Литера «Тау»
Ансгар немного помолчал. Слез с кресла, подошел к клетке, потрогал прутья.
– Я вижу себя в клетке, – отчиталась Магда, как учили.
– Поразительно. Я тоже вижу тебя в ней. И это плохо. Мы все трое верим в клетку, а, следовательно, она не исчезнет.
– Ты говорил – надо устранить того, кто изобрел иллюзию.
– Сейчас займемся. Иди сюда, Владик. Тебе пора на тот свет, а нам – домой.
– Я собираю людей. Я пойду только с людьми! – закричал электрик.
– Так говорят врачи?
– Да! Так говорят врачи!
В зале открылись две двери и из одной в другую действительно пробежали врачи в белых халатах и с носилками. На носилках стоял горшок цветущей герани.
…По ощущениям Магды, прошел час, в течение которого они всячески уламывали Владика. Но логика Владика была подобна ускользающей из рук рыбе. Очевидно, перед смертью он действительно сошел с ума, удивившись предательству мира.
– Она пойдет со мной, – Владик обхватил руками клетку с Магдой. Магда почувствовала, как клетка и она сама в ней начинают уменьшаться. Это значило, что она начнет терять части своей души, потому что размер, даже здесь, в субкоординатах имел очень большое значение. Куда большее, чем в реальности.
– Ансгар! – крикнула она, ощутив удушье. Пространство стало вязким, жемчужно-белым, жадным до ее дыхания. Оно впитывало ее в себя.
– Владик, если ты не отпустишь ее, я вселю твою душу в трухлявый пень, – пообещал Ансгар. – Или в бревно.
– Я у себя дома, – Владик присел, не отпуская клетки, а потом вдруг разжал свои огромные руки и ушел в сторону. Пол под ногами начал распадаться квадраты и падать вниз, в пустоту. Ансгар хотел сделать шаг в сторону, но провалился и долго падал, считая какие-то бессмысленные этажи с выбитыми окнами и прибитыми к ним колесами от машин.
Скоро вокруг него оказалось лишь пустое помещение, покрытое цементной пылью, лестница, бетономешалка и моток черного провода. И, совсем как в его сегодняшнем сне, кто-то больно хлестнул его по лицу искрящимися проводами. На мгновение он ослеп, а когда прозрел, оказался снова в гостиной. За прозрачной стеной Магда задыхалась в клетке.
«Выйди, вернись в свое тело! Только ты сама можешь вернуться в него и прекратить этот бред!»
«Не могу. Я чувствую свое тело. Оно не дышит. Сколько оно так сможет лежать?»
«Очень недолго».
В отчаянии Ансгар понял, что эффектной некромантии не избежать. Надо пробиваться с боем. Когда-то его учитель Витольд Венглер рассказывал, как это бывает, когда нападаю недружественые сущности. Сам же Ансгар никогда не пробовал.
Он распрямился, сложил руки перед собой, словно для молитвы; и пространство вокруг сгустилось, завилось кольцами, сошло на нет; и вот с характерным шумом из-за спины появились две тени, в которых несчастная сплющенная чужой волей Магда с удивлением узнала крылья.
Те самые, легендарные некромантские крылья, согласно легенде, уносившие души из царства мертвых, чтобы соединить их с оставленными кем-то телами. Костяные, построенные по принципу крыльев летучих мышей, но без перепонок, да и сами кости существенно толще, с подвижными, рельефными суставами. Где-то за этим колючим каркасом угадывались и другие крылья – из перьев, полупрозрачные, словно сделанные из нежного стеклянного тумана и острые, как у чайки. Обе пары крыльев являли собой одну и удивительным образом вписывались друг в друга.
В следующий момент Магда увидела, что костяные крылья обросли конусовидными шипами – темными, с синеватым металлическим отливом и красноватым, словно раскаленным в кузнечном горне острием.
Пространство успокоилось.
– Ты кто? – спросил Владик, отступая на шаг.
– Я разрушу твой дом, – пообещал Ансгар, – если ты не отпустишь девушку.
– Ничего ты мне не сделаешь, – убежденно ск азал электрик. – Тебе нельзя.
Врачи с носилками и геранью вбежали обратно.
– Тебе нельзя! – сказали они хором и обросли синеватыми щупальцами. – Тебе нельзя! Тебе нельзя!
