Тонкая грань

Самый лучший день

В начале мая в банке «Прогресс» прошла реорганизация, и Евгении было предложено уйти. Такое решение нового управляющего стало для неё полной неожиданностью. Почему сокращение штатов должно затронуть именно её? Это же несправедливо: она проработала в банке дольше многих сотрудников и была всегда на хорошем счету. Её уважали, с ней советовались, и вдруг – на тебе! Женя была расстроена и обескуражена объявленным решением, однако искать правды, выяснять отношения с начальством было не в её характере, и вот, подписав необходимые бумаги, она оказалась, что называется, не у дел. Поначалу даже обрадовалась своей свободе, но потом, довольно скоро, загрустила и даже испугалась, осознав в полной мере свой новый статус – «безработная». Финансовая сторона вопроса её не слишком волновала: в последние годы удалось сделать некоторые сбережения, но сама ситуация была ей крайне неприятна, и Евгения, решив не расслабляться, занялась поиском новой работы.

Каким же это оказалось тягостным делом – поиск работы! Как унизительно перекраивать в очередной раз своё резюме под нового работодателя, звонить, узнавать – и всё безрезультатно! После каждого отказа она испытывала лёгкий шок, будто ей наносили преднамеренное оскорбление, и энтузиазм её оскудевал раз от раза. Оставшись без привычного социума, Евгения почувствовала себя в тисках одиночества. Дома, к счастью, её всегда ждала преданная такса Сьюзи, но такого общества было явно недостаточно, чтобы поддерживать душевный комфорт.

Наступило лето, и Евгения решила на время оставить поиски работы. Прихватив с собой Сьюзи, она отправилась на дачу. Маленький ветхий домик встретил их со всем радушием, словно заждавшийся друг после долгой разлуки. Распахнулись двери, окна; солнечный свет с лёгким ветерком ворвались в комнаты, выгоняя прочь сырой сумрак. Всё надо было мыть, мести, перетряхивать, проветривать после долгих месяцев зимней спячки. Сьюзи радостно носилась по участку, наполняя округу приветственным лаем.

Соседи по даче давно уже открыли сезон, о чём свидетельствовали их аккуратно подстриженные лужайки. Пришлось и Евгении срочно браться за газонокосилку: трава была ей по пояс. Весь месяц она бегала как заводная: дел невпроворот, так что по вечерам она просто падала от усталости. Но это так весело, так здорово! От недавней хандры не осталось и следа. Она жадно всматривалась в окружающий мир. Синее небо над головой! Птицы заливаются на все лады, и, оказывается, они все – разные! Вот нахальная сойка, вот звонкая иволга, а там – пятнистый дрозд. А деревья! А цветы! Сколько красок у пробудившейся природы!

Женя засеяла грядки – и вскоре там появилась первая зелень: петрушка, укроп, базилик. А в лесу пошли ягоды и грибы… Вспоминая порой прежнее место работы, она думала: «Что ни делается, всё к лучшему! И уволили меня не потому, что я плохо работала, и не потому, что мне скоро сорок, а потому, что меня ждёт нечто лучшее».

Июнь, июль, август прокатились, как спелые яблоки по траве, душистые, наливные. Вот и сентябрь подоспел, и выдался он на редкость солнечным и тёплым. Женя всё не спешила возвращаться в город, цедила с наслаждением, как коктейль через соломинку, каждый день, всё длила и длила свой дачный сезон. Но как-то вечером, сидя на крылечке, задумалась: «Вроде бы и замечательное выдалось лето, а вспомнить особо нечего. Ну выросло что-то в саду-огороде, ну в лес ходили, в речке купались, несколько раз приезжали приятели… И что ж, это всё?»

Нет, вроде бы много было хорошего, радостного… но куда-то всё улетучилось. Как же так? Неужели всё бесследно проходит? Нет, так не годится! Ведь каждый день – это дар Божий, уникальное сокровище! Надо прочувствовать его до самой глубины, бережно сохранить в памяти его приметы. Вот взять, к примеру, сегодняшний день – что в нём было хорошего?

