Ти хоч i пишалась,
І з п’яними королями
По шинках шаталась,
І курвила з солдатами
Пiд Севастополем…
Та менi про те байдуже…
Менi, моя доле,
Дай хоч глянути на тебе,
І, i пригорнутись
Пiд крилом твоiм. І любо
З похмiлля заснути.
9 февраля
1858.
Друже мiй единий!
Яка оце тобi сорока-брехуха на хвостi принесла, що я тут нiчого не роблю, тiлько бенкетую. Брехня. Єй же богу, брехня! Та й сам таки подумай гарненько. Хто ж нас шануватиме, як ми самi себе не шануем? Я ж уже не хлопець нерозумний. І од старостi, слава Богу, ще не одурiв, щоб таке вироблять, як ти пишеш. Плюнь, мiй голубе сизий, на цю паскудну брехню i знай, коли мене неволя i горе не побороло, то сам я не звалюся. А тобi велике, превелике спасибi за щирую любов твою, мiй голубе сизий, мiй друже единий. Я аж заплакав на старiсть, як прочитав твое письмо, полное самой чистой, некупленной любви. Ще раз спасибi тобi, мое серце единее!
Я послав тобi письмо харковського директора. Тетяся цiлуе тебе, як батька рiдного, i просить, щоб ти робив з нею, як тебе Бог навчить. На Варенцова нема надii. Дерево, та ще й дубове. Оставайся здоров, мiй милий друже. Незабаром прибуду до тебе, а поки що люби мене, оклеветанного твоего щирого друга
Т. Шевченка.
10 февраля
1858.
Хоча ти i не велiв, а я таки не втерпiв, чмокнув сегодня разочок нашу любую Тетясю. Чмокни гарненько за мене благородного Сергея Тимофеевича.
262. М. I. Костомарова до Т. Г. Шевченка
10 лютого 1858. Саратов
Далебi, дуже б добре зробив ти, мiй единий друже, коли б оженився. Хоч би на старiстi лiт пiсля такоi глибокоi гiркоi коновки лиха трохи одпочити душею: щоб тобi Бог заплатив за всi тi муки, що перенiс! А що про мене пишеш, то теж правда, i на мое нещастя велика правда: та що ж бо менi робити, коли у сему Саратовi нема жодноi жiночоi душi, щоб сподобалась. Була тут одна гарна нiмочка; я був хотiв одружитись з нею, та, правду сказати, за тим сюди й повернувся, аж вона замiж вийшла: пiдхватив ii другий, нiмець, а я в дурнях зостався, а все через те, що дуже довго думав та лагодивсь – як почати та приступити. А сi московки прелукавi та нещирi, не скоро знайдеш! Рiдко трапиться що-небудь добре.
Кулiш майнув за гряницю i наказав менi писати до його в Брюссель. І так, здаеться, несподiвано удрав; писав, що лiтом збираеться, а до того часу то те, то iнше замишляе, а через тиждень пише менi, що ти, каже, не озивайсь до мене на столицю, а пиши в Брюссель. Ще не писав. Шкода ж, брате, що вiн завiз твоiх «Неофiтiв», а ти не зоставив у себе другого списку. Та хоч шо там таке – напиши, i про вiщо там спiваеться, i чого воно не для друку? А коли не для друку, то повинно бути для добрих приятелiв.
А я тепер перекладаю святе письмо на украiнську мову; переложив уже всього Матвiя, а Марка зосталось тiльки двi глави останнi. Та шкода, добродiю: очi болять, зовсiм слiпну, i гiрка доля мене жде в старiсть: чую заздалегiдь! Ти нудишся, i я нужусь, i свiт немилий i бачиш, що дальш нiчого не буде. Тiльки надii на волю й ласку Божу.
Марусi Солонини нема тута: вона в Воронежi.
