившие на непонятном языке. Доктор прислушивался несколько секунд к их речи, потом сказал:

– Говорят по-сербски…

Дописав до этого места, подумала, что надо бы спросить моего доктора, хочет ли он вообще, чтобы я о нем писала. Он умер, а потому прямо задать этот вопрос, скажем, по телефону, уже невозможно. Но я в этой жизни столько раз общалась с людьми, которых уже нет, не считая существ, которые по этой земле никогда и не ступали… Так что я поставила фантом моего доктора перед собой, для надежности взяла в руки маятник и позвала А.А. Не сразу, секунд через тридцать маятник показал мне твердое ДА. Поздоровалась, сказала благословение его душе, спросила, могу ли написать о нем. Да, могу. И даже с восклицательным знаком, очень настойчиво. Поэтому продолжаю.

Мой доктор оказался человеком, во многих отношениях чудесным, но почему в ту первую встречу я услышала «загордившийся ангел»? Долго не могла найти ответа, пока однажды он сам ни ответил. Между прочим, он сказал:

– До всего в этой жизни я дошел сам.

И вот на этих словах во мне снова вспыхнуло то: «загордившийся ангел».

Что значит «сам»? Кто в этой жизни бывает сам? Неужели, при всей своей сверхчувствительности, он не ощущает связи с великим множеством людей, ныне живущих и бывших до нас, которые учили и учат нас всем, что сказали и сделали. А наши предки, которые продолжаются в нас, в каждой хромосоме нашего тела?! А связь с бесплотными мирами, которые интересуются нами и сотрудничают с нами? Что это так, я тогда уже не сомневалась. Подумала: какая страшная отделенность!

Не посмела сказать ему об этом. Кто я, чтобы учить его? И много раз потом жалела, что не посмела. Особенно корила себя после его смерти. Он потому и умер, что «сам». Хотел справиться со своей болезнью в одиночку, а когда все же обратился за помощью – было уже поздно.

Маятник

Во время одного из первых приемов доктор А.А. спросил, кто я по профессии, кто мой муж, чем занимается. Наблюдая за работой мужа и разговаривая с ним о картинах, я пыталась сформулировать для себя некоторое понимание живописи, и в ответ почему-то решила изложить эту концепцию доктору. Послушав несколько минут мои философские выкладки, он остановил меня странным резким восклицанием:

– Погодите, погодите… Вы кто?

Не думаю, что его заинтересовала теория живописи, скорее, он не ожидал от меня суждений такой степени абстрактности. С этого момента стал наблюдать за мной с некоторым интересом. Потом признался, что именно тогда увидел мои возможности, на которые прежде не обратил внимания.

Так вот, этот А. А. – экстрасенс-математик-доктор-гомеопат – вытащил меня почти из всех моих болячек и попутно объяснил мне, кое-что про мои способности. При этом мы с ним почти всегда находились в противофазе: он меня куда-то направлял, а я шла не туда. Но в результате всегда получалось интересно.

Однажды А.А. посоветовал мне с помощью маятника подбирать себе дозировку лекарств, которые я тогда принимала – обычные дозировки мне не подходили. Так я и делала. Раскладывала свои коробочки и спрашивала:

– Мне сегодня-сейчас надо это лекарство пить? Пить одну таблетку? Пить полтаблетки? Четверть? – И так далее.

Спрашивала до тех пор, пока не находила нужный ответ. Иногда до одной шестнадцатой доходило, а иногда вообще совсем другое мне надо было.

У человека, взявшего в руки маятник, неизбежно появляется соблазн задавать ему вопросы не только о лекарствах. И я, конечно же, немедленно принялась это делать – «упражняться в наиновейшем употреблении Искусства…» Началась пора сумасшедших открытий, откровений, сомнений и потрясений. Именно это вернуло мне интерес к жизни. И мой доктор постоянно подливал масла в огонь.

Книга – лучший подарок

В тот период по понятным причинам начала интересоваться анатомией и физиологией – надо же было налаживать отношения с телом, а для этого хоть как-то понять, кто оно такое и из чего состоит. Сейчас, конечно полезла бы в Интернет и накопала там все, что нужно. Но тогда Интернета не было, а потому я решила купить учебник по физиологии. В суетливой текучке все никак не могла доехать до МедКниги на Фрунзенской, продолжая время от времени думать, что хорошо было бы…

И вот как-то утром отправилась из дома на работу. По ходу моего движения, почти сразу за нашим домом, стоял старый двухэтажный домик, окна которого, по мере накопления слоев асфальта, оказывались все ближе к земле. На подоконнике первого этажа этого домика в то утро лежал здоровенный потрепанный том в пожелтевшей обложке. Прочла название: «Физиология, учебник для медицинских ВУЗов». Поняла, что специально для меня эта книжка тут оставлена – все внутри вспыхнуло от радостного, опьяняющего, непреложного знания. На ходу поблагодарила кого-то, положила учебник в сумку и пошла своей дорогой.

Все-таки приятно вот так получить книгу в подарок…

Мантра