Легенда Арагона
«Деревня Ла Роса – как одна большая семья», – тепло повторял про себя Герардо слова Лопеса.
– Дом выйдет на славу, – сказал Хосе Вивес, принимая от Герардо обработанное брёвно. – Надо по этому поводу устроить праздник. Эй, Санчо, слышишь, что я говорю? Сходил бы ты завтра к донье Хулии, спросил разрешения на праздник.
– Завтра у них свой праздник, – возразил Герардо.
– У кого? – не понял Хосе.
– В замке, у сеньоров, – пожал плечами юноша.
– Нет, друг, ты что-то путаешь, – криво усмехнулся Хосе. – В замке праздников не бывает, – он посерьёзнел: – Не бывает с тех пор, как умерла Эсперанса, жена нашего сеньора.
– Да, сеньор граф именно так и сказал своему гостю…
– Гостю? А что за гость, Герардо?.. Да брось ты пока свои дела, расскажи толком.
– Я не люблю много болтать, тем более о том, в чём мало что понял, – нахмурился Герардо, не ожидавший такого внимания к своим словам о празднике в замке.
«Праздник в замке… праздник в замке…» – эхом разлетелось вокруг, и крестьяне, оставив инструменты, стали собираться возле Герардо. Подошёл и седой немощный старик, который с удовольствием наблюдал за работой крестьян и иногда давал советы, особенно молодым. Люди относились к нему с большим уважением и называли Хулио Морель. Поняв состояние Герардо, не знавшего, имеет ли он право рассказывать обо всём, чему стал свидетелем в замке, Хулио Морель подошёл к нему и сказал:
– Все мы очень любим нашего сеньора дона Эрнесто и его детей. Если у них радость, то и мы радуемся, а если у них случилось что-то плохое, то наш долг – помочь нашим сеньорам. Понимаешь? Праздник в замке – это что-то небывалое, этого не было уже… – он замялся, шевеля губами.
– Четырнадцать лет, – подсказали ему.
– Да, четырнадцать лет, – продолжал старик, – потому что именно столько лет назад умерла совсем молодой наша Эсперанса, крестьянская девушка, которую дон Эрнесто взял в жёны. Умерла, оставив ему двоих маленьких детей. Это было большое горе для всех. А потом сеньор граф покинул нас и уехал на войну. В каждом доме молились Господу Иисусу и Пресвятой Деве, чтобы графа де Ла Роса не убили и чтобы он вернулся к нам, молились долгие пять лет. И он вернулся – благодарение Господу, но до сих пор хранит свою печаль и не позволяет себе веселиться.
– А вы? – быстро спросил Герардо. – Вы тоже не веселитесь?
Крестьяне засмеялись, задвигались.
– У нас радость по всякому поводу!
– Бывает, что и не сосчитаешь праздников в году!
– Посеяли – праздник, урожай собрали – праздник, кончились дожди – праздник, конец летней жаре – тоже праздник!
Герардо улыбался, недоверчиво покачивая головой.
– Знал бы ты, какую я недавно сыграл свадьбу! – восторженно закричал Санчо и обнял стоявшую рядом с ним миловидную женщину.
– Ещё бы! Донья Алетея Долорес была почётной матерью! А он всё головой крутил: то на невесту смотрит, то от сеньориты глаз не может оторвать. Ты себе шею не свернул, Санчо?
– Как видишь, нет, – поморщился Санчо, потому что жена Анна шлёпнула его ладонью по затылку. – Да я ведь так просто смотрел, больно красивая сеньорита, прямо ангел. Уж нельзя и на ангела посмотреть!.. Не буду, не буду! – снова закричал он, приседая под шутливыми, но увесистыми тумаками Анны.
