всё, однако не стал меня останавливать. Настало время, когда я уже довольно уверенно катился под уклон, стоя
правой ногой на левой педали и тормозя «лаптём».
Следующим этапом учёбы было освоение езды способом «в раму». Этот период мне дался ещё большими
шишками и синяками. И вот когда я почти без проблем
скатывался вниз по Шурфовой от Шмидта до Чкалова
(это как раз квартал) – это и стряслось. Торможение ещё
не было мною толком освоено, я отчаянно вилял во время
езды, но с каждым скатыванием дела шли на лад и я, похоже, обнаглел. При очередном скатывании кто-то из
сверстников попался мне на глаза, я что-то стал ему кричать на ходу, а когда, наконец, глянул куда же я еду было
совсем поздно даже для умелого велосипедиста. На приличном ходу я влетел между двумя здоровенными волами, запряжёнными в громадную арбу. Волы эти успели
вывернуться из-за угла улицы Чкалова пока я победонос-но пялился на невовремя подвернувшегося приятеля. Я
не помню, какие именно раны я нанёс себе и велосипеду, но, помню, был бит и, главное, надолго отлучён от велосипеда.
Я уже упоминал, что постройки и качество покры-тия нашего двора в первой половине 50-тых были совсем
иными. Во время дождей почва двора превращалась в не-вообразимое месиво, ночами темень была: хоть глаз коли, а в сад выходить ночью я откровенно боялся. В семье был
заведён определённый порядок справления естественных
нужд: днём тяжёлую и лёгкую нужду справлять только в
уборной, вынесенной вглубь сада, ночью лёгкую потреб-ность можно было справить в ведро в коридоре, а уж если
тяжело приспичило – только в сад, в уборную. Конечно
же, я старался ничего тяжёлого на ночь в себе не оставлять, но однажды поздним осенним вечером всё же по-7
пался. Дорожка в сад шла через калитку в заборчике, от-гораживающем постройки от огорода. До этой калитки я
как-то заставил себя дойти, а вот дальше борьба со страхом стала неравной и, шагнув за калитку, я сделал ещё
один шаг влево и присел в исходное положение. Когда
дело было почти сделано и страх начал как бы проходить, я вдруг с ужасом почувствовал, как что-то холодное и
мокрое толкнуло меня в голый зад – один раз, потом другой, сразу же вслед за этим я услышал нечто похожее на
чавканье. Во мне тут же поселился даже не ужас, это скорее было похоже на предчувствие жуткой смерти, по-моему, все волосики на мне встали дыбом. Но прошла се-кунда, другая, пятая – никто меня не зажёвывал, только
чавканье не прекращалось. Мои глаза уже попривыкли к
темноте, я осторожно повернул голову и увидел нашу
дворнягу, Найду, вылизывающую из-под меня моё же
дерьмо.
Только много позже я понял, что это был случай, после которого некоторые становятся заиками и иногда на
всю жизнь. Уже в Уфе я познакомился с Никитиным Гри-горием, который в 7-милетнем возрасте у себя в деревне
перед сном вышел на крыльцо пописать. Во время проце-дуры их дворовый пёс, тихо лежавший тут же на крыльце, встал бесшумно, подошёл сзади к Гришке, положил ему
на плечи свои лапы и ласково лизнул хозяина в ухо Тот от
неожиданности и страха содрогнулся и на долгие 30 с
лишним лет остался заикой.
Меня же чаша сия миновала. Моя нервная система
тот удар жутким страхом выдержала.
8
Школьные годы чудесные
1955-м году я поступил в 1-ый «Б» класс средней
школы № 1, которая и по сей день жива. Может потому жива, что построили её пленные немцы, из-Ввестные носители высокого качества работ.
Чего-нибудь примечательного за первые 4 года
учёбы мне не вспоминается. Разве что за четыре первые
класса я не припомню, чтобы у меня была хотя бы одна
четвёрка по учёбе – я был, так называемым тогда, круглым отличником.
Во-вторых, мне на всю жизнь запомнилась моя учи-тельница в начальных классах Выпряжкина Марфа Се-мёновна, тем более что много лет спустя, она стала мне
как бы дальней родственницей: её дочь, Тамара, вышла
замуж за родного дядю вашей мамы, дети мои.
Примерно в ту же пору, а может парой лет раньше, родители мои начали усиленную подготовку к постройке
нового дома. Она заключалась в том, что мать стала шить
