Видимо, я задел то, что всегда было скрыто мифами, то, что скрывала эта женщина. Ведь ничего и никому не было известно о душевном мире, о страстях и чувствах горгоны. А она, наверняка, тоже жила человеческими эмоциями и желаниями, как и любой другой человек. Почему-то время стерло это обстоятельство, выпячивая только негативную полосу жизни. До нас дошло только то, что Медуза была зверем, желающим смерти и несчастья людям. Но так ли это?
Горгона опустила взор и задумчиво произнесла:
– Ты говоришь странно, но в тоже время верно… Я тоже хотела любить и быть любимой. Я была молода и наивна… Верила, что своей красотой сумею покорить больше мужских сердец, и по глупости бросила вызов самой Афине! И та мне отомстила за это!.. Жестоко отомстила! Могла бы проучить, но боги не таковы! Они только наказывают! Теперь у меня нет ни любви, ни доброты… Я – чудовище, несущее смерть… окаменение всему живому… Такой меня сделала Афина!
Я слушал ее и чувствовал, что это не так. Скорее всего, Медуза не хотела признаваться самой себе в том, что человеческое продолжает жить в ней, несмотря на то, что она много тысяч лет назад творила зло. Мне почему-то по-искренне стало жаль эту женщину. Посейдон был влюблен в Медузу, но хотел, чтобы смертная сама призналась ему в любви и умоляла принять ее к себе. Афина проявила при этом еще и ревность, так как желала иметь мужа бога морей. Двойная ненависть с Олимпа! Такое мог бы выдержать человек?
Я продолжал беседовать с головой, хотя в другое время, наверное, даже и не остался бы здесь, считая это неким бредом в моем мозгу. Беранос лежал на полу, видимо, в неком шоке, и тихо бормотал что-то.
– Неправда, Медуза, – сказал я, вставая перед ней на колени. – Ты не просто горгона, ты – женщина! Мне жаль Персея, который узрел в тебе чудовище! Я проклинаю Посейдона и Афину, богов, которые надругались над тобой, причем каждый исходя из своих похоти и интересов! И все же… я хочу сказать, что есть мужчины, которые могут любить тебя… Поверь мне, солдату, повидавшему многое. Любовь творит чудеса, и она сильнее заклятий! Она ведет нас в бой, на подвиги, она поднимает нас на вершины гор, опускает на глубины океанов, она движет нас к созиданию… Любовь к женщине, любовь к родине – это есть самые вечные ценности мужчины. Я не бог, и может, мои слова кажутся простыми и наивными. И все же, это слова того, кто умеет и хочет любить!
Медуза смотрела на меня, и я видел, как испепеляющий огонь в ее глазах медленно гаснет, и вместо этого появляется теплый взгляд. Теперь это была другая женщина. О, если бы у нее еще было тело… Во мне зажигалось нечто большое, необъятное и необъяснимое, аж сердце щемило… Я не мог найти ответа, что это, хотя сейчас, спустя много десятилетий после тех событий, могу дать слово этому чувству. Горгона говорила со мной, как с другом, печальные и тоскливые нотки проскальзывали в речи:
– Ты первый, кто говорит мне такие слова… Жаль, что тебя не было в те времена, может, моя судьба была бы иной… Афина не оставила меня в покое после того, как превратила в чудовище. Она продолжала ненавидеть меня и дальше, стравив всех героев Греции и других земель. Я стала дичью, призом, трофеем, неким свидетельством величия и мужской силы для воинов, охотников, полубогов, титанов, магов, которые верили Афине, что только с моей головой они приобретут счастье, уважение и богатство. Мне приходилось защищаться на окраине Земли, вдали от родных и близких, спрятаться от внешнего мира. Это было горько и тяжело, и я пыталась выжить. Да, я убивала тех, кто приходил убить меня, потому что у меня не было выбора. Где бы я не была, меня находили, ибо путь им указывали Афина и ее друзья с Олимпа. Это была жестокая игра на смерть, и я ее проиграла. Персей оказался хитрее, умнее и сильнее всех других… Самое обидное, что молва, запущенная Афиной, сделала меня гетерой и что я, якобы, потратила свою молодость и богатство, чтобы привлечь внимание своего убийцы… Мое имя затоптали в грязь…
Слеза скатилась с глаз Медузы.
– Но это не все… Посейдон направил мою мать Кето опустошить Эфиопию и взять в жертву Андромеду, однако Персей заставил меня убить мою мать… Боги играли нами, как хотели, и даже Персей играл по их правилам. По легендам он предстал героем, а был ли он на самом деле таким?.. Никому нет дела до этого…
Тут пули прошили окно, и стекла полетели на пол. Я пригнулся, приготовив оружие, если враг войдет в дом. Горгона не обратила никакого внимания на автоматную очередь и бегающие фигуры во дворике. Казалось, что этот мир мало ее тревожил. Впрочем, так оно и было.
Я не совсем понял это и поэтому переспросил:
– Свою мать? Как это?
– Кето – это моя мать, я была ее и Фрока[11 - По греческой мифологии, Фрока – морское хтоническое божество, бог бурного моря. Считается, он был эфиопом с острова Керн за Геракловыми столпами, царем трех островов.] младшей дочерью…
– Мне очень жаль, Медуза, – с грустью в голосе произнес я, до глубины души тронутый этой историей. Мне хотелось как-то поддержать и успокоить эту женщину, но понимал бесполезность и бессмысленность этой идеи. Как может жить голова без всего остального, что должно быть у нормального человека? Если бы не волшебный мешок, то Медуза давно бы сгнила в земле, как это произошло с ее телом. Ведь она была смертной… – Это несправедливо… и это нечестно!