А ти ж хотiв по веснi волженськi види малювати i навiть сюди приплисти; дай Бог (коли лучшого чого не надибаеш), щоб сталось те твое хотiння i щоб я мав тебе углядiти: велика б радiсть менi сталася.
Прощай, не забувай щиро прихильного твого друга, вiрне тебе люблячого i шануючого
Н. Костомарова.
Февраля 10,
1858,
Саратов.
Чи ти в компанii «Меркурiя» лiчишся? Чи що?
263. М. М. Лазаревського до Т. Г. Шевченка
10 лютого 1858. С.-Петербург
10 февраля, С.-Петербург.
Спасибо тебе, мой сизий голубе Тарасе, что откликаешься из своего захолустья. Конст[антин] Ант[онович] Шрейдерс, спасибо ему, два раза был у меня, а завтра поеду я к нему с этим письмом; с ним посылаю 4 портрета; много есть охотников, желающих и молящих у меня твоего портрета, и я решился заказать их 50 штук, чтобы продавать с барышом. Через неделю они будут готовы и сколько получу за них барыша – скажу, а гроши приложу к имеющимся у меня твоим. Ты, друже, пожалуйста, не сердись на меня за это доброе дело не для тебя, а для других: гроши грошима, но, главное, не следует отказывать в такой теплой искренней просьбе, о твоем портрете всем душевно тебя любящим.
Об Овсянникове я уже писал тебе; но после того еще не виделся с ним: и ему, и мне некогда, но скоро с ним мы увидимся.
Кажется, я тебе уже писал, что Кулиш уехал за границу, а если не писал, то теперь скажу; он уехал отсюда в самые заговины на пост (2 ч[исла]) в Малороссию, а оттуда сейчас же чрез Варшаву в Брюссель, где будет слушать лекции в университете, после того в Париж и еще кое-куда; думает вернуться в октябре или ноябре; твоих произведений он мне не показывал, так как я виделся с ним накануне отъезда; у него все было уже уложено. Говорил, что там займется всем и оттуда будет писать.
Шекспир в переводе Кетчера редок и стоит не меньше 25 р., а потому до твоего разрешения я не купил его; Вовчка опять тебе послали (тут многие им недовольны и говорили про Кулиша недобре); Беранже в переводе Курочкина (славная вещь), говорят, есть у тебя, а повесть о временах Бор[иса] Годунова и Дмитр[ия] Самозв[анца] (для детей) хоть и Кулиша, да, говорят, не стоит покупать; я не читал ее.
Прочитавши все это, скажи, что тебе нужно из этих книг, и я сейчас вышлю.
Овсянников не был еще у гр[афини] Настасии Ивановны; и я давно не был у нее; но вчера был у меня (при Шрейдерсе) один знакомый и спрашивал меня от графини, когда будет у нее Овсянников. Вчера был у меня и Семен и просил кланяться тебе; я говорил ему, чтоб он сам написал; но он хоть и обещал, да едва ли исполнит: ленивый.
Спасибо тебе, что ты привитал моего брата Якова; он не нахвалится тобою и из Вятки уже прислал твои письма.
Пишу наскоро; некогда. Прощай, дорогой, и люби по-прежнему вполне преданного тебе
Мих. Лазарев[ского].