Скандируя, они придвигались все ближе, и щупальца их медленно подползали к ногам Магдалены. От ужаса ее стошнило на щупальца мерцающими голубыми звездочками, а в ответ прутья клетки стиснули ее так, что она не смогла больше дышать.
– Ансгар… – прошептала она, выдыхая последний виртуальный воздух.
И он ударил. Одна стена тут же закровоточила царапинами, задрожала и сникла, открыв за собою уже знакомый им двор с веревками и бельем.
Ансгар ударил еще раз.
Врачи, щупальца, носилки и герань вспыхнули клочковатым облаком, забрызгав оставшиеся три стены очень натуральной кровью.
Ансгар ударил третий раз. Несколько шипов взрезали клетку Магды, прутья разогнулись и осыпались искрами.
– Уууу! – завыл Владик, пригибаясь к полу и обхватывая себя руками.
Ансгар же, вместо того, чтобы оставить его, схватить вновь потерпевшую фиаско Магду и выйти в нормальный мир, снова взмахнул крыльями, набросился на него и обхватил шипастыми костями. Магда успела увидеть, как он протянул руки к горлу врага, всадил в него пальцы и рвал, как это делают кошки.
Из Владика сыпались камни и желтый речной песок.
*
Магда очнулась на покрывале с синими петухами. Ее уже вполне реально тошнило, лицо и шея горели, словно от удара.
– Ансгар?
Некроманта нигде не было. На месте, где он сидел, осталась едва заметная вмятина в покрывале, окруженная складками. Дверь домика болталась, хотя Магда помнила, что они прикрыли ее, когда вошли.
*
Отдышавшись и уговорив тошноту подождать, Магда выскочила из домика. Солнце стояло в зените, заливая теплом сыроватый подлесок. Где-то в чаще шумел ручей.
…Прошатавшись по окрестностям полчаса, Магда поняла, что ее учитель пропал. Машина стояла на месте, у входа на турбазу, все было так же, как было в момент их «заезда», но вот Ансгара не было нигде. Еще раз обыскав всю турбазу вдоль и поперек, Магда вытащила мобильник и начала звонить Ване, однако мобильник здесь почему-то не ловил.
– Бред, – сказала себе Магда. Ее колотило.
В голове нарастала паника, требующая бежать, бежать без оглядки из этого места. В конце концов, километров семь до станции можно пройти пешком, а там ей помогут.
Бежать. Это был самый естественный выход.
И она побежала бы, но внезапно возникшее дежа вю ее остановило. Одна паника сегодня уже была, вспомнила она. А ведь это она, Магда, говорила сегодня Ансгару про добро. Говорила, что хороший поступок является первым побуждением человека, и если у него есть возможности не бросить себе подобного, то он, конечно, не бросит.
И теперь оно стояло перед ней во весь рост, ее первое побуждение, дикое, страшное и не имевшее ничего общего с хорошим поступком. От этого Магде стало еще страшнее, и она остановилась.
*
По здравом размышлении вспомнилась одна вещь, которую она умела в детстве, да и сейчас, наверно, не забыла, как это делается. Сейчас уже сжилась с нею, не замечала – если сесть и зарыть глаза, можно услышать все живое, что есть вокруг. Маленькое живое, большое, растения немножко тусклее, животных немножко ярче. Так она искала своего кота, который вечно убегал. Ей, конечно, никто не верил, но главное, что она верила себе сама.
*
Здесь, в других субкоординатах, лес был светло-серый, и за его кружевом скрывалась жизнь, похожая на поток воды, который можно до бесконечности перебирать пальцами.
И так, не открывая глаз, Магда пошла на зов далекого, но яркого звукового пятна, боясь, что оно вот-вот замолкнет и потускнеет.
*
Доктор Мерц сидел на дне неглубокого каньона с отвесными песчаными стенами. Под ним были сложены сосновые бревна с облупившейся корой, слегка присыпанные осыпающимися стенками.
– Ансгар Фридрихович! – позвала Магда. – Вы живы?
Некромант открыл глаза.
– Не знаю, – сказал он. – Я давно здесь сижу, ничего не сломал. Вроде… Вы можете притащить из машины буксировочный трос? Спускаться сюда опасно. Не выберешься. Я пробовал.
– Как вы здесь очутились?
– Я разрушил хрупкую оболочку Владика, и он вошел в мое сознание. Заставил меня прийти сюда и свалиться в яму, мстительный дух.
– Разве так бывает?
