Бурядай относился к людям старой закалки, познавшим лихо не понаслышке. Будучи хорошим наставником, он не читал моральные проповеди, а показывая на личном примере, увлекал за собой мальчишек.
Выкопанные луковицы складывали в одну кучку. Всякую работу сообща делать легче.
– Аба! – раздался звонкий голос Степы, – а ботву куда, выкидывать?
– Зеленую собирайте, вечером на тарбаганов охотиться пойдем. Авось пригодится.
Как услыхали сорванцы о предстоящей охоте, замелькали еще быстрее их загорелые ручонки. Здорово! На охоту!
Бурядай лишь усмехнулся в редкие усики. Вишь как стараются, роют как тарбаганы.
Тарбаган, как и дикий лук-мангир, относится к неотъемлемым атрибутам даурской степи, и пока троица занята приготовлением зимних запасов мангира, о нем, диком сурке Забайкалья, стоит рассказать особо. Двоюродный брат альпийского сурка, тарбаган, он же забайкальский или сибирский сурок распространен по всей степной зоне Забайкалья, в Туве, на севере Монголии и Северо-Восточном Китае (Маньчжурии).
Для коренных жителей забайкальских степей тарбаганы издревле являлись предметом промысловой охоты, снабжая питательным мясом и жиром. Оно и не удивительно. Длина тарбаганов достигает 60 см при весе до 8 кг. Далеко не все кочевники являлись обладателями тысячных табунов овец, так что добытые тарбаганы являлись для них хорошим подспорьем, особенно в летние месяцы, когда хранение мяса особенно затруднительно. Люди отважившиеся отведать тарбаганины, уверяют, что она напоминает мясо поросят, но имеет землистый привкус. Почему отважившиеся? Тарбаган, ка и другие виды сурков является носителем возбудителя чумы. В былые годы потребление мяса тарбагана вызывало эпидемии, выкашившие целые роды.
Более всего ценился тарбаганий жир, имевший широкое распространение в народной медицине при всякого рода простудных заболеваниях и ревматизме. С одного тарбагана, добытого осенью, перед тем как он залегает в зимнюю спячку, можно было собрать до пяти фунтов чистого жира. Именно осенью и был главный охотничий сезон. Тарбаганы безжалостно отстреливались, их выкуривали, выкапывали из нор, уходящих до двух метров вглубь земли. Нередко количество добытых зверей исчислялось сотнями. Шесть-десять добытых зверьков давали пуд жира, цена которого колебалась в зависимости от спроса и предложения, доходя до шести – восьми рублей за пуд. В то время цена коровы составляла около тридцати рублей, так что понятно, почему приходилось тарбаганам расстаться со своими шкурками, из которых шили зимнюю одежду для простолюдинов: штаны, рукавицы, шапки и шубы (ергачи). Тарбаганьим жиром мазали сапоги и другие изделия из кожи, сберегая их таким образом от вредного воздействия влаги. Кроме того, тарбаганий жир, как кстати и медвежий, имеет одно очень важное свойство – не замерзает даже в самые сильные морозы. Может быть этим и объясняется, почему мишке и «тарбагашке» не холодно спать. По крайней мере степные туземцы и охотники-орочоны из глухой сибирской тайги утверждали, что в тот год, когда летом первые из них много ели мяса жирных тарбаганов, а последние – медвежатины, то зимою, в самую стужу, они не колели[39 - Колеть – мерзнуть]; если же ели мало или совсем не ели, то зимою холод для них был весьма ощутителен[40 - Александр Черкасов, «Из записок сибирского охотника»].
Так что была неудивительной присказка Бурядая «кушай большетарбаганины, зимой мерзнуть не будешь!»
