Подумать я тогда не мог,
что это – карантин,
что я смертельно одинок,
хотя и не один.
Но я тогда не пожалел,
когда, уже в конце,
твоя улыбка, как желе,
застыла на лице.
Когда холодные, как ночь,
слова я слышу те,
что неожиданны, как нож
убийцы в темноте.
* * *
Панорама дальняя,
лодка в мелкой старице…
Время увядания,
время нам состариться.
Желтизной всё залито…
Может, двинем полем мы?
Накопилось за лето
то, что мы не поняли.
Были ямы, рытвины…
Как у жизни выпытать,
что же у корыта нам
ожидать разбитого?
Не понять, наверное,
то, что не положено,
что твоё неверие
на моё помножено…
…но для чего эта память? На что мне?
* * *
Запах духов, острый запах укропа,
белый шиповник в саду придорожном,
где чернобылом заросшие тропы…
Как бы забыть, да забыть невозможно.
Снова мне снится жасминовый ветер —
счастья пролётного бдительный сторож.
Как этот мир непонятен и светел!
Как он прекрасен, хмельной от простора!
В ставни закрытые веткою стукнет,
вновь уводя в бурелом чернобыла…
Только лишь юности это доступно.
Но для чего это всё-таки было?
Но для чего эта память? На что мне
эта тревога и боль до предела?
Словно у старой заброшенной штольни
с часу на час ожидаю расстрела.
* * *
От бега коленные ноют суставы,
ботинки мои увязают в снегу,
