сучьями, выскочил на дорогу!
Подружка Ларискина взмокла от страха во всех местах одновременно, завизжала так, что у меня засвербело
в ушах, и бросилась бежать, не разбирая дороги. И коль
дорогу перед собой не видела, тут же впоролась по колено
в лужу и упала, замочившись и испачкавшись по самые
глаза! (Позже Лариска по секрету поведала мне, что по-дружка её была даже рада, что замочилась в луже, ибо
этим замаскировалась сырость в трусах).
У Лариски в руке была авоська с двумя полулитро-выми бутылками с молоком на мою беду. Со страху она
так неловко мотнула этой авоськой, что попала мне бутылками точно по голове и бросилась бежать откуда
пришли! Компания, что ушла немного вперёд, тоже ринулась наутёк, и мне большого труда стоило всех остановить и объяснить, что это была всего лишь шутка!
И хоть голова моя гудела от удара бутылками, в следующий момент мне пришлось бежать ещё быстрее, чем
Лариска с подругой, потому что они всерьёз бросились на
меня с кулаками вымещать свой дикий страх, перенесён-ный минуту назад!
А ухаживания мои за Питерской дивчиной, увы, прекратились по причине жёсткого отлупа. Похоже, на
той дороге обмочила свои трусы не только Ларискина по-дружка, но и она сама.
48
А медведи в тот год в округе действительно были и
об этом следующие эпизоды.
Буквально через пару дней я увидел, что добрая половина населения деревни собралась у крайней избы и
толпа эта возбуждённо гудит. Я тоже пошёл погудеть.
На телеге посреди толпы лежала туша здоровенного
домашнего поросёнка. Я не сразу понял, что же в этом
интересного, но потом увидел глубокую рану на загривке
порося, и незнакомого мне мужичка, который отчаянно
матерясь что-то рассказывал.
Оказалось, это был мужик из соседней Зубарихи, который рыбача сплавился в своей лодочке почти до Свертнево. Примерно в полутора километрах по реке выше
Свертнево он услышал в лесу истошный визг поросёнка.
Тем летом, как и в прошлые года, упорно ходили
слухи о сбежавших из мест заключения бандюках и о том, что опасно шляться по лесу и по реке одному. Мои тётушки неоднократно меня этим пугали. Я же, уходя от деревни, бывало, за 10 км., иногда эти байки вспоминал, но
рыбацкий азарт был сильней страха перед возможной
встречей с беглыми ЗК.
Вернусь, однако, к рассказу зубаритянина.
Первое, что ему пришло в голову, когда он услышал
визг – беглые режут порося!
Мужик прошёл кое-какие дороги войны, был не
робкого десятка и, короче, по-пластунски, пополз на шум.
Метрах в ста от берега он увидел, что вовсе не бан-дюки терзают порося, а здоровенный Миша!
Миша не ЗК, он тут же учуял конкурента и пошёл на
него в атаку! – Мужик на дерево! Медведь походил под
деревом, порычал на мужика, конкурента, как ему казалось, и вернулся к добыче, которая признаков жизни уже
не подавала. Миша выгрыз из холки поросёнка сколько
захотел, попытался оттащить тушу подальше от мужика
на дереве, но скоро умаялся и бросил это занятие. Забро-49
сав порося кое-как землёй и листьями, медведь подошёл
под дерево, на котором трясся зубаритянин, порычал
грозно, как бы говоря – тронешь моё, пасть порву! – и удалился. А свидетель Мишиного безобразия выждал, слез с
дерева и прямиком в Свертнево. Мужики-свертневцы вы-слушав его, хотели было рядом с тушей организовать засаду, зная Мишкины повадки, который дня через три-четыре должен был явиться к протухшему мясцу, да за-ленились и ограничились тем, что съездили да привезли
порося в деревню.
Надо сказать, что глубокая кровавая рана на холке
бедного хряка была очень впечатляюща!