Некромант поднял голову и посмотрел ей в глаза.
– Так бывает у всякого, кто сражается со злом. Он позволяет себе разозлиться, а это значит, что то зло, с которым он сражается, оказывается уже в нем. Вот я его и впустил. Владик меня вывел из себя… скажем так. Я… очень эмоциональный человек… пусть даже с первого взгляда это не скажешь.
Магда присела на край ямы. И несколько секунд посвятила тому, чтобы засунуть растрепавшиеся волосы за воротник футболки.
Видимо, в их дискуссии о добре и зле ей придется проиграть.
– Я вам тоже кое в чем признаюсь, – пообещала она со вздохом. – Вы же хотите знать обо мне все. Вот только сначала трос принесу.
*
Вечером того же дня к Ансгару, промывающему перекисью свои ссадины и царапины, подошел Сальвадор Андреевич.
– Как ты? – спросил он.
– Нормально. Устал очень. Неслабо так сходили за хлебушком, – Ансгар говорил отрывисто и нехотя. У него, в отличие от Владика, была психика. И она сегодня определенно перегрузилась. – Ну, зато наша красотка научилась возвращаться в ненавистное ей тело, что радует. А то я уже думал, что я на грани профессионального фиаско.
– Она сказала, что ты открыл в ней еще одну способность.
– Да. Она находит живых, как я нахожу мертвых. Например, меня в яме. Я порекомендую ее соответствующим учителям, может быть, она сумеет заняться куда более полезным делом, чем некромантия. Так что через два дня она уедет, и я, наконец-то, отдохну.
– Рад за тебя, – улыбнулся Сальвадор. – Тебе помочь?
– Угу.
Ансгар повернулся спиной, и Сальвадор, наклонив лампу, некоторое время молча промывал ему ссадины на лопатке.
– Не знаю, будет ли тебе интересно, – осторожно сказал он, – но моя история тоже закончилась.
Ансгар оживился.
– Будет, конечно, – быстро отреагировал он, даже не особенно пытаясь соблюсти мрачный и незаинтересованный тон.
Сальвадор светски улыбнулся. Как всегда, когда ему бывало трудно.
– Я написал Антонине, и она призналась, что это она, – сказал он просто.
– Призналась ли она тебе в коварных и мстительных замыслах?
– Нет. Она много говорила… – Сальвадор помолчал, словно бы подбирая слова. К изысканной своей речи он слова не подбирал. А к обычной – приходилось. – Я звонил ей, пока вас не было… она заявила, что я нравился ей еще в детстве, просто она боялась сказать мне об этом. А теперь, когда снова увидела, поняла, что не забыла. Но она боялась, что придется говорить про брата, и поэтому пряталась. Она не хочет говорить о нем. И уж конечно, не считает меня виновным. Она думала, что, если я ее увижу, это напомнит мне о нем и испортит наши отношения. А она хотела начать их, как она выразилась, с чистого листа. Признаться, у нее это получилось.
Сальвадор вздохнул и шмякнул использованный ватный тампон в тазик.
– Значит, тебя уже можно поздравить? – Ансгар повернулся и стал натягивать футболку.
– С чем? – не понял учитель биологии.
– Ну… Чистый лист заполнен великой любовью (потому что ходить к возлюбленному, прячась под одеждами с головой – не всякий человек выдержит), она любит тебя ты – ее… никто ни на кого не сердится, можно начать личную жизнь.
– С ней? – искренне удивился Сальвадор.
– Ну да. Ладно, попросишь ее сначала по-прежнему закрывать лицо…
– Вряд ли это понадобится.
Сальвадор отвернулся. Он не понимал, как можно этого не понимать. Однако не понимали все.
– Ты говорил, – начал он терпеливо, – что я не виноват. Вот и она говорит то же самое… она говорит, нужно жить дальше, и всякую чушь, которую обычно говорят в таких случаях. А я не могу. Ансгар, это был мой друг. И я забыл его. И она забыла. В сущности, мы все простили себя за его смерть.
Сальвадор горько рассмеялся.
– И мы никогда не знаем, что так будет. Вот сейчас я откровенен с тобой, как ни с кем, а завтра, может быть, меня собьет машина, и через год ты уже не будешь помнить, о чем говорил со мной сегодня… я думал, я один такой. А оказывается, мы все такие. И она. Мы незаслуженно забываем наше прошлое. А ведь мы состоим из него.