– Вот видишь, – улыбаясь, проговорил Хулио Морель. – Наши крестьяне не только работают, но и веселятся. А в последнее время каждый взял себе за правило звать на свадьбу и на крестины дочь дона Эрнесто, сеньориту Алетею Долорес. Такая добрая и приветливая девушка даже среди крестьянок не всякий раз встретится. И отец ей позволяет. Бывает, что слуги и воины приходят к нам повеселиться. А вот в стенах замка праздников нет – дон Эрнесто свято хранит траур по Эсперансе… И вдруг ты, Герардо Рамирес, говоришь такое, чему мы не можем поверить. У меня, например, болит душа, чувствует что-то плохое.
– И мне не по себе, – тихо заметил Хосе Вивес.
– Расскажи толком, Санта-Мария, – попросил Санчо.
– Расскажи, не хмурься, никто не назовёт тебя болтуном.
– Нам это нужно, – слышалось вокруг.
– Теперь я понимаю, – в раздумье, словно самому себе, ответил Герардо. – Понимаю гнев сеньора графа. Он так рассердился на этого человека, и дон Рафаэль Эрнесто тоже…
– Какого человека, Герардо?
– В замке гостит какой-то сеньор, вы разве не знали?
Видя, что крестьяне удивлённо переглядываются, Герардо продолжал:
– Этого человека сеньор граф называл дон Эстебан. Кажется, у него тоже титул графа…
– Постойте! – вдруг воскликнул Диего, сын Хулио Мореля. – Это не тот ли сеньор, который вчера проезжал по деревням с Хорхе Валадасом и даже рта не раскрыл, гордый такой, важный…
– Скорее сумасшедший, – перебил Хосе. – Впился в меня своими дьявольскими глазами, как коршун, у меня прямо холод побежал по спине.
– У коршуна глаза жёлтые, – возразил Санчо, – а у этого чёрные, вроде вот как у Санта-Марии… Нет, нет, приятель, я не хотел тебя обидеть, – спохватился он и на всякий случай попятился под улыбки окружающих.
– Да, неприятный человек, – подтвердил Хулио Морель, – и очень странный: стариков и женщин вовсе не замечает, будто мимо пустого места проезжает, приветствий не слышит, а как увидит молодого крестьянина не старше двадцати лет, весь напружинится, даже на стременах привстанет и смотрит во все глаза. Не иначе кого-то искал – я так думаю.
Крестьяне согласно зашумели, хотя и недоумевали, кого мог искать в деревнях этот сеньор, который, оказывается, остановился погостить в замке Ла Роса.
Хулио Морель поднял руку и, дождавшись тишины, спросил, обращаясь к Герардо:
– Так ты говоришь, что дон Эрнесто рассердился на этого своего гостя?
– Да он был просто в ярости и с трудом сдерживал её, потому что этот дон Эстебан разослал со своим слугой приглашения в соседние замки на праздник в Ла Роса, праздник в честь доньи Алетеи Долорес и её брата…
– Постой, гость пригласил соседей от своего имени?
– В том-то и дело, что нет! – воскликнул Герардо, только сейчас поняв до конца состояние графа де Ла Роса. – Он сделал это от имени дона Эрнесто.
Гнетущая тишина повисла над недостроенным домом.
– Если бы я тогда знал, я не помешал бы сеньору Рафаэлю Эрнесто убить этого человека, – мрачно проговорил Герардо. – Но дон Эрнесто закричал, и я остановил молодого сеньора…
– Жив он или дон Рафаэль Эрнесто всё-таки доберётся до наглеца – это ничего не изменит, – в раздумье проговорил Хулио Морель. – Соседи уже получили приглашения… А ты, случаем, не знаешь, сеньоры каких замков должны приехать?
– Кажется, Ла Аурора… я не помню сейчас названия, но ещё два замка, всего – три.
– Наверно, Ла Аурора, Ла Аутодефенса и Эль Эскудо.
– Да, да, именно так, – подтвердил Герардо.
– Что будем делать, люди? – обратился Хулио Морель к крестьянам. – Будем принимать участие в танцах перед гостями?