«Ну, во-первых, – вспомнила Евгения, – утро началось с пения дрозда, который и разбудил меня своими веселыми переливами. Во-вторых, ходили с соседкой в лес, набрали полные корзины маслят, пожарили – объедение! В-третьих, заезжал двоюродный брат с детьми, ходили все вместе на речку, было весело! А когда шли вдоль железнодорожных путей, помахали встречному поезду – тот дал два ответных бодрых гудка – как в детстве! Потом видели бабочку-крапивницу – это в сентябре-то! Сьюзи удачно поохотилась и принесла в зубах мышку… Ну хорошо, пусть это будет не в счёт. В-шестых, в саду распустились бордовые хризантемы, удивительные поздние цветы. Да вот и сейчас, вечером – такая тишина! И всё ещё тепло, хотя уже осень. Это в-седьмых и в-восьмых. Над крышей соседнего дома зажглась яркая звёздочка. Это в-девятых. Столько всего хорошего в один день! Да это, пожалуй, лучший день сентября, а может даже, и всего дачного сезона!»

И тут вдруг Евгении пришла в голову неожиданная мысль: «А может, если всё примечать, то каждый день будет лучшим?» И поняла она вдруг, что то новое, то лучшее, чего она чаяла в душе, – вот оно и есть: способность видеть и чувствовать каждый день красоту Божьего мира. И радоваться этому, и благодарить.

Ночью, уже сквозь сон, она услышала два коротких гудка проходящего состава – наверное, это сигналил машинист того самого поезда, который теперь спешил назад.

– Да слышу, слышу… – пробормотала она. – И это будет в-десятых.

Ненужная жертвенность

Прошлой осенью, когда соседский дачный участок был продан в связи с отъездом прежних хозяев, я задумалась: кто будут наши новые соседи, как сложатся с ними отношения? Ведь ничто так не ценится в дачной жизни, как добрососедство, и ничто, напротив, не способно так нарушить душевный покой, как дурные соседи. И вот в первые летние деньки на соседском участке появились новые хозяева – москвичи, пожилая супружеская пара. Он, как выяснилось, работал в Институте Востока, а она преподавала английский язык на курсах. Анатолий Петрович и Галина Сергеевна Сорокины – так звали новых соседей – теперь почти всё время проводили на даче, благо их работа предполагала свободный график деятельности. За время моего отпуска мы успели познакомиться и примелькаться друг другу.

Соседи представляли собой мирную, любящую пару, и казалось, никакие обстоятельства не могли нарушить гармонию их союза. Несмотря на преклонный возраст, они обращались друг к другу «Толечка», «Галечка» – так, как это, видимо, повелось у них с самого начала совместной жизни. То и дело можно было услышать с соседского участка знакомые голоса: «Толечка, принеси, пожалуйста, грабли», «Галечка, ты не видела мои очки?» Сорокины оказались не просто милой дружной парой, но и большими тружениками: их участок был вскоре приведён в порядок, двухэтажный домик покрашен, сарай подремонтирован. Среди скошенной травы появились гравиевые дорожки. В общем, хозяйство выглядело аккуратным и добротным, и взирать на него со стороны было приятно.

Как-то раз, по прошествии нескольких недель, Галина пригласила меня на чай, и я с радостью приняла её предложение. Дом Сорокиных оказался внутри таким же чистым и опрятным, как и снаружи; на гладких половицах лежали яркие половички, аккуратно составленная посуда поблёскивала в шкафчике, стол был покрыт светлой льняной скатертью. От всей обстановки веяло уютом и теплом домашнего очага.

Попив вместе чая и поговорив о том о сём, мы с Галиной переместились в кресла, а «Толечка» попросил у нас изволения подняться к себе наверх.

– У Толечки там кабинет, – пояснила Галина, – он там обычно работает.

Мы с Галиной продолжили беседу. Говорила в основном она. И как это принято у русских людей, когда их случайно свяжет долгая дорога или какое иное обстоятельство, человек принимается вдруг рассказывать всю историю своей жизни – со всеми её проблемами, горестями и радостями, так и Галина повела свой рассказ. Спустя полчаса я уже, казалось, знала про неё всё: как она родилась в далёкой украинской деревне, как поехала учиться в Москву и познакомилась там с «Толечкой», как они полюбили друг друга с первого взгляда, вырастили сына, который теперь работает в Африке, сами работали в Тунисе и Индонезии, а теперь вот, слава богу, могут жить, ни в чём не нуждаясь, на даче. О своём муже Галина отзывалась исключительно в положительном смысле, расхваливая его светлый ум, весёлый нрав, щедрость и доброту. Мне было небезынтересно узнать, каким образом они умудряются жить с мужем столько лет в любви, не раздражая и не утомляя друг друга. Ведь семейная жизнь, что ни говори, сложная штука.

