Благодарю Вас за поручение Ваше. Оно доказывает мне, что Вы нас не вовсе забыли. Душевно приятно мне было читать, что Вы занимаетесь, и то с успехом. Я надеюсь со всеми, читавшими Ваши произведения, что и перо не лежит у Вас в бездействии: это было бы ужасное преступление. Вашим же стихом я выскажу Вам добрый совет: «Не погасай твое светило».
Никто из нас не едет за границу; мы все это лето на старом месте, а что будет? Бог один знает. Я на него единого уповаю и для себя и для других. Лишь письменно передать могу поклон Ваш нашему другу, которого имя Вы уже забыли!!! Вы его назвали Василием Алексеевичем!!! Он неделю тому назад оставил Яготин, отправляясь уже за границу. Да благословит Господь путь его и да возвратит он всем нам этого редкого человека! Он ожидал от Вас ответа и не дождался.
Родители мои и Глафира шлют Вам душевный поклон. Прощайте, Тарас Григорьевич; Вам также желаю от искреннего сердца счастия и успеха и благодати!
Варвара Репнина.
На четвертiй сторiнцi:
Милостивому государю
Тарасу Григорьевичу
Шевченке
в Академию художеств
в Петербург.
1844
40. П. О. Кулiша до Т. Г. Шевченка
5 червня 1844. Киiв
Коханий земляче!
Спасибi за книжечку – «Тризну». Дещо в iй промовляе до самого серця. Ще жду «Гамалii», «Кобзаря» i «Гайдамак». Де хоч бери, а не пришлеш, то й на очi мiнi не показуйсь. Ой як же я зрадiв, довiдавшись з твоеi суплiки, що ти не мариш дармо часу у тiй Петровiй бурсi! Нехай тобi, приятелю, Господь помагае на все добре, а об менi будь певен, що вже я не грiтимусь даром коло твого куреня; чи дровець, то й дровець принесу; чи пшона на кашу, то й пшона придбаю; сказано – що Бог послав! Аже ж недурно ведеться помiж людьми та гуторка, що колись Бог посаджав людей кругом ваганка з кашею, да й подавав такii ложки, що держа[л]но довше руки (а треба за самий кiнець держати); то премудрий Салимiн i сказав: «Будете, – каже, – ви всi голоднi, як кожен об собi тiльки промишлятиме; а годуйте один одного сими ложками, то не загинете з голоду».[12 - Се вже опiсля перевернули його старосвiтську гуторку на запорожцiв, що буцiм iх так годувала матушка.] Розумнi були стародавнi люде! Багацько в iх було таких приказок, що буцiм так собi, витребенька, а розмiзкуй лиш, до чого воно йде, так ой, ой, ой! Отак же й нам, що взялись протирать очi своiм землякам, треба один одному пособляти, один одному радити; а то не буде добра з нашого писання. І латини добре знали, що робиться од конкордii,[13 - Згоди.] а що од дискордii; да й батько козацький, старий Хмельницький, не згiрше того латиша Саллюстiя промовив, умираючи:
«Тим i сталась, каже, страшенная козацькая сила, Що у вас, панове молодцi, була воля й дума едина!».
Тепер не така вже година настала, щоб брязкотать шаблюками. Ляхiв i татарву мов дiдько злизав, усе втихомирилось; прийшла пора поорудовать ще головою. Нуте ж, робiть усе так, щоб i Богу була хвала зате, що дав нам розум, i людям темним було видно кругом, як од свiчки, що стоiть на високому лiхтарi. Не протiв чого ж то й читаеться в Євангелii: «Тако да просветится свет Ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела и прославят Отца вашего, иже на небесех».
Їду знов на три мiсяцi на Вкраiну. Присилайте Вашi картинки в Чигирин з надписом: «Михаилу Грабовскому». Я в його буду, i вiн знатиме, куди мiнi iх переслать, да розтолкуйте мiнi хорошенько, що i як Ви хочете робить; а то не второпаю, що для Вас компоновати. Бувайте ж здоровi!
Щирий земляк
П. Кулiш.
Рука власна.
«Р. Б. 1844,
Іюня 5 дня,
зъ Кiева».
Їду через три днi.
41. Т. Г. Шевченка до В. М. Репнiноi
8–10 червня 1844. С.-Петербург
Будущей весною, коли Бог поможет окончить дело с владельцем братьев, тогда-то приеду в Малороссию. А коли нет, то и сам не знаю, куда я поеду.
Теперь же, кроме льстивых, подлых писем помещику моих родственников, я ничего не пишу, искусство оставил в прошлом, а в Академию прихожу как на покой; горько, ужасно горько, но быть так, коли иначе не делается.
42. В. М. Репнiноi до Т. Г. Шевченка
19 червня 1844. Яготин
19 июня 1844. Яготин.