– Старик, прости, что перебиваю, – вдруг сказал Герардо. – Послушайте, люди, дон Эрнесто не хочет слишком шумного праздника с песнями и танцами крестьян; он сказал, что гостей ждёт лишь обильное угощение, а как насчёт развлечения, так пусть они сидят за столами и довольствуются ролью зрителей. Если будет всего один танцор, то гостям не захочется стать в общий круг и отбивать каблуки об пол.
– Один танцор? – в растерянности протянул Санчо и оглянулся вокруг, словно искал подходящего для этого человека. Наконец, остановился взглядом на Вивесе и спросил:
– Ты бы смог, Хосе?
– Не-ет, – сразу замотал головой тот. – Ты же знаешь, Санчо, как мы все танцуем – в паре да в кругу, а чтобы один, так я, например, не смогу, сразу собьюсь.
– А если поискать в других деревнях? – предложила одна из женщин.
– Танцор есть, – раздался голос Герардо, и все снова умолкли. – Граф де Ла Роса спокоен на этот счёт.
– Кого же он позвал?
– Нашёлся кто-то в замке?
– Кто это будет? – посыпались вопросы.
– Это буду я, – просто ответил Герардо.
Люди переглянулись. Загадочный молодой крестьянин, от Бога наделённый талантами, вызывал у всех чувство симпатии – спокойной речью, серьёзным взглядом, открытой душой.
– Тогда нам не о чем волноваться, – улыбнулся Хулио Морель. – Достроим дом Герардо Рамиреса, пока он будет развлекать не очень желанных гостей в замке Ла Роса.
Крестьяне задвигались, собираясь расходиться, но вдруг Герардо неожиданно для самого себя поднял руку, как это недавно делал уважаемый в деревне старик, и сказал:
– Всё же вы должны как-то поддержать сеньора… я хочу сказать: мы должны поддержать графа де Ла Роса. Пусть он видит, что мы знаем всё и понимаем его. Давайте завтра принесём в замок лучшие продукты и свежие дары леса.
Санчо подпрыгнул на месте и закричал:
– А мы с Хосе подстрелим на рассвете серну. Пойдёшь со мной в горы, Вивес?
– Конечно, – живо откликнулся тот. – А Клаудио и Альфредо наловят куропаток и зайцев. Они мастера в этом деле.
– Да, да, хоть сейчас наловим! – обрадовались молодые крестьяне.
– Ай да Санта-Мария! – в восхищении покачал головой Санчо. – Запомните мои слова, люди: он ещё покажет себя во всей красе.
– Знаешь, что я тебе скажу? – услышал вдруг Герардо негромкий голос какой-то женщины, обращавшейся к своей соседке. – Я сама видела, как этот парень долго разговаривал с Безумной Хуаной, а когда он пошёл, она поклонилась ему вслед.
– Безумная Хуана?!
– Ну да, говорю же тебе: сама видела!
– Вот так дела!
Работа снова закипела, а старик Морель ещё долго стоял и смотрел на высокого чернобородого крестьянина, с одобрением следил за ловкими и точными движениями его привыкших к тяжёлой работе рук.
«Непростой человек, – думал он. – Вижу, что крестьянин, а говорит складно, будто по книге читает. Умён, как дьявол, и горд, но не выскочка. Видно, нелегко ему пришлось там, откуда он пришёл, ну, да сеньор граф, видно, уже оценил его, заметил. Это хорошо. У непростого парня и судьба должна быть непростой. Пусть ему во всём везёт».
Глава XVII
Хулия Дельгадо вот уже час неподвижно стояла у своего окна, выходящего в сад, и смотрела на свежие розы, окружённые зеленью листьев. Жёлтые, белые, нежно-розовые, ярко-алые, пурпурные, тёмно-бордовые, они, казалось, бросали вызов свинцово-серому небу и гордо смотрели вверх, ожидая появления чистой лазури и золотых живительных лучей.
Наконец, донья Хулия вздохнула, отвернулась от окна, подошла к широкой тумбочке, на которой стояло большое зеркало, открыла один из массивных ящиков и, порывшись в нём, извлекла маленький нож. Потом она накинула на седые волосы свою неизменную шаль из чёрных кружев и пошла было к двери, но вдруг остановилась, вернулась к зеркалу и пристально посмотрела на своё отражение.