– Вы, очевидно, очень любите своего мужа, – заметила я. – Да и он вас, судя по всему, тоже. Как вы думаете, в чём секрет такой гармонии вашего союза?

Галина посмотрела на меня с хитрецой и уверенно ответила:

– Я не из тех, кто полагает, будто любовь живёт в наших сердцах сама по себе. Нет, это не так. Жертвенность – вот что лежит в основе долгого, счастливого брака. Нужен постоянный, неприметный труд, скрепляющий отношения. Если бы вы только знали, сколько мне пришлось и приходится жертвовать во имя нашей любви!

– О каких жертвах вы говорите? – удивилась я.

– Да о самых разных. Надо понимать, угадывать, что именно любит, ценит дорогой тебе человек, – и делать всё, чтобы он не испытывал в этом недостатка. Вот, к примеру, когда мы с Толечкой ещё только учились в институте, он как-то похвалил мои вареники. Знаете, меня ещё в юности на Украине бабушка научила готовить необыкновенно вкусные вареники – и, поверите ли, с тех пор, на протяжении всех этих лет (и в Тунисе, и в Индонезии, и дома, и на даче) я готовлю ему по воскресеньям домашние вареники.

«Да, это действительно жертва», – подумала я, представив количество вареников, вылепленных Галиной за эти годы.

– Но ведь это требует много времени, – заметила я. – Вы не устаёте?

– Ох, да что значит моя усталость по сравнению с той радостью, которую доставляет мужу моя стряпня! – воскликнула Галина. – Если хочешь быть любимой, милочка, надо идти на жертвы, – назидательно добавила она.

В комнате стало жарко, и мы с Галиной вышли прогуляться в сад. Тёмная зелень кустов выигрышно оттеняла яркие цветы. Сад казался столь ухоженным, будто им неустанно занимались несколько садовников.

– Толечка меня тоже очень любит, – отметила Галина тоном, не допускающим сомнений. – Вот эти цветы он высадил, – она указала на полосу оранжевых лилий. И спустя несколько мгновений добавила со снисходительной улыбкой: – Он почему-то думает, что мне нравятся лилии, а я, честно говоря, их недолюбливаю: у них такой резкий запах! А он и раньше мне всё время их дарил, но не отказываться же: обидишь человека!

– Галечка, ты не видела садовые ножницы? – послышался знакомый голос, и через несколько секунд на крыльце появился бодрый улыбающийся Анатолий.

– Они же где-то на террасе, – ответила Галя, – разве нет? – и поспешила подняться в дом.

Анатолий вздохнул полной грудью и обвёл хозяйским взглядом участок.

– Эх, хорошо тут! – довольно отметил он. – Галечка такая молодец, такую красоту везде навела!

– Ещё и готовить успевает! – добавила я.

Анатолий вдруг оглянулся на крыльцо и, придвинувшись ко мне, заговорщическим голосом прошептал:

– А вот это она напрасно так утруждается. Представьте, каждое воскресенье мне вареники лепит! Вот они у меня уже где, – он провёл ребром ладони у горла, сделав при этом страшное лицо. – Ну да как я ей скажу? Обидится, не поймёт.

В этот момент появилась Галя с садовыми ножницами.

– Спасибо, дорогая, – Анатолий взял ножницы из её рук, чмокнул жену в щёку и направился, насвистывая, к смородиновым кустам.

Я распрощалась с хозяевами и вернулась к себе, пройдя по аккуратно подстриженному газону. Впереди меня ждал длинный-предлинный вечер – можно было сколь угодно долго ничего не делать, просто сидеть на крыльце и смотреть в высокое, медленно темнеющее небо, размышлять, удивляться, думать: откуда приходит любовь, куда уходит, почему иногда остаётся?

Нужны ли ей жертвы, двигатели, моторы – или она парит сама по себе, окрылённая искренностью, доверием и невыразимой тайной?

Дачные этюды

Быстрое движение длинных облаков в небе – грязно-серых и золотисто-розовых – будто переворачиваются в волнах морские раковины: то тёмной ребристой стороной, то гладкой перламутровой, отражающей солнечный свет.

