Страдали ухажёры – такая канитель.
Гармошки вызывали друг дружку на дуэль.
А я всё выбирала: тот хил, тот ростом мал…
И самый раскудрявый меня поцеловал…»
А я сидел, не верил. Я думал: это – бред.
Чего ни сочиняют теперь, на склоне лет!
Морщинистые щёки и складки возле рта…
С годами исчезает былая красота.
Я был тогда наивен, упрямее осла,
и вот я сам старею, весна моя прошла,
а с ней – две трети жизни, одна осталась треть.
Нет ничего печальней, чем в зеркало смотреть.
Как в сказке, не умоешь лицо живой водой.
Одна теперь отрада – попутчик молодой.
И пусть в купе вечернем пойму я по глазам,
что мне он не поверит, да я не верю сам.
* * *
Нет, не истратил я свой пыл.
Пусть много суеты,
тебя я видел средь толпы,
но исчезала ты.
И в этом городе большом,
что был душе не мил,
к тебе я приближался, шёл,
увы, не находил.
Пойми, мне только двадцать лет,
и твёрд я, как наждак.
Цеплялся каждый турникет
в метро за мой пиджак.
Но я не думал в эти дни,
свой продолжая путь,
что я цепляюсь, как они,
за то, что не вернуть.
* * *
Не найти твоих следов —
хоть справляйся в МУРе.
Нрав у октября суров —
небо брови хмурит.
И, как эпилог всему,
свистопляска буден —
это тризна по тому,
что уже не будет.
В лужу тень от фонаря
плюхнулась, косая.
В огород соседский я
камешки бросаю;
Роты ясеней и лип
приспустили флаги;
как горчичник, лист прилип
на спину дворняге…