По ту сторону зеркального стекла стояла не старуха, а ещё крепкая женщина с прямой спиной и высоко поднятой головой. Морщины глубокими бороздами уже изрезали её лоб, под глазами легли тени от бессонных ночей и невыплаканных слёз, но лицо было здорового цвета и ещё хранило следы красоты.
– Неужели сейчас? – вслух спросила Хулия у своего отражения. – Разве я больна? Тогда почему? Откуда смертная тоска? Эсперанса? Зовёт Эсперанса?
Она постояла в раздумье, словно прислушиваясь к чему-то, отвернулась от зеркала и медленно вышла из комнаты, забыв притворить за собой дверь.
Служанка, встретившаяся ей в коридоре, с удивлением посмотрела вслед донье Хулии, которая всегда была такой внимательной и аккуратной, а сейчас вдруг не затворила дверь своей комнаты и посмотрела рассеянно, даже не ответив на приветствие…
Спустившись в сад, Хулия Дельгадо достала из глубокого кармана юбки маленький нож и принялась срезать розы, привычно отбирая наиболее подходящие для красивого букета. Шипы кололи ей пальцы, но она всё срезала и срезала нежные цветы, а они лишь одобрительно покачивали благоуханными головками.
И вот она отбросила в сторону нож и встала с колен, прижимая к груди огромный букет.
Две служанки, наблюдавшие за доньей Хулией издалека, тотчас присели за кусты, но через минуту снова поднялись и в изумлении посмотрели вслед сеньоре, которая направилась в сторону… фамильного кладбища…
Хулия шла, улыбаясь. Её душе вдруг стало легко. Хотя она не посещала это место ни разу со дня погребения дочери, она безошибочно нашла камень, под которым покоилась Эсперанса де Ла Роса.
– Ну, вот я и пришла, – с облегчением сказала Хулия и бережно положила цветы на могилу. – Ты меня зовёшь, доченька?
Она постояла, снова к чему-то прислушиваясь, потом удивлённо и озадаченно покачала головой и, опустившись на колени, стала гладить щёточку травы на ухоженном холмике, обрамлённом вытесанными камнями, уложенными в чёткий прямоугольник.
– Ты знаешь, Эсперанса, что-то со мною сегодня случилось, – просто и без слёз заговорила Хулия, не отнимая рук от земли и чувствуя ладонями незримую связь с давно умершей. – У меня такое чувство, будто я скоро должна покинуть этот мир, я просто не нахожу себе места. И я подумала, доченька: может быть, это ты зовёшь меня к себе? Я пришла. Но теперь чувствую, что это не так. Здесь, рядом с тобой мне так легко дышится, так покойно на сердце… Видно, всё из-за того, что мы должны изменить нашей традиции не веселиться без тебя. А ты знаешь, доченька, я подумала и не вижу ничего страшного в том, что завтра будет праздник в замке, потому что он – ради твоих детей. Они уже такие большие, совсем взрослые, такие красивые, умные, а главное – добрые. В них частица твоей души и большого сердца твоего мужа, который всегда любил и любит только тебя одну. Я знаю, ты не можешь ответить, но согласна со мной и не обидишься, если завтра твои дети и твой муж немного повеселятся, как в добрые старые времена, ведь ты всегда была такой весёлой и так любила жизнь…
Вдруг губы Хулии, до сих пор говорившей спокойно и ласково, как-то странно расползлись, и она громко зарыдала, упав грудью на могилу и пытаясь обнять холм раскинутыми в стороны руками.
Она плакала долго, до изнеможения. Уже кончились слёзы, только спазмы сдавливали горло, и она лежала, совершенно обессиленная, почти без чувств.