Да, да, мой добрый Тарас Григорьевич, я, бу[дучи] родною сестрою, я не хотела Вас огорчать… не могла не удивиться молчанию Вашему… папенькой, к которому Вы непременно хотели… с Алексеем Васильевичем, от которого… получили, я уверена, дружеские отзывы… не взялась за перо, чтобы бранить Вас, а, напротив, чтобы стараться утешить Вас хоть сколько-нибудь; от грустного Вашего письма навернулись слезы у меня на глазах. Я так понимаю, [что] в Вас происходит, я так много думала о том, что Вас так теперь болезненно занимает… переносите ужасные испытания – да поможет Вам Господь! Никто, я думаю, как я, так горячо не присоединяет своих желаний к Вашим, дабы Вам во всем был успех! О, не откажите уведомить меня, когда Вы совершенно будете спокойны насчет братьев Ваших; я ник[огда] не смела Вас о них спрашивать, [хоть не] раз собиралась, но всегда слова з[амирали] на устах моих. Я хотела… благодаря доказательст[вам] веры Вашей в моей дружбе, я могу… о скором совершении такого… доля Ваша плачевна, но вместе так восхи[ти]тельна! Оставьте людей, живите и действуйте [для] друзей Ваших и для возвышенных сердец, [ко]торые всегда Вас поймут!
И здесь мало кто [о]ценил, как должно, «Тризну». Один экземпляр я [по]слала в Одессу Стурдзе, умному, благочестивому, с восточным [во]ображением человеку; с нетерпением ожидаю ответ его; надеюсь вскоре переслать к Вам итог моей продажи. Николай Андреевич Маркевич, которому я отправила 10 экзем[пляров], вскоре послал мне должные деньги и написал мне насчет Вас и поэмы так миленько, что я ожидаю его с удовольствием. От других комиссионеров нет еще отзывов. Сама же я отдавала «Тризну», где только могла. В моем экземпляре, в котором вы мне писали, я возобновила все то, что было пропущено, также и в том, который послан в Одессу, дабы Стурдза Вас бы узнал всего.
Недавно я была в Полтаве, ровно десять лет после последнего моего в ней пребы[вания]. В Полтаве… мы с Глафирой восхищались прекрасными [видами], стоящими внимания художников. [Жаль, что она] доселе не может никуда [двинуться]; не в моей [власти] расторгнуть препоны, препятствующие [ей переселиться] в такое место, где бы она могла [заняться] обрабатыванием драгоценного дара своего, но я не унываю и все надеюсь.
О, если я когда-нибудь желала пламенно, богатства, [то это] теперь, мой добрый поэт, теперь, что я… прочла еще раз унылое Ваше письмо. С какою чистою радостию я воспользова[лась бы] правом сестры предложить Вам мое, чт[обы окончить это] ужасное дело, Вас ныне занимающее; [но] нет моего, нет ничего драгоценного, и [что] продала, все было бы Ваше. Помните, я говорила однажды, что одно из ужа[сных испытаний] сердца – это немощь дружбы. Рад бы [помочь другу] – и должен стоять на равне с… Остается одна молитва, средство в[сего более] действительное, если только будет… гореть истинная вера! Прибегните [к ней], добрый брат, не называйте судьбу… Что такое судьба? – Вы сами ск[азали], что все в руках Божиих: самые строгие… имеют свою благую цель, которую мы [можем] всегда понять, но зная, что сие зависит от [все]благого отца, который дал нам сына возлюбленного, чтобы мы были живы, подк[репляя] себя его мыслью в судоргах страдания воз[звал] к нему, дабы не допустить сердец наших к ропоту и со смирением носить крест наш. Вам тяжело до нельзя, если бы Вам носить одному, обратитесь к Богу, он простер Вам руку свою святую и сильную, Вы [к нему] пойдите, он Вас благословит что… настанут дни отрадные, настанут часы прохлады и вдохновения!
Итак, Вы решаетесь печатать «Слепую», – как я рада! [По]лагаю, что Вы кое-что изменили: я нахожу, [что] там, где говорится о любви атаманского сына… есть какая-то темнота. В начале [Оксана] как будто бы не знает, что такое любовь, [мать] предсказывает ей, выслушав сон ее, что [приходит] пора любить и страдать – а когда [она жила] у пана-отца, то упоминается о какой-то [прежней] любви, о которой она вспоминает? Потом [не совсем] кажется ясно и то, отчего стреляют… и тут тоже как бы дело идет о каком-[то] прошедшем, неизвестном читателю. [Когда] Вы были у нас, я еще не хорошо разобрала [своего] впечатления, и сочувствие, возбужденное красотами [чувством], драматическим концом прекрасной поэмы Вашей, помешало мне ясно отдать себе отчет в том, что казалось недоступно понятиям моим; теперь же передаю Вам мои замечания довольно запутано, но я полагаю, что Вы меня поймете.
Посвящение прекрасно и гармонирует с содержанием милой Оксаночки; я непременно примусь за малороссийский язык; я хочу наслаждаться всеми Вашими цветами; я представляю себе, как будет грудь болеть от чтения «Совы». Вы избрали один из тех случаев, из [которого] поэт, и такой как Вы, может извлечь… глубокое, раздирающее, что от… таких…
Дописка на полях третьоi сторiнки:
…там, в вечности, будет царство радости, а здесь блаженные плачущие. Но пора мне, добрый брат, оставить это послание; от нашего друга я ничего не получила, но он из Кракова писал к папеньке, что путешествие их благополучно совершается. Всю зиму папенька был болен, много ночей я провела у него в кабинете – именно в день Вашего рождения я записала к Вам письмо, которое после не послала.