– Но ведь она не забыла тебя за столько лет, – напомнил Ансгар.
– Но ведь и не искала, – горячо возразил Сальвадор. – Просто случайно встретила.
И Сальвадор вздохнул, словно смиряясь со всей глубиной бренности бытия. Потом печально улыбнулся.
Ансгар немного помолчал. В случайности он не верил.
– Слушай, я не хотел тебе говорить, – начал он осторожно, – но… раз уж ты говоришь, что мы так друг с другом откровенны и все такое… и ты такой щепетильный в вопросах доверия…
– Я слушаю тебя, – Сальвадор улыбнулся чуть шире.
– У меня есть еще одна, – Ансгар запнулся, потом закрыл глаза и сосчитал до трех, – …еще один большой синяк. Я его увидеть не могу, но знаю, где он. Я не решался, но после твоего признания я готов тебе его показать, а ты скажешь, насколько он ужасен, и нужно ли с ним что-то… ничего смешного, кстати.
Щепетильный Сальвадор внезапно согнулся пополам, беззвучно смеясь. Его накрыла настоящая, вялотекущая истерика, наступающая после длительного эмоционального напряжения. Напряжению было много лет, и теперь оно отпускало медленно, рывками, вызывая конвульсии и даже слезы.
Ансгар, считавший всю эту достоевщину несерьезной, с удивлением смотрел, как Сальвадор, упав спиною на его кровать, дергается от смеха и вытирает рукою глаза.
В конце концов, не дождавшись ответа, Ансгар опустился на локоть рядом с Сальвадором, посмотрел на освещенный лампой профиль учителя биологии, и подумал о том, что Магда с ее душеспасительными проповедями, в сущности, была не так уж неправа. Люди бывают и такими. Просто потому, что они такими родились. И судьба совершенно справедливо сделала, послав сюда этого человека. Надо же было чем-то «заесть» Владика.
Да и от самого себя доктор Мерц иногда уставал.
Глава 3. Тринадцатый мертвец
– Каждая культура по-своему относится к смерти, – в синевато-серой тени от длинных штор стоял лектор и изучал плакат, где был представлен расовый состав планеты. Верхний и нижний края штор уходили в бесконечность и где-то там, вероятно, сходились за перепутанными плоскостями миров.
– Китайцы, например, – продолжал лектор, – уважают ее и пытаются приспособить к своей суровой хозяйственной философии. У японцев, как мы знаем, вообще не принято считать смерть главной опасностью в жизни. Немцы все время пытаются показать ей задницу. Русские в этом плане почти как немцы, но если немец показывает задницу просто потому, что такова его национальная традиция, и не вдается в подробности, то русский при этом с удовольствием осознает, что данная конкретная задница демонстрируется данной конкретной смерти. Еще может помахать над нею флажком, потому что самого акта демонстрации для его лихой натуры недостаточно. Американец хвастается, что вступал со смертью в интимные отношения – исключительно для того, чтобы скрыть тот факт, что сама по себе смерть никакого возбуждения у него не вызывает.
Аудитория зашумела – то ли от обиды за моральную нестойкость американцев, то ли от радости, что уязвлен очередной басурманин; напомнив таким образом лектору, что живет он в годы обострения инстинкта родоплеменной консолидации народов и рас. Такие периоды, он теперь знал, со стороны похожи на затянувшийся визит в психиатрическую лечебницу.
– Англичане, – перешел он на относительно нейтральную тему, – разговаривают со смертью на равных – видимо, за много веков она сумела заслужить их уважение своим постоянством и необратимостью.
Зал продолжал шуметь – с англичанами у аудитории тоже имелись какие-то счеты. И лектор пошел, что называется, конем.
– Евреи, – он повысил голос и сделал паузу, – не очень понимают, зачем вообще нужна смерть, когда есть жизнь, и в ней вполне можно жить. Однако мирятся с ней, хоть им это и обидно.
Зал замолчал, то ли демонстрируя свою толерантность, то ли мысленно не соглашаясь, и только кто-то один в задних рядах негромко сказал что-то.
Лектор между тем продолжил.
