– Вы, отец, это дуралея больше за мной не посылайте, – мрачно заметил ему Иван Царевич, опуская на пол боярина. Затем вытащил шапку боярскую из подмышки, выколотил ее об колено и водрузил на затылок лежащего ничком боярина Филимона. Пригляделся, чуть сдвинул, выровняв, и кивнул сам себе – сойдет, мол.
– А чего так? – подивился царь Антип. – Чего случилось-то?
– Этот дуралей звать-кликать меня зачал. Ну, я из клозета-то и ответил ему в шутку, мол, неча так голосить, а то утопну еще. А он решил, будто я в колодец провалился.
– И? – моргнул царь.
– В колодец полез. Спасать меня. Насилу вытащил, ужо пузыри пущать зачал.
– А чего у него шишак-то на лбу? – повнимательнее пригляделся к боярину Филимону царь Антип.
– Так энто, того, ведром его малость приложило, – поправил шапку Иван Царевич, заслоняя собой боярина Филимона.
– Ах ты, душегуб проклятый! Да кто же так людёв из колодцев-то вынимает, ась?
– А чего?
– Веревочку ему надоть было спустить!
– Так я и спустил!
– С ведром?
– А чего?
– Ох, остолоп! – хлопнул себя ладонью по лбу царь Антип. – Жив-то хоть Филька али как?
– А чего ему сделается-то? – пожал плечами Иван Царевич. Очень уж сильно обидные слова царя-батюшки за душу его зацепили. Ведь как лучше хотел, человека спас. – Оклемается, чай, не впервой.
– Энто как так? – насторожился царь-батюшка.
– А очень просто: он уж дважды едва не утоп по хмельному-то делу, – охотно пояснил царю Антипу Семен Потапыч, опередив Ивана Царевича. – А покамест спасали, в единый раз веслом по башке получил, а в другой – мосток сложился да и рухнул на него вместе со всей челядью, что боярина из воды вынимала.
– То-то я гляжу, странный он какой-то, – покосился царь-батюшка на завозившегося на полу боярина Филимона, – словно с башкой у него чего так. Значит, отойдет, говоришь?
– Не впервой, – повторил боярин Семен, пожевав губами.
– Это ж сколько времени, сукин кот, угробил на простую-то работенку, – взялся заводиться царь Антип. – Сказал как человеку: поди, разыщи сыновей. А он что? В колодец полез, дурья башка! А где Данила-то с Козьмой?
– Так он их позвать-то и не успел, – откликнулся Иван Царевич.
– Ну, Филька!.. – выдохнул в чувствах царь Антип.
– Так я их сейчас кликну. – Иван Царевич с готовностью шагнул к дверям.
– Куды? – пристукнул посохом царь-батюшка. – Стой здесь! Сами заявятся. Жрать как приспичит… О, чую! Один ужо здесь.
И вправду, в неплотно притворенную дверь сквознячком потянуло перегарный дух, а через один момент и сам Козьма объявился: морда отекшая, глаза красные, что у твоего кролика, нос сигнальным огнем светится-полыхает. А вонища от него стелется по зале – не приведи господи! Бояре тут же носы в воротники поутыкали. Более выдержанный царь-батюшка лишь поморщился.
– А, Козьма! По здорову ли?
– Здоров, отец, – проскрипел Козьма, недовольно обводя оловянными глазами пустое помещение. Ни стола тебе, ни снеди – опоздал, что ль?
– Часы повернул?
– Ага, как есть повернул.
– И сколько ж натикало?
– Да, почитай, восемь вечера, да еще четверть сверху.
– Вечера, говоришь? – прищурил левый глаз царь-батюшка.
– Ага, как есть.
– Так чего ж ты есть-то заявился, коли ужин тю-тю ужо?
– Так я энто… водицы испить, – выкрутился Козьма. – Вот напьюсь и пойду бдеть.
– Потом бдеть будешь! А покедова стой, где стоишь. Ты ужо так набдел, что в помещении дыхнуть нечем.
– Как скажете, – безразлично отозвался Козьма.
– А вот и Данила пожаловал, – обрадовался царь-батюшка, видя, как в двери втискивается средний сын. – С чем пожаловал, сынок?
– Куренка вот подстрелил, – гордо вытянул руку Данила-охотник. В руке его покачивалась курица-пеструха с обвисшими, скрюченными когтистыми лапками и вываленным из разинутого клюва языком.
– Угу, – понимающе кивнул царь Антип. – Во дворе что ль?
– Скажете тоже, отец, – разобиделся Данила. – То в лесу случилось.
– Да неужто кур в лесу разводить зачали?
– Ничего вы, отец, в дичи не смыслите.
– Да уж куда мне! Так ты бы еще яичек с десяток или поболе настрелял, что ль. Больно яичницы хочется. А сало – слышь, Данила? – сало там, в лесу нигде крыльями не взмахивало, ась?
– Не взмахивало, – буркнул в ответ Данила, пряча куренка за спину.
– Жаль, – показно расстроился царь-батюшка, – а то бы яичница с салом была. Ну да ладно. Куренка на кухню снеси, да поскорее возвертайся. Дело у меня до вас, сыны мои.
– Ага, – Данила вывалился из залы и утопал, скрипя половицами и сотрясая здание грузными шагами.
Остальные молча оглядывали пустое помещение, всякими знаками намекая царю-батюшке, что пора уж и за трапезу приниматься.
Они и губами шлепали, и облизывались, и зубами цыкали, и животы чесали, а все впустую. Царь Антип словно не замечал знаков тех. Сидит себе на троне, мурлычет чегой-то под нос да притопывает. Ждет, значит, когда Данила вернется.
Данила обернулся быстро, хрустя на ходу с голодухи сухарями, но, заметив хмурые лица, тут же ссыпал сухари в карман, наспех проглотил те, что во рту перекатывал и преданными глазами уставился на царя-батюшку.