264. П. О. Кулiша до Т. Г. Шевченка
14 лютого 1858. Мотронiвка
Пишу до тебе, брате Тарасе, з того хутора, де ти в мене на весiллi шаферовав, чи то, бак, бояриновав. Панi моя, недугуючи, оставалась од октября на Вкраiнi, а я сам пробував на столицi. Тепер же вона, слава Богу, поправилась, i оце пускаемось iз нею до Варшави i далi. Пишу ж до тебе от за чим. Колись ти мальовав «Живописну Украiну», i нiчого з того не вийшло; а хоть би й вийшла яка тобi користь грошова, то все ж би ти був послугач панський, а не людський; людям бо не було б нiякого дiла до твоеi «Живописноi Украiни»: не змогли б люде за дорожнетою до неi докупитися. Тепер же сам бачиш, що панський вiк кiнчаеться, а людський починаеться; то саме година – помiрковати, як би людям помогти духом угору пiднятись. Отже, я тобi дам добру раду. Накидай ти пером дещо з нашоi iсторii i попiдписуй найкращi вiршi з дум i з свого-таки компоновання. Сi твоi рисунки ми вирiжемо на деревi, одпечатаем i розрисуем фарбами трошки краще од лубочних картинок московських. Цiна буде iм по 2, чи по 4 шаги, а коли дуже дешево, то по 6 шагiв, i будуть вони продаватись по всiх ярмарках, i будуть вони налiплюватись у кожнiй хатi замiсть московського плюгавства, i буде старе й мале на iх дивитись i отi пiдписи вичитувати, i розiйдеться по Вкраiнi наше «слово забуте, наше слово тихосумне, богобоязливе», i воскресить воно не одну душу, – i мала твоя праця станеться з часом причиною великого дiла всесвiтнього, – душа моя чуе. Я й сам понарисовував би, i вийшло б воно не згiрш од московщини, да в мене тii абриси не будуть такi характеристичнi, як у тебе. Ти як не поведеш пером, то все воно закарлючиться по-художницьки. А треба, щоб дiтвора, дивлячись на сi картинки, набиралась доброго смаку. Велике, велике виросте з того добро на Вкраiнi, – далебi! Отже, брате, не гай часу i не одкладуй сеi працi нi на один день. Коли ж не чуеш до неi охоти, то пиши зараз до мене, що шкода; то я вже сам як-небудь нарисую тii кунштики, покинувши для сього всi своi писання i читання, бо се вельми благе i достойне дiло! А продавать iх i розвозить по ярмаркам – знайдуться люде, про се не турбуйся. А що народ кинеться куповати, то що й казати! Чорт знае яке курзу-верзу купуе, а то б не куповав такого добра! Бачу по «Граматцi», до котороi i чоловiки i баби квапляться, радiючи, що всяке слово так до душi й промовляе. Прощай! Пиши у Брюссель.
Твiй П. К[улiш].
1858, февр[аля] 14. Хутiр Мотроновка.
265. М. С. Щепкiна до Т. Г. Шевченка
Середина лютого 1858. Москва
Друже мiй!
На первой неделе я писал к тебе и г. Брылкину, которого благодарил за тулуп, а в твоем письме немного поворчал, что делать? Старость безо ворчанья не существует. Теперь получил твое письмо и приложенное при нем письмо Щербины: я тотчас написал к нему и приложил репертуар Пиуновой. Сказал все, что нужно, а главное, что ей ехать на неопределенную сумму немного неловко и просил о скорейшем ответе уже на мое имя, потому что я сказал, что ее и тебя жду в Москву. На все, смотрите ради Бога, осторожнее решайтесь: я об г. Щербине слышал, что его слово не закон и что собственные выгоды не остановят его изменить ему; что же касается до совета, какой я могу дать, как Пиуновой ехать – одной или с семейством: то я этот вопрос отношу к поэтическому настроению твоей восторженной головы. Какой я могу дать совет, когда я совершенно не знаю ее семейственных отношений; и этого никто решить не может, как само семейство, если и ошибется, то жаловаться не на кого. Мой совет один и тот же, без верного обеспечения не решаться. Но вспомните, что это только совет, а как человек и я могу ошибиться; не знаю, застанет ли мое письмо тебя, и боюсь, что я не знаю точного дня твоего выезда в Москву: я в последнем письме писал, чтобы ты дня за три до своего выезда известил меня, какого числа выедешь и как, с почтой или иначе, дабы в Никольском было все готово и чтобы я знал, когда на станцию выслать и самому уже там [быть]. Передай мои душевные поклоны г. Дороховой, семейству Брылкиных и всем, кто меня помнит.
Целую тебя и остаюсь