Урчит гром, перекатываясь из стороны в сторону. Поднимается ветер. Разом обрушивается дождь, и тут же яркие ветвистые молнии рассекают небо. Гром мощными раскатами приветствует их. Серая разодранная парусина ливня колышется из стороны в сторону. Пионы с растрёпанными листьями и обнаженными жёлтыми сердцевинами испуганно склонились к земле. Гнутся, дрожат тугие ветви жасмина, усыпают землю белыми лепестками. Шум низвергающихся с небес потоков подобен гулу водопада.

И вдруг всё стихло. Сквозь влажную жемчужную завесу проглядывает солнце. Промытым деревьям и кустам, напитавшейся влагой земле легко дышится. Мокрый воздух благоухает множеством ароматов. Тихо. Только слышно, как через прореху в крыше капает на террасе вода: кап-кап.

Проснуться ранним утром на даче. Открыть глаза и увидеть кроны деревьев – ажурные верхушки сосен и берёз, тёмные пирамидки елей. В любую погоду – и в солнце, и в дождь, когда небо затянуто ветхой дерюжкой, прекрасны эти первые мгновения начинающегося дня. Вся округа окутана дрёмой, только откуда-то сверху доносится: «тюить-тьюить», «чит-чит» – это переговариваются между собой славки и московки. А то вдруг с шумом вспорхнут с облепихи пестрокрылые сойки, закончившие свой завтрак, да залает вдали сторожевой пёс, честно несущий свою службу. И опять тишина. Поток свежего воздуха вливается в окно, смешиваясь с запахом мяты, пучки которой развешаны по дощатым стенам комнаты. На столе – букет белых и фиолетовых флоксов. Всё овеяно покоем.

Глядя в небо, прикидываешь, как провести этот день – пойти ли в лес или поработать в саду, заглянуть к соседям на чашку чая, заваренного с мелиссой и зверобоем, прогуляться ли в деревню за свежими яйцами и молоком или, если погода не благоволит, просто понежиться среди подушек на диване, закутавшись в плед и обложившись старыми журналами и книгами. Как бы ни сложился дачный день, он непременно принесёт отраду!

Тропинка на станцию идёт сначала через лес, где стройные сосны соседствуют с угрюмыми елями, потом тянется среди густой травы вдоль железнодорожной насыпи. За несколько десятилетий сколько хожено-перехожено по ней! Знаком каждый поворот, каждая рытвина, перетянутая толстыми узловатыми корнями деревьев-исполинов! Приезжают-уезжают дачники, приходят на станцию встречающие и провожающие, часто целой компанией, с детьми, собаками – этакая радость для всех!

Встречающие и провожающие – это особые люди: ведь они укрепляют и поднимают тонус своих близких, согревают их своим вниманием и заботой. А иногда человек идёт от станции один. Согнулся под тяжестью рюкзака или тянет за собой тележку с поклажей. Идёт медленно, не торопясь. Он сошёл с поезда, и никто не встретил его. Возможно, он никого и не ждал, но всё же повертел головой. Пропустил вперёд шумные компании и неспешно двинулся в путь. Но и он не одинок – знакомы ему высокие травы, радуют жёлтая пижма и белые ромашки, приветствуют проносящиеся мимо шмели, кланяются сосновые ветки. Он идёт сначала вдоль железной дороги, а потом исчезает в лесу – столь страшном для новичка, но столь близком и отрадном для старого дачника.

Хмурое июньское утро. Уже и солнцеворот миновал, а тепла как не было, так и нет.

Мы со Светой, моей племянницей, сидим в плетёных креслах в саду, укутанные в пледы, и пьём чай. Холодно. Кажется, выдохни – и пар пойдёт изо рта. Но мы любим наш сад и утренние чаепития за круглым столом и поэтому своим привычкам не изменяем. Пусть пасмурно, прохладно, но хорошо, что хоть дождя нет. И воздух какой свежий! Чистый, как горный хрусталь. Взор отдыхает на зелёных кронах деревьев, бордовых цветах шиповника и тугих бутонах пионов. Сидим, не двигаясь, будто застывши, боясь растерять тепло своих кашемировых гнёзд.