– Испанец любит ходить со смертью под руку и покупать ей дорогие украшения – не для того, чтобы задобрить ее, а чтобы полюбоваться, насколько они ей к лицу. Итальянец пытается накормить смерть, ему ее жалко. Румын… о, у каждого румына своя, прирученная смерть, обитающая в глухом подвале или в замке на горе, в коробке под столом – где угодно! Иногда он рассказывает о ней – шепотом, по секрету, но с удовольствием. Об африканских племенах прочитаете сами. Поскольку определенные национально-культурные особенности чаще всего связаны с определенными психотипами личности…
– Да вы шовинист! – выкрикнул кто-то.
В этом месте лектор решил вступить в беседу. Он помнил, что периоды обострения инстинкта родоплеменой консолидации характеризуются склонностью многих особей человеческого стада проводить границы где угодно, любыми предметами и в самых неподходящих для этого местах. В этих случаях возражать им по существу не имеет смысла. Однако если перед человеком ставят забор только для того, чтобы показать, как здорово он там выглядит, мудрый человек должен заострить внимание на толщине досок, дабы показать агрессору, что его жест истолкован не как агрессия, а как неловкая попытка любить и созидать.
– Спасибо за комментарий! Но при этом все люди делают одни и те же ошибки…
Лектор прервался, придумал фразу, но так и не сказал ее, потому что в аудитории стало слишком светло, и занавески перестали отбрасывать тени.
*
Ансгар проснулся. В этом его мире, условно называемом реальным, висели прозрачные тюлевые шторы, и весеннее солнце – первое за много дней – пронизывало их с такой силой, что казалось, они вот-вот исчезнут вовсе.
Уже почти было согласившись на хорошее настроение, насажденное в его жизнь погодой, доктор Мерц вспомнил новом налоге на занятия оккультизмом, навеявшие ему этот ужасный сон. Он никогда не читал лекций и вообще не хотел ничего делать для живых, но боялся, что придется.
– Я убежден, – поделился он с миром, с без удовольствия глядя на вошедшего Ивана, – что свобода воли и здравый смысл ничего не значат. И существуют только лишь для того, чтобы мозг мог оправдывать инстинктивные порывы сам перед собой. А этому делу он учился миллионы лет.
– В прошлом году вы говорили иначе, – напомнил Ваня, протягивая таблетку и стакан воды.
– В прошлом году, – Ансгар сунул таблетку в рот и сделал глоток, – свобода воли и здравый смысл еще что-то значили.
– То есть, вы хотите сказать, что способность человечества мыслить зависит от года?
– И от исторического периода, – сказал Ансгар в глубину стакана. – Еще от температуры, лунной фазы и миллиметров ртутного столба. Объективный разум есть дурная фантазия человеческой гордыни. Вселенная может сделать так, что мы все в одночасье отпилим себе головы, и лица на этих головах будут выглядеть счастливее некуда, потому что мы умрем с мыслью, что спасли всю эту самую Вселенную от злых врагов путем мысленного захвата, а потом лишили себя жизни, чтобы закрепить победу. Потому что пока головы не отпилены – всякое может случиться. А когда от них избавился – ни что не станет мешать гармонии.
– Знаете, вот будь я сейчас живым, я бы впал в депрессию, – сказал Ваня, принимая из рук шефа опустошенный стеклянный сосуд.
– Значит, тебе лучше не становиться живым, – произнес доктор Мерц ненужную фразу.
Он обхватил руками прикрытые одеялом колени, и некоторое время сидел так, прислушиваясь к своему последнее время никуда не годному здоровью. Спал он обычно в белой широкой рубахе и таких же широких льняных брюках, будучи похож то ли на отдыхающего, то ли на паломника, вид имел библейский и очень подходящий к различного рода проповедям.
– Но ведь вы этого хотите! – вспомнил Ваня.
– Я? – почти оскорбился некромант. – Нет. Это правильно из соображений гуманности, но мои личные интересы при этом будут попраны. Я останусь один.
– Но я могу стать вашим равноправным другом! – воскликнул Ваня.
– Это прекрасно, – сказал доктор Мерц кислым тоном. – Но мне не нужен равноправный друг. От него никогда не знаешь, чего ждать. Мне нужен слуга.
Здоровье сегодня не жаловалось. Система функционировала хоть с некоторой дрожью, но слаженно.
– Я же иногда с вами спорю, – не сдавался Ваня.
– Это входит в список услуг – мне интересно с тобою ругаться.
– Еще я смотрю телевизор, а вы это не одобряете. А то как бы я вчера вечером узнал, что Госдума приняла законопроект о запрещении неправильного отношения к смерти?