В этом полуобморочном состоянии и нашёл Хулию дон Эрнесто, также пришедший к могиле Эсперансы. Увидев сеньору распростёртой на земле, он испуганно бросился к ней, поднял, пытаясь поставить, однако ноги женщины подкашивались, а голова безжизненно клонилась на его плечо. Тогда граф взял Хулию на руки и отнёс на ближайшую скамью под ветвями огромного старого тиса.
Здесь она понемногу пришла в себя. Устыдившись слабости, невольным свидетелем которой стал зять, донья Хулия нахмурилась, поправила на голове сбившуюся шаль и опустила глаза, быстро перебирая дрожащими пальцами кисточки бахромы на одежде.
– Madre, Вы не должны чувствовать себя неловко, – поняв её состояние, тихо проговорил дон Эрнесто. – Я знаю, что Вы сильная. Столько лет мужественно держаться! Я бы так не смог. Вы святая, madre.
– Не говори так! – воскликнула донья Хулия. – Я большая грешница, Эрнесто, великая грешница!
– Что Вы, madre! Что с Вами? – с некоторым страхом проговорил граф. – Зачем Вы так? Ведь это неправда.
– Это правда, Эрнесто, просто ты ничего не знаешь… – донья Хулия закрыла ладонями лицо, будто заслонялась от чего-то ужасного, но через минуту она порывисто взяла дона Эрнесто за руку и горячо заговорила с лихорадочным блеском в глазах:
– На мне большой давний грех и, должно быть, за него я расплатилась смертью единственной дочери, а теперь чувствую, что и сама стою у черты… Только ты не перебивай, Эрнесто, прошу тебя!.. Я хотела исповедаться, но у меня не повернулся бы язык сказать обо всём деревенскому священнику, а того человека, которого ты назначил духовным наставникам наших детей, я не знаю и не верю, чтобы его совесть была чиста – это видно по его глазам. Кому мне было довериться? Да и зачем? Я не раскаивалась и сейчас не раскаиваюсь. Я только хочу, чтобы кто-то меня понял, прежде чем я уйду из этого мира… Ты один, Эрнесто, сможешь понять… только ты…
– Madre, – граф растроганно поправил на её голове шаль, – успокойтесь, madre, я готов внимательно выслушать Вас. Я всё пойму, и если нужна будет моя помощь, я сделаю всё возможное, только не волнуйтесь так, хорошо?
Донья Хулия послушно кивнула и перевела дыхание. В следующую минуту она была уже спокойна и сосредоточенна. Потом она заговорила.
– Это случилось давно. Эсперансе было около десяти лет. Я пошла к реке за водой. Когда я возвращалась, меня окликнул сеньор. Он только что переехал на коне по мосту и стоял, ожидая меня. Он попросил мой кувшин. Я подала. Но вместо того, чтобы напиться, он вдруг отбросил кувшин в сторону, схватил меня, зажал ладонью рот, затащил на коня и повез в сторону леса. Было очень рано, даже не рассвело как следует, никто из нашей деревни не видел этого и не мог помочь… Что было дальше, Эрнесто, ты, наверно, догадался… Сеньор пригрозил, что если я пожалуюсь графу де Ла Роса, он сделает то же самое с моей дочкой – он однажды видел меня, оказывается, вместе с Эсперансой… Почему я не послушалась Безумную Хуану?! За два дня до этого она прошла мимо меня и сказала: «Не ходи за водой к реке, лучше пойди к горному ручью», – и даже пальцем погрозила… Но горный ручей далеко, а река близко… Почему я никогда не прислушивалась к её словам? Почему не верила?!. Ох, сынок! Я зачала ребёнка от того сеньора, ненавистного мне, и всеми силами пыталась скрыть это от людей. И знаешь, мне удалось. Только Хуана всё смотрела на меня исподлобья и грозила: «Не губи дитя, жестоко поплатишься! Горе придёт к нам всем!» Но я думала: причём здесь все?.. Мне удалось избавиться от своего бремени – роды наступили гораздо