Света, высвободив руку из-под пледа, берёт чашку и делает последний глоток. Сидит какое-то время в задумчивости, а потом говорит:

– А хорошо всё же, когда у тебя есть дворецкий. Сейчас бы позвонить в колокольчик и сказать: «Бэрримор, ещё чая, пожалуйста». И он, прямой, строгий, слегка поклонившись, ответит: «Сию минуту». И вот он уже идёт неспешно с подносом, в белых перчатках, аккуратно ставит на стол чашки, чайник со свежезаваренным чаем, вазочку с печеньем – и незаметно удаляется…

– Да, хорошо бы, – соглашаюсь я. Свой чай я тоже допила, хочется ещё, а подниматься не хочется.

– А в перерывах между чаепитиями, – продолжает мечтать Света, – он мог бы выполнять определённую негрязную работу по дому и саду: например, протирать окна, стричь кусты.

Мы невольно обращаем наши взоры на разросшийся пузыреплодник, за густой листвой которого уже не видно сарая. Да и кусты шиповника рядом потеряли всякую форму, длинные колючие ветки клонятся к земле.

– Бэрримор мог бы жить у нас в доме, – продолжаю я разговор, – проветривать к нашему приезду комнаты, включать при необходимости отопление.

– Срезáть цветы и ставить букеты в вазы, – подхватывает Света. – Он открывал бы калитку, когда мы подходим к дому, а когда уезжаем – выходил бы провожать нас на крыльцо – и стоял бы там, пока мы не скроемся из виду. И всегда такой спокойный, ненавязчивый… Как в «Аббатстве Даунтон», помнишь?

Конечно, я помню. Сама не раз смотрела этот сериал.

– Может, нам повесить объявление на станции: «Ищу дворецкого»? – предлагаю я.

– Ну да, – отвечает иронично Света, – там деревенские мужики, нашабашившись за день, прочитают, позвонят и выскажут тебе всё, что они думают.

– Да, трудно найти нужного человека, – соглашаюсь я.

– Важно ведь, чтобы у него было чувство собственного достоинства, – произносит Света и осекается, словно сказав что-то немыслимое.

Мы сидим молча, углубившись в кресла, перед опустевшими чашками. Где-то неподалеку слышится размеренное металлическое пощёлкивание – и нам кажется, что это Бэрримор аккуратно подстригает кусты жёлтой акации.

Вдруг явственно раздаётся тарахтение подъезжающей машины. Из неё выскакивает мужик, с виду цыган, в грязной майке, затёртых штанах, и кричит на всю округу: «Навоз! Навоз нужен?» Тут же улица оживает, появляются дачники из соседних домов, спрашивают, что за навоз, почём. Мы со Светой вскакиваем с кресел и торопимся к калитке: нам тоже нужен навоз – для подкормки смородины и нашего скромного огородика. Сколько взять? Три мешка? Пять?

– Берите десять, – уговаривает цыган. – Не заметите, как разойдётся.

Перетаскивает тяжёлые мешки под яблоню, мы помогаем аккуратно уложить их, после чего падаем в изнеможении в кресла. В пледах уже нет необходимости: жарко.

– В любом случае, это работа не для Бэрримора, – заключает Света.

Отдышавшись, понимаем, что церемония утреннего чаепития скомкана безвозвратно. Поднимаемся и идём в дом, где нас ждут привычные дела.

Проводив племянницу в Москву, я возвращалась на дачу. На душе было грустно: заканчивался ещё один день. Тихий, радостный – но вот уже почти ничего не осталось от него: ещё немного, стемнеет – и исчезнет он во мгле. Как всё быстротечно! Кажется, только что зацветал жасмин, и вот уже минул Ильин день, отгремели грозы, зажелтела листва на деревьях. В лесном воздухе появились резковатые осенние нотки.

Тропинка шла вдоль железной дороги, а впереди высился изумрудной стеной еловый лес – сквозь него надо пройти немного. Днём идешь, не замечаешь дороги, а тут в сгущающихся сумерках стало мне отчего-то боязно. Впереди на тропинке появились вдруг навстречу двое мужчин, идущих друг за другом. Первый был высоким, крупным, шёл решительным шагом, отмахивая воздух ладонями, словно лопастями. Приглядевшись, я узнала в нём дачника Бориса с дальнего участка. Он тоже узнал меня, остановился. За ним остановился и товарищ его – мелкий, жилистый, подслеповатый на один глаз.

– Что, моцион вечерний совершаете? – спросила я. Неудобно было так просто мимо пройти – как-никак мы знакомы, пару лет назад помогал мне Борис забор поправить.