Тарбаганы живут колониями и очень любят ходить друг к другу в гости. От природы они неуклюжи, и поэтому всегда начеку. Вылезет такой бравый молодец из норы, станет столбиком, осмотрится, все ли в порядке. Да вон, однако сват из норы вылез, пойду проведаю. Захваченному врасплох во время беседы «со сватом» тарбагану приходится спасаться бегством. Родственники к себе в нору не пускают. Запусти, потом не выживешь, а то еще и на сватью глаз положит. Своих бы кровных на ноги поднять, чтобы лисица или волк не сожрал.
А врагов у тарбагана много. И хищные звери, и птицы, и ненастье. Остерегаясь наводнения, тарбаганы устраивают себе норы на возвышенных местах. И если все же во время сильного ливня нору начнет подтоплять, тарбаган спасает свое подземное жилище, всеми имеющимися средствами, буквально, не щадя живота своего, затыкая вход объемистым седалищем или даже ложась на лаз снаружи. Была не была, бог не выдаст, волк не съест. Волки, лисицы или вот к примеру ушлый пес Бурядая рыскают в такую погоду, когда добрый хозяин собаку на улицу не выгонит, в надежде поймать тарбагана на подтопленной норе. Убежать он сможет, волк или собака в два счета его прижучит.
А пес у Бурядая был пройдоха еще тот. Не родился еще тот человек, который его обдурит. А про баранов и говорить нечего.
Без него, имеется ввиду барбоски, был Бурядай как без рук. Баран животное упрямое, куда один ломанулся, хоть даже и в речку, туда и все. Нох-нох, так звали любимца Бурядая знал свое дело на отлично. Пастухи приучали собак с малого возраста к их роли защитника отары, выращивая среди овец. Те привыкали к запаху собаки, щенки – к невыделанной овчине. Вырастая собаки становились поводырями и заступниками, не щадящих жизни ради бякающих сестер и братьев. Так как кушать родственников не позволяло соответствующее рангу воспитание, а есть все же хотелось, Нох-нох был вынужден искать пропитание, став по совместительству охотничьей собакой.
Некоторых пойманных тарбаганов он съедал сам, другими, когда был сыт, делился с хозяином. Принесет, положит возле юрты, бери, кушай дорогой, для друга ничего не жалко.
Заметив недюжинные способности четвероного друга, стал Бурядай брать его с собой на охоту, ловить подранков. Роль собаки на охоте на тарбаганов незаменима. Тарбагану, что волк, что собака, одна редька. Завидя четвероногих недоброжелателей, он сидит возле входа в нору и свистит, предупреждая «сватов» о грозящей опасности, зная, что он всегда успеет юркнуть в нору, оставив волка или собаку с носом. Если же охотник едет один, без собаки, он не ждет, пока грохнет выстрел, и будет уже поздно спасать продырявленную шкуру. Такое поведение типично и для других промысловых зверей, избегающих встреч с человеком с ружьем.
И ведь чувствуют же бестии, хоть ворона, хоть тот же тарбаган, когда им грозит опасность. Будет ехать путник без ружья, тарбаган и ухом не поведет, будет лежать на бутане[41 - Бутан – бугорок вырытой земли над тарбаганьей норой.] в десятке саженей от проезжающей повозки. Хитрец!
Ближе к вечеру, после того как спала самая жара, Бурядай и два даурских орленка, выехали на охоту. Раскаленная за день степь млела под лучами катящегося к западу огромным тележным колесом солнца. В обжигающем воздухе витали щекочущие ноздри пряные запахи дикого клевера, донника и шалфея. Вдали, за Ононом, виднелись, маня к себе желанной прохладой, затянутые сиреневым маревом отроги Могойтуйского хребта. Выгоревшая на солнце трава пятнела белесыми плешинами солончаков и лишь только один ковыль, казалось, радовался несносной жаре, горя на солнце золотистыми метелками среди высушенного суховеями разнотравья.