раньше времени. Почувствовав это, я поспешила в лес, на то самое место, где проклятый сеньор обесчестил меня. Я надеялась, что ребёнок родится мёртвым, однако он появился на свет хотя и очень маленьким, но полным жизни и сил. Он закричал так громко, что мне показалось, будто весь лес наполнился его криком. Я посмотрела на младенца и вздрогнула: отвратительными чертами лица он точь-в-точь походил на моего обидчика. Тогда не колеблясь, в полном рассудке, я обвязала его своим платком и уже там, под платком… задушила… Потом ветками, камнями, ногтями вырыла яму и бросила в неё своё бесчестье… Едва я разровняла землю, как появилась Безумная Хуана. Она вся тряслась, и я впервые увидела, что она плачет. Я ожидала – сейчас колдунья набросится на меня с криком и упрёками, а она вдруг повалилась на колени и начала молиться, а потом… потом стала просить у меня прощения за то, что не уследила за мной, не смогла помешать, не успела. Но я по-прежнему не считала свой поступок страшным грехом, в моей душе жила только ненависть. И тогда она сказала: «Несчастная, ты открыла путь Дьяволу, и в наши края придёт беда. Но сначала расплатишься ты сама. Послушайся меня хоть в одном: береги Эсперансу, не расставайся с ней». Она и сама берегла Эсперансу – я это видела. Хуана любила мою дочь и хотела для неё счастья. Но я всё же рассталась с моей девочкой – когда вы обвенчались. Я отказалась жить в замке, ты помнишь это, сынок, потому что не хотела людской зависти и упрёков в корысти… Это, действительно, какое-то дьявольское наваждение – ровно десять лет спустя в тот же самый день июля, когда я произвела на свет и убила маленького дьяволёнка, внезапно заболела Эсперанса всего лишь от глотка холодной воды… Я бросилась к Безумной Хуане, но она сама едва ли не при смерти лежала в комнате padre Игнасио. Накануне ночью кто-то жестоко избил её, и… Хуана не смогла нам помочь… А потом… я видела, в каком она была отчаянии, когда узнала… о нашем несчастье. Хуана твердила, что это дела Дьявола, что она не видела смерти Эсперансы. Моя дочь должна была жить долго и счастливо… Так, Эрнесто, я поплатилась за свой грех, который и до сих пор грехом не считаю, да простит меня Господь! А сегодня я вдруг почувствовала, что подошёл и мой черёд. Ну и пусть, лишь бы не было несчастий ни с тобой, ни с моими внуками… Сынок, теперь скажи: ты осуждаешь меня?
Граф, с трудом скрывая сильное волнение, горячо проговорил:
– Madre, как я могу осуждать Вас? Ведь Вы сами – жертва… Погодите, значит, Безумная Хуана тогда была больна?
– Да, сынок. Но потом она послала смерть на троих мужчин из деревни Эль Клабель, которые сговорились против неё. Все они умерли в одну ночь, молодые и сильные. А когда их уже отпевали, Хуана сама пришла в мой дом. Её глаза горели огнём, и я помню слово в слово всё, что она мне сказала: «Я взяла на себя грех и отомстила, но не за мои избитые старые кости, а за твою дочь. Но ты знай: Эсперанса не умерла, она живёт в детях. Береги их, Хулия, и смирись с Судьбой: Дьявол не оставит тебя, жди свой черёд…»
– Боже мой! Боже мой! – воскликнул дон Эрнесто, не в силах больше сдерживать волнение. – Значит, ей можно верить?
– Кому, сынок? Безумной Хуане? Конечно. Я знаю: ты винишь её в том, что она не предупредила тебя о несчастье с твоей женой, но… видишь, какие дела… Это всё Дьявол, а с ним нелегко бороться. Видно, даже она, слуга Господа, не знает, чего ожидать от Дьявола.
– Знаете, madre, – вскричал дон Эрнесто, – она меня предупреждала… три дня назад!
– О Боже, сынок! Предупреждала?! О чём?!