43. Т. Г. Шевченка до О. М. Бодянського
29 червня 1844. С.-Петербург
29 июня.
Чи ви на мене розсердились, чи недобра вас знае, уже другий мiсяць як жду од вас звiстки хоч якоi-небудь, нема та й годi, чи получили ви «Тризну» i «Гамалiя», чи нi, i як там у вас iх привiтали, скажiть менi, будьте ласкавi, я рисую тепер Украiну – i для iсторii прошу вашоi помоги, я, здаеться, тойдi вам розказував, як я думаю це зробить. Бачте, ось як. Нарисую види, якi есть на Украiнi, чи то iсторiею, чи то красотою прикметнi, вдруге – як теперiшнiй народ живе, втрете – як вiн колись жив i що виробляв; iз теперiшнього биту посилаю вам одну картину для шталту, а ще три будуть готовi у августi, а в год буде виходить 10-ть з текстом, а текст исторический будете ви компоновать, бо треба, бачте, по-нашому або так, як есть в лiтописях. А ви, як що-небудь начитаете таке, що можна нарисовать, то зараз менi i розкажiть, а я й нарисую. Будкова й Стороженка я теж оцим турбую, а Грабовський буде менi польськi штуки видавать, а Кулiш буде компоновать текст для народного теперiшнього биту, так отаку-то я замiсив лемiшку, якби тiлько добрi люде помогли домiсить, а потiм i виiсти. Бувайте здоровi, пишiть швидче, бо лаятиму.
Щирий ваш Т. Шевченко.
44. В. М. Репнiноi до Т. Г. Шевченка
3 липня 1844. Яготин
При сем посылаю Вам, любезный Тарас Григорьевич, 25 целк[овых] за 50 экз[емпляров] «Тризны», и с радостию пользуюсь этим случаем, чтобы немного покалякать с Вами. По получении письма Вашего я часто молилась за Вас или, лучше сказать, за успех Вашего дела. С каким нетерпением буду ожидать известия от Вас; я надеюсь на дружбу Вашу и уверена, что Вы поспешите обрадовать меня письмом, коль скоро только Вы сами будете покойны.
Что сказать Вам про нас всех? Папа уехал в Седнев с Глафирой на прошлой неделе. Мы здесь все здоровы, исключая бедной Тани, которая ужасно страдала: сегодня первый день, что ей легче; она Вам кланяется. Мы живем уединенно, никого не видим, ни о ком ничего не слышим. Когда увижусь с Мариею Даниловною Селецкой, спрошу у нее, все ли проданы эк[земпляры]; если нет, то предложу их взять под свое крыло; может быть, в Петра и Павла день она у Тат[ьяны] Густ[авовны] успела поместить довольно большое количество их. Мосевка напоминает мне грустные минуты, в которые искренняя моя к Вам привязанность давала мне и желание и даже право говорить Вам правду, – что я, однако, не приводила в исполнение, потому что я Вас большею частию в те именно минуты находила и неискренним и не настроенным на мой лад, но больше показывающим вид, что я Вам надоела, как горькая редька, и что роль совести Вашей, которую я себе присвоила, Вам казалась непозволенным завоеванием или просто присваиванием. И сколько раз святая истина, которую я никак не могу согласиться назвать суровою, хотя б и была очень строгою, сколько раз она рвалась из души моей на уста, желая, надеясь иногда, что будет доступна душе Вашей, что будет принята как лучшее доказательство сестриной попечительности, что несмотря на орудие, напоминающее Вам о цели жизни нашей и о надеждах вечных, орудие слабое и грешное, Вы бы с молитвою в сердце и с сильною волею принялись за перевоспитание свое, – улучшив, освятив с помощию благодати Господней все прекрасное, все святое, все высокое, дарованное Вам столь щедро, и искоренив пагубный порок, который клонит Вас к долу! О, не говорите, что на Вас нападают люди: здесь не завистники, не подлецы, обвинители Ваши – я, я сестра Ваша, Ваш искреннейший друг, Ваша обвинительница. Я не сужу о Вас по рассказам; я не осуждаю Вас, но я с смелостию, которую должна бы иметь гораздо прежде, ибо давно уже Вы в числе друзей моих, говорю Вам, как брату, что не раз, что слишком часто я Вас видела таким, как не желала бы видеть никогда. О, сколько раз часовня освещалась грешным огнем; простите моей искренности, простите моей докучливости и поймите бескорыстное чувство, которое водит моим пером. Но довольно.
Забыла в предыдущем письме сказать Вам, что я очень обрадовалась Вашему доброму расположению к моей «Девочке». Если будете весною к нам, я, может быть, дам ее продолжение. Не пугайтесь частым моим письмам; вперед я, может быть, очень долго не буду к Вам писать. Завтра надобно к Вам послать деньги, и этот случай – причина моему письму, которое будет, я надеюсь, принято Вами, как оно написано, т. е. с чувством братского радушия. Прощайте, да будет благодать святая над Вами.