Бурядай, покачиваясь в седле в такт шагам лошади, напоминал китайского болванчика, и казалось ничто не сможет его вывести из состояния душевного равновесия. Но вот раздался тревожный посвист тарбагана, и его словно подменили. Ожил курилка, задымилась торчащая во рту неизменная трубка-ганза, расправились морщины на широком бронзовом лбу, зоркий взгляд из-под полуопущенных век ощупал степь. А вот он шалунишка-тарбаган, а вон еще один, и еще. Засуетились и могойтуйские пацаны, заерзали тощие задницы на широких лошадиных спинах. Одно дело видеть тарбагана проезжая ходом мимо, совсем другое на охоте.
Четвертый участник представления, пес Нох-нох, не одного тарбагана съел и знал, что от него требуется. Когда засвистел тарбаган, заметивший первым грозящую сородичам опасность, пес не сорвался с места и не побежал дуриком к нарушителю благоговейной степной тишины. Совсем наоборот, он сел и уставился умными глазами на хозяина. Ну, что скажешь старина, начнем?
Почти неуловимый жест Бурядая и его верный друг Нох-нох в мгновенье ока преобразился. Его час пробил, спектакль «Нох-нох и тарбаган», в котором ему предстояло сыграть главную роль начался.
Бурядай и его юные спутники спешились. Им предстояла для начала роль зрителей, как, впрочем, и самому виновнику торжества – тарбагану. Оставив двух лошадей, на которых приехали сорванцы на месте, Бурядай, держа наизготовку бердану, в сопровождении обоих мальчишек, прячась за ведомого в поводу коня Бурядая, двинулись маленькими шажками к колонии тарбаганов. Садящееся солнце озолотило уморенную зноем степь, отбрасывая тени от взобравшихся на бутаны, стоящих столбиками тарбаганов. Зверьки пересвистывались, и явно не торопились прятаться в норы. Следующее, что увидели Степа и Прошка поразило и рассмешило их.
Нох-нох не бросился к тарбаганам, а начал бегать, выписывать казалось беспорядочные круги и замысловатые пируэты, то и дело падая на спину, катаясь по земле, ползать, и даже дрыгать лапами. Прошка и Степа прыскали от смеха, глядя на проделки четвероного проказника. Потешно-то как!
То-же самое, наверное, испытывали и тарбаганы, приставая на задних лапках и вытягиваясь в струнку, наблюдали они с интересом за актером, не замечая, как лошадь, со спрятавшимися за ней людьми, подбиралась к ним все ближе и ближе. Один из тарбаганов «с галерки», гонимый непреодолимым любопытством, даже перебрался поближе, что не ускользнуло от внимательного взора Бурядая. Срежу его вторым выстрелом.
Нашарив патрон в сшитом из сыромяти подсумке, Бурядай, лязгнув затвором загнал патрон в ствол берданы и осторожно выглянул из-за крупа лошади. Конь Бурядая, привычный к грохоту стрельбы, даже присел, когда бердана опустилась на седло и замер в ожидании выстрела. Лучших сошек для упора было и не сыскать. Три пары настороженных глаз следили за ближайшим из тарбаганов, в то время как Нох-нох, упиваясь своей ролью продолжал театральное представление. Бурядай, зажав в руке второй патрон, поведя стволом, поймал тарбагана на мушку и немедля ни секунды, выстрелил. Тарбагана буквально снесло с бутана.
– Попал! – закричали разом мальчишки, Бурядай же, не мешкая перезаряжал винтовку, надеясь сбить и зрителя с «галерки». Забавно вихляя толстым задом, он бежал к спасительному убежищу, когда остальные тарбаганы, уже попрятались по норам.
Нох-нох сорвавшись с места, подбежал к убитому тарбагану и обнюхал его. В это же время прозвучал следующий выстрел, достигший цели. Бежавший тарбаган, споткнувшись, перекульнулся через голову, и поднявшись, судорожно передвигая коротенькими ножками, из последних сил поспешил к норе.
