щукой я не испытал особого азарта. Азарт и вообще любовь к рыбалке удочкой пришли ко мне позже, когда я
сам начал подсекать и вываживать более или менее круп-ную рыбу. Но это было ещё впереди.
Хорошо помню, как поймал первого в своей жизни
хариуса, первую в своей жизни щуку на спиннинг Виктора, как на вылазке за грибами, которые только-только
начинал распознавать наткнулся на полянку, усеянную
волнушками и в одночасье набрал их полное лукошко.
Хорошо запомнился мой первый контакт с лошадью, если его так можно назвать, – контакт.
Выйдя однажды из избы, я обнаружил со стороны
входа в хлев мирно пасущуюся лошадку. Трудно сказать, что мне взбрендилось, но я подобрал валявшуюся рядом
изрядную жердину, подкрался к лошадке сзади и концом
жерди крепенько ткнул лошадке под хвост.
Реакция лошади была для меня совершенно неожи-данной. Я-то думал она пустится наутёк, а она вместо этого так лягнула по жердине, что я не удержал её в руках, жердь пребольно треснула мне по башке и улетела куда-то назад. Но и этим дело не кончилось. Мирная лошадка
превратилась в монстра, который, пятясь задом на меня, лягал воздух пока перед самым моим носом. Почему по-ка? – да только потому, что я тоже быстро пятился, пока
не упёрся спиной в стенку хлева… Почувствовав, что пя-22
титься больше некуда, я решил, что мне конец! Громадный лошадиный круп упёрся мне почти в лицо и лошадке
только-то и оставалось – один раз лягнуть, но он, а это
был конь по кличке Красавчик, этого не сделал. Он видимо знал, что через пару лет я буду спасать его жизнь!
Помню, как я, до этого не встретивший по жизни ни
одного однофамильца, с удивлением обнаружил, что добрая половина жителей Свертнево – Рыжовы. Вторая половина носила фамилию Ярыгины. И всего три фамилии
отличны были от двух доминирующих: Маслов –
тракторист и виртуозный матершинник, муж моей тётки
Анны; Шестаков – деревенский лекарь; и, наконец, гор-батый учитель, фамилия которого не запомнилась.
В Свертнево тогда было около тридцати дворов, ес-ли не все сорок. Деревня стояла на взгорке, на берегу оча-ровательной речки Кунож. По периметру вся деревня бы-ла обнесена изгородью из жердей, дабы домашняя живо-тина не уходила в лес, а всякая лесная не пёрлась в деревню. Едва-едва проезжая дорога делила деревню пополам
и одним концом уходила в сторону Тотьмы, другим в сторону лесопункта Верёговский, что на берегу реки Унжи, где жил один из моих дядей, старший из батиных братьёв
по имени Николай.
Как-то раз, в другой приезд, я жил в Верёговке с неделю и там мне запомнилась одна разбитная деваха и тараканы в жилище дядьки, которых я съел сколько-то
штук, когда как-то пришёл поздненько и обнаружил на
столе банку свежесваренного варенья. Не включая свет, я
в темноте выкушал часть содержимого, удивляясь лёгко-му похрустыванию на зубах. Когда утром я заглянул в
банку и понял, что же это так хрустело ночью, меня тут
же вывернуло до самой прямой кишки.
А тем временем заканчивались мои первые из пяти
летних каникул, проведённых в благословенных местах
обитания моих и ваших, дети мои, предков.
23
На обратном пути ничего особенного не произошло.
Но пара эпизодов всё же просится на бумагу.
В Москве, незадолго до посадки в поезд, Павел купил громадный арбуз, который мы с превеликим удовольствием стрескали, сели в вагон и почти сразу же легли спать т.к. «лошадь была вечерняя». Среди ночи молодая соседка, спавшая на нижней полке подо мною, рас-толкала меня и, когда со сна я начал, наконец, соображать, с ужасом понял, что во сне весь арбуз из меня вытек, и львиная его доля затекла прямёхонько под неё, причём количество жидкости приближалось к потопу
средней величины. Трудно передать словами как мне бы-ло не по себе от этой «ситуэйшн», но утром, когда все
встали, в том числе и притопленная ночью мадам, я не
нашёл в себе сил спуститься со своей полки, дабы не
встретиться с ней глазами, а тем более заговорить.
Так и пролежал я на своей второй полке, отвернув-шись к стене, пока молодайка не вышла, доехав до места.
А вышла она из вагона во второй половине дня, а остатки
арбуза стучались наружу, но я терпел, сжав зубы; не спустился даже позавтракать, чем несказанно удивил Павла.
Надо отдать должное той девушке: она ни словом ни
со мной, ни с Павлом не обмолвилась о ночном происше-ствии, ну а я, понятное дело, тем более помалкивал…
Второе, что запомнилось – состояние великой эйфории, когда поезд вечером подъезжал к родному городу.
В окошко тамбура, где я стоял в ожидании приближения
к вокзалу, врывались такие знакомые запахи вечерней, нагретой солнцем за день степи, такая буря ностальгиче-ских чувств бушевала в груди, что эти ощущения крепко