– Нет, – ответил он. – Идём к другу нашему, машинисту. Скоро поезд на Калугу подойдёт, и, пока стоит, мы пообщаемся. – Борис двинулся было дальше, но остановился. Его товарищ, поспешавший за ним, чуть не врезался в него. – А хотите, пойдём с нами, – предложил Борис, – потом вместе вернёмся.

Но я отказалась: поздно уже, тьма сгущалась, да и устала я за день.

Пошла лесом, и было уже не страшно, всё вокруг снова казалось приветливым и знакомым. Вскоре послышался шум приближающегося поезда, а потом затих – поезд остановился на нашем полустанке. А потом снова застучали колёса, сливаясь в удаляющийся гул. Сколько стоял поезд? Минуту, не более. И за это время старые друзья-товарищи успели поприветствовать друг друга, может, даже перекинуться парой слов. Наполнили друг друга радостью встречи, и неважно, что она была столь краткой.

На подходе к дачным участкам лес расступился, обнажив дивное вечернее небо. Закат растекался по нему золотисто-персиковым вареньем, с малиновыми прожилками, светился, играл в лучах заходящего солнца, а над ним синим покровом сгущались вечерние сумерки. Я постояла у ворот, не в силах оторвать взора от этого чуда Божия. А я-то думала, исчерпал себя день. Ан нет – порадовал ещё сюрпризами! Да ведь и лето ещё не закончилось. Столько, может, ждёт ещё всего впереди…

Я направлялась к дальним дачам, чтобы самой увидеть то, о чём уже давно говорили соседи: в пруду поселились бобры, которые изрыли своими норами всю береговую полосу. С одной стороны, нашествие бобров радовало, свидетельствуя о чистоте воды и в целом неплохой экологии нашей местности, но, с другой стороны, оно принесло с собой целый ряд проблем – грунт на крутом берегу начал осыпаться и проваливаться, ходить по тропинкам стало небезопасно, и даже к мосткам для купания не каждый решался теперь подойти. Говорили, что бобры подгрызают и заваливают даже большие здоровые деревья, устраивая запруды, – но в это мне верилось с трудом.

К тому времени, как я собралась на пруд, почти все дачники уже разъехались: и с наших участков, и с «Минерала» – соседнего кооператива, непосредственно примыкающего к пруду. Начало сентября выдалось ясным и тёплым, привычные шум и зелень сменились жёлто-бордовыми красками и какой-то оглушающей тишиной. Я дошла до самого пруда, не встретив ни одного человека. В первые осенние дни, спокойные и светлые, пруд выглядел тихой заводью – ни малейшая рябь не тревожила его зеркальной поверхности. Приглядевшись, я заметила у воды на противоположном берегу целый ряд довольно больших углублений – они явно походили на бобровые норы. Но где же их хозяева? Или отправились уже на спячку?

Пройдя немного вдоль пруда, я вдруг заметила рядом, почти у самой воды, человека, который внимательно осматривал прибрежные ёлочки и кусты.

– А правда, что бобры хозяйничают тут с недавнего времени? – спросила я у мужчины, поздоровавшись с ним.

Он выпрямился и улыбнулся, видимо, обрадовавшись живому человеку среди полного безлюдья. Весьма преклонного возраста, он выглядел бодрым и приветливым. Высокий, спортивного телосложения. Одет в светлые холщовые брюки и застиранную футболку.

– Да, с прошлого года боремся с ними, – ответил он, отряхивая руки. – Столько деревьев за это время погубили! Видите, приходится теперь меры принимать. – Он указал на стоящие у воды берёзы, и я только тут заметила, что стволы у них на метр от корней обёрнуты толем. – А то, бывает, повалят вечером дерево, а к утру от него уже и следа нет: всё разделали, перегрызли и в норы утащили. Один ошкуренный пенёк на берегу торчит да кучка стружки рядом.

– Не может быть! – удивилась я.

– Да-да, – покачал он головой. – Особенно осины да берёзки жалуют, да ивы тоже. А норы у них глубокие – под самые дачные участки уходят. Вокруг – каналы и лабиринты. И склады – будь здоров! Для них ведь древесина – и пища, и стройматериал. Запасаются на всю зиму, – со знанием дела добавил он. – Впрочем, я к ним претензий не имею. Это ведь мы к ним пришли, а не они к нам.