– Нох-нох! – закричал Бурядай, и собака бросилась стремглав наперерез раненому тарбагану. Но увы. Тарбаган успел свалиться мешком в лаз, и главному актеру достался в качестве трофея лишь жалкий пучок шерсти, вырванный из подштанников зрителя с галерки.
Неистово лая, Нох-нох возмущался неблагодарностью. Надо же так, смотреть-смотрел, а как что, сразу в нору.
Но Бурядая было так просто тарбагану не провести. Подбежав к норе, он засунул в нее крепкую палку, с прикрепленным на конце заостренным крючком. Еще дорогой, спрашивали его Прошка со Степой, зачем тебе аба эта палка. Спину царапать, смеялся, отвечая Бурядай.
Пошарив в норе, Бурядай наткнулся на что-то мягкое. Ага, попался голубчик!
Возбужденно галдя и лая, четверка охотников о десяти ногах, толпилась возле лаза в нору, из которой торчала палка, зацепившаяся крючком за тарбагана. Бурядай, присев на кукорки, потащил осмотрительно наружу. Вот уже показались из глубины измочаленные подштанники тарбагана, пострадавшие при оплате за представление. Чем ближе был зверек к выходу из норы, тем упорнее было оказываемое им сопротивление. Бурядай уже ухитрился ухватить его за задние ноги, как тарбаган, зацепившись когтями, согнувшись коромыслом уперевшись при этом спиной, застопорился в норе, ни взад ни вперед.
И тут знал Бурядай, как себе помочь. Потянув за ноги, он затем слегка приопустил, предоставив тарбагану мнимую возможность забраться поглубже в нору, и в тот момент, когда тарбаган решил воспользоваться ею, вытянул его резким рывком наружу. Следующее произошло очень быстро. Палкой, той самой, с крючком, по носу, готово.
Довольные удачной охотой, тронулись в обратный путь. Через полчаса Бурядай и его спутники достигли место их ночного бивака, занявшись безотлагательно приготовлением припозднившегося ужина. Уже скоро сизый едкий дымок от разгоравшегося аргала, потянулся полоской, пробираясь сквозь открытый дверной полог в юрту. Хорошо будет спать, мошкары не будет, мелькнуло в сознании Бурядая, занимающегося разделкой тарбаганьей тушки.
Длинный летний день катился под скатку[42 - Под скатку (катиться) – заканчиваться (день), перемещаться вниз по склону (какой-либо предмет).]. Пурпурно-красный диск солнца исчезал в сиреневом мареве, колышущемся кисейным покрывалом над разморенной зноем степью. Вечерняя заря-заряница окрасила каравайцы сливающихся с горизонтом сопок румяной поджаристой корочкой, напоминая о желанном ужине. Проголодавшиеся за день Степа и Прошка следили за ловкими движениями рук Бурядая. В мгновенье ока один из тарбаганов был выпотрошен. Насадив печень и сердце на ружейный шомпол берданы, Бурядай протянул его Прошке.
– Жарь пока осердие, хучь первую со Степой охотку собьете[43 - Сбить охотку – утолить первый острый голод (или желание, чаще всего на что-либо съестное)]. Тарбаган-то еще не скоро сжарится.
Второго приглашения мальчишкам не потребовалось. Не прошло и четверти часа, как сжарившееся мясо было чистенько обглодано и блестевший от вытопившегося тарбаганьего жира шомпол был водружен на место.
Нох-нох тоже не терял времени даром. Бурядай и не заметил, как тот, руководствуясь принципом собачьей солидарности оттащил в сторону второго тарбагана, верно решив, что хозяину и его малолетним друзьям хватит и одного. Бурядай лишь только покачал головой. Как завел себе Дульсинею из соседнего бурятского улуса, став главой собачьего семейства, словно подменили. Одним словом – отец.
– Ну иди, иди уже, ждет ведь, – обратился к псу усмехающийся в усы Бурядай. Нох-нох вильнул благодарно хвостом, и взяв в зубы тарбагана, отбыл восвояси.