– Запрещении чего?
– Неправильного, потребительского отношения к смерти, – сказал Ваня, торжествуя, что перехватил инициативу в беседе. – Там сказано: смерть – это естественное завершение жизни, венец ее, и мы не позволим всяким спекулянтам наживаться на факте ее существования. Конечно, в период кризиса со смертью связано много проблем, но правительство уже разрабатывает пути их решения и в настоящий момент представило на рассмотрение несколько приемлемых смертных программ. В связи с этим хотелось бы особо подчеркнуть, что смерть есть…
Господин Мерц поднял ладонь, останавливая ужасную фразу, набирающую скорость, как горный оползень.
– …почетная обязанность каждого гражданина страны, без различия пола, возраста и вероисповедания, – закончил он. – К которой он должен всю жизнь неукоснительно стремиться. Я понял. Будь я психиатром, я бы это записывал и благодарил бога за интересный случай. Но я некромант, и мне просто придется немного подождать.
Он вытащил ноги из-под одеяла, поставил на пол, встал и медленно отправился к подоконнику, чтобы взглянуть на улицу. Солнце к тому времени уже согласилось с его настроением и спряталось за беспросветным дождевым фронтом.
Увидев черную точку на белой раме, Ансгар потянулся к ближайшей пачке салфеток, вытащил одну и точку вытер, попутно вспомнив, что вчера ему написал Аркол. Настаивал на встрече. Ансгар отказался, сославшись на «библиотечный день». Теперь придется действительно переться в библиотеку. Как раз вчера он нашел ее адрес, и сегодня, уповая на вполне сносное самочувствие и полную луну, придающую поездке оттенок мистического паломничества, собирался туда наведаться, чтобы уточнить один дурацкий вопрос, вот уже два года требующий ответа.
За окном пошел дождь, мокрый снег начал таять, а рабочие в оранжевых жилетах – кидать лопатами горячий черный асфальт. Засыпав стынущей крошкой две небольшие лужи, они замерли в растерянности, не зная, стоит ли засыпать третью – уж очень она была глубока. Еще двое неподалеку красили облезлые бордюры, и краска, смешиваясь с водой, заполняла собою черные вмятины. По бордюрам, до которых ремонтные работы еще не добрались, ходили люди с плакатами «Сварог – наш рулевой» и «Чингиз-хан – герой России». Они с неудовольствием поглядывали друг на друга и старались не замечать пару полицейских и одного мокрого журналиста.
– Все-таки есть в нашей стране вещи, которые не меняются, – заключил некромант, разглядывая двор через забрызганное стекло.
– Это называется «стабильность», Ансгар Фридрихович, – подсказал Ваня.
– Когда ты читал книги, ты был вежливее. И говорил, хоть и глупости, но по делу. Все-таки телевизор надо выбросить, – проворчал некромант. – Меня от этой армии мертвецов мутит так сильно, словно это меня принудили их поднять.
*
Надо заметить, что предложения (и принуждения) создать армию настоящих мертвецов, как сказали бы по телевизору, были известны некромантам, как принято писать в школьных рефератах, с древнейших времен.
Однако же о великих победах мертвецких армий в истории не было ни одного достоверного слова. То есть, армии бывали. Спонтанно воскрешенные проходили, смешиваясь с войной, после чего пропадали неизвестно где. Таким образом, все некроманты, так или иначе решившиеся на массовые подъемы, своей цели не достигали – то заболеют, то что-то с заказчиком случится, то погода устанавливается не та, то мертвецы не слушаются… И, хотя теоретически возможности подъема армий никто не отрицал, даже Кодекс отзывался на эту тему не особенно строгими формулировками – мол, не рекомендуется, но дальше как хотите – чудилось в этом не-отрицании Ансгару какое-то лукавство.
Как-то раз он все же поинтересовался у магистра Интайра, нет ли здесь какой тайны, но Интайр ответил в том плане, что, мол, есть Кодекс, где оговариваются запретные действия, а есть негласные правила, в которые входят запретные вопросы. И, если некоторые молодые оккультисты, пусть бы очень талантливые, эти вопросы задают, то пусть не считают, что талант их дает им право получать ответы. Ведь талант – всего лишь обещание могущества.
– Просто вы, господин Интайр, – сказал Ансгар, отворачиваясь – с детства ленивы и нелюбопытны. Как и любое мое начальство, к сожалению.