– О том, что опасность нависла над всеми нами, над замком, над моими детьми, а меня самого подстерегает смерть…
– Эрнесто!
– Да, madre! Она сказала именно так и просила меня не впускать в замок человека в чёрном, который, якобы, слуга Сатаны. А я… был так груб с Хуаной! Сказал, что не откажу в гостеприимстве никому…
– Дон… Эстебан… – растерянно прошептала Хулия.
– Я впустил его, – кусая губы, проговорил граф, – сеньора в чёрном камзоле… И вот неприятности уже начались, но, скорее всего, именно на этом проклятом празднике, завтра, случится какое-то несчастье. Вот чего я боюсь!.. О Боже! Каким страшным было пророчество Безумной Хуаны!
– Повтори её слова, сынок! – взмолилась Хулия. – Вспомни всё, что она говорила!
– Я помню, madre, этого нельзя забыть: если я впущу в замок человека в чёрном, который знатен и сед, но, тем не менее, слуга Дьявола, то замок окажется в руках Сатаны, одна смерть будет следовать за другой, а потом прольётся целая река крови.
– О горе мне, несчастной! – донья Хулия соскользнула со скамьи и упала на колени. – Неужели всё это из-за меня?! Из-за того страшного греха?!
Дон Эрнесто поднял её и твёрдо сказал:
– Это из-за того негодяя, что подверг Вас бесчестью, madre. Скажите мне его имя!
– Зачем тебе, сынок? Ведь он будет завтра в числе наших гостей. Приглашений нельзя отменить.
– Пусть! Я твёрдо решил выдержать свою роль. Но я должен знать. Он заплатит, а не мы все!
– Эрнесто, а вдруг Дьявол именно этого и ждёт: той минуты, когда ты захочешь наказать моего обидчика?..
– Madre! – перебил граф. – Прошу Вас, назовите имя!
– Дон Фелисио Мартинес де Ла Аутодефенса…
– Этот?!. Этот старый боров?! – изумлённо выдохнул граф.
– Сейчас, может, и старый боров, а тогда… прямо дикий кабан!
– М-м-м, – промычал граф и рванул застёжку воротника. Потом он посмотрел вокруг так, словно ему не хватало воздуха или было мало места для его ярости.
– Ну, вот что, madre, – решительно сказал он, наконец, – давайте поборемся с Дьяволом! Что нам остаётся делать? Сидеть сложа руки и ждать всяких несчастий я не намерен. Я думаю, что мы с Вами сумеем защитить наших детей.
– Конечно, Эрнесто! Ты правильно говоришь, сынок! – в тон ему ответила донья Хулия. – Ты будешь начеку там, среди гостей, а я послежу за прислугой и за всем остальным в замке. Может быть, нам удастся предотвратить беду. Я всю ночь буду молиться об этом Пресвятой Деве. Лишь бы Она меня услышала!
Глава XVIII
На самом севере Арагона, там, где кончаются южные склоны Пиренеев, в широкой долине простирались владения четырёх замков, хозяева которых издавна жили в мире.
Ни предки, ни потомки их уже более двух сотен лет не затевали войн, чтобы захватить соседа в плен и получить выкуп или чтобы разорить замок. Никто не стремился отнять чужие земли, не грабил чужих крестьян, сжигая деревни, угоняя скот, вытаптывая посевы, как это происходило почти по всей Испании, особенно с тех пор, как волна Реконкисты откатилась далеко на юг страны.
Даже дальние феодалы не решались вторгнуться во владения четырёх сеньоров.
Замки были построены примерно в одни и те же годы по разрешению Короля Арагона рыцарями, особо отличившимися на войне с маврами и весьма дружными между собой. Поэтому все эти сооружения, могучие и величественные, были не только похожи, но и соединялись подземными ходами, которые, впрочем, ни разу не пригодились для какого-либо дела и со временем были забыты.
С одним из замков, наиболее могущественным, построенным не на равнине, как другие, а у самых горных отрогов, ты, дорогой читатель, уже знаком. Это Ла Роса.