Ох и пройдоха же этот Нох-нох, носящий столь странную собачью кличку. Как крикнет, подзывая его Бурядай, «Noch, noch![44 - Noch, noch! (нем) – еще, еще!]» можно подумать, что загулявший пруссак или баварец заказывает кельнеру очередную кружку такого вкусного немецкого пива.
На самом деле ларчик открывался совсем иначе. В бурятских улусах Прибайкалья вплоть до начала ХХ века животным не давали кличек, исключение составляли лошади, занимающие особое место в жизни кочевников. Буряты называли их по масти и возрасту, например: Донон-Хэер – четырехлетний гнедой скакун.
Владельцы животных пользовались различными подзывными словами. Так например, кошек подзывали – пш-пш, коров – о-о-о, а собак – нох-нох (от бурят, нохой «собака»). Так что «noch – нох», никакой это ни озорной гуляка на берегах благословенного Рейна, а самый что ни на есть трезвый барбоска, имевший счастье родится там, где дует ветер Баргузин с не менее благословленного Байкала.
Всякое правило, как это водится, имеет свои исключения. Были они и при наделении кличками. Так, например некоторые охотничьи собаки звались Хэрмэшэ (от бурят, хэрмэ – «белка» + суфф. – шэ.)
Решил и Бурядай оделить своего любимца отличающей от его собратьев кличкой. И хотя Нох-нох ловил одних лишь тарбаганов, назвал он его Булгнаншэ (от бурят. булган – соболь). Но Нох-нох похоже раскусил уловку своего доброго хозяина, и упорно игнорировал «ясачный псевдоним», пока Бурядай не сдался и стал его звать привычной слуху кличкой «Нох-нох». Так что прав был Аристотель, заметив «Привычка- вторая натура», действует она для нас и наших четвероногих друзей.
Между тем костер прогорел и положенные в него камни раскалились добела. Заморившие червячка дети ожили, выполняя очередное поручение деда Бурядая, ценившего житейскую мудрость «безделье – родитель (вытворяемых) глупостей».
Всю свою сознательную жизнь трудился Бурядай не покладая рук, не надеясь на помощь извне, не завидуя чужому благоденствию и мнимому счастью, не представляя себе, как можно жить, насыщаясь плодами, выращенными чужими руками. Претило ему такое, и этому учил он Степу и Прохора. Не было ему абсолютно никакой разницы, что один из них являлся внуком его лучшего друга, ставшего волей судьбы его хозяином, а другой являлся сыном извечного поденщика, имея несчастье родиться в бедной семье, в какой вырос сам Бурядай, познав с малых лет горькую нужду, научившись ценить то немногое, чем он владел.
Вот и сейчас пригодились собранные листья лука-мангира. Мелко порубленные, резко пахнущие листья мангира, растерли пацаны на плоском камне, смешав их с зернистой солью. Получившимся грязно-зеленым месивом натерли изнутри осмоленного на костре и выпотрошенного тарбагана, из которого Бурядай искусно удалил все кости. Степа и Прошка, отерев испачканные руки о штанишки, внимательно наблюдали за дедушкой. Бурядай выстелил выкопанную у костра ямку слоем травы, насыпал туда слой раскаленных камней и прикрыл их следующим слоем травы. После этого взял выпотрошенного тарбагана и подал его детям.
– Держите за ноги, да растягивайте пошире.
Набитого зашипевшими камнями тарбагана положили на приготовленное ложе, укрыв его слоем травы, снова раскаленных камней и в последнюю очередь засыпали горячей золой. Все, теперь можно и чаю попить. Пока горел костер да начиняли тарбагана луком-мангиром, настоялся и вскипевший зеленый чай. Щепотку соли в манерку. Жаль только, что без масла, постный.
То-же самое сказал Бурядай и о жарящемся тарбагане.