И тут я сделал то, чего от себя не ожидал сам. Я снял очки и посмотрел прямо в глаза горгоне. Ни страха, ни дрожжи я не испытывал при этом. Было только спокойствие на душе.
– Медуза, если ты хочешь убить меня, то можешь это сделать. Отомсти в моем лице всем мужчинам, Персею, Посейдону, можно даже Зевсу с Аполлоном и Гермесом. Только я прошу тебя в одном – спаси тех, кого я обязан защищать!
Мои слова удивили горгону. Она смотрела на меня, и в ее зрачках отражался свет масляной лампы. Это были удивительно живые и добрые глаза. Медуза раздумывала. Змеи на голове успокоились и легли друг на друга, создав некий формат прически. Я не мог торопить ее с решением, хотя очень хотел этого.
– Мне не нужна твоя жизнь, герой, – наконец медленно произнесла она. – Ты мне не враг. Но я готова тебе помочь. Потому что ты просишь, и не для себя. Только… Обещай, после того, как я обращу в камень всех твоих врагов, ты вернешь меня в мешок и отдашь Бераносу, чтобы тот упрятал меня навеки. Я не могу смотреть на этот мир, осознавая, что умерла, что никогда не смогу ходить по траве, трогать цветы, плескаться в озере… Это пронзает меня как стрелы Зевса.
Я встал с колен и торжественно заявил:
– Я клянусь, Медуза!
Рыбак ошалело смотрел, как я взял в руки голову горгоны.
Тут я показал на Иоанниса:
– Ты можешь возвратить его к жизни?
И получил честный ответ:
– Нет, другой мой. Афина дала мне только заклятие смертельного обвораживания, вернуть из мертвой плоти мой взгляд не способен… Это мог сделать только громовержец Зевс или Аид – бог мертвого мира! Но тебе они точно не помогут! Олимп закрыт для людей, и думаю – навсегда. Только мою душу взял Зевс, а я – просто мертвая голова…
– Что от меня требуется, горгона?
– Поверни меня на врагов, и остальное я сделаю сама, – сказала Медуза. Я так и поступил.
Мы вышли из дома Бераноса и чуть не столкнулись с пятью эсэсовцами, которые вбегали в дворик. Они вскинули автоматы. Однако выстрелить не успели. Так как как вспышка красного света, вырвавшийся с глаз горгоны, мгновенно остановил их. Я выстрелил в них из «вальтера», и пули, летевшие в живую плоть, разнесли уже каменный щебень из твердых тел. Это было настоящее волшебство, и я, воспитанный на материализме, не мог поверить своим глазам.
И все же я видел, как быстро застывали фашисты, превращаясь в мрамор. У меня не было времени любоваться этим, я побежал вперед. Навстречу мне двигался бронетранспортер, и мне пришлось схватить Медузу за ее змей – как бы за волосы! – и поднять высоко над собой. Впрочем силы колдовского взгляда было достаточно, чтобы сидевший за рулем водитель тоже окаменел. Процесс превращения в мертвую плоть коснулся и сидящих на борту других карателей, которые поливали улицу автоматными и винтовочными выстрелами. Неуправляемый транспортер въехал в дом Бераноса, пробил стену и остановился. Мертвый солдаты полетели вниз, разбиваясь о землю, как это делают обычные глиняные горшки.
Другие фашисты, заметив меня, стали вести более прицельный огонь, только я успел спрятаться за камнями, прежде чем пули очертили то место, где находился секунду назад. Лишь выставил вперед руку с горгоной, а она делала то, на что была способна. В течение пяти минут большая часть карательной экспедиции была превращена в мрамор. Эсэсовцы никак не брали в толк, почему вдруг перестали стрелять их товарищи. Они шли в наступление, встречались с взглядом Медузы и застывали. Мои же друзья, находившиеся позади, не понимали, почему пули, выпущенные из их винтовок, крошили врага в буквальном смысле.
В течение пятнадцати минут с гитлеровцами было покончено. Лишь горстка во главе с оберштурмфюрером Гартенвайнером бежала с места боя. Я слышал, как удалялся грузовик, везя пару десятков людей. Возле деревни остались три бронетранспортера, несколько грузовиков, полного оружия. И все окружающее пространство было утыкано каменными статуями. Партизаны, узревшие это, оторопели, они ничего не могли понять. Ведь они не видели ни меня, ни горгоны в моих руках. Также в полном недоумении были и евреи, хотя некоторые из них считали, что только молитву к Яхве спасли их всех.
В этот момент голова заговорила:
– Я выполнила твою просьбу… Теперь исполни и ты…
Я вернулся в дом. Беранос, увидев меня, прыгнул под стол и оттуда тихо бормотал молитвы. Мне было не до него. Потому что от Медузы послышалась другая, несколько необычная просьба:
– Я прожила, так и не вкусив поцелуя мужчины. И прежде чем опять уйду в небытие, ты мог бы?..
Она не договорила, но я понял. Отказать не мог. К тому же, это была просьба, которую я исполнил с большим удовольствием. Я опустился на колено и медленно приблизился к лицу Медузы. И все-таки она была божественно красива. Закрыв глаза, я прикоснулся к ее губами. Они были теплыми, сочными, как клубника. Меня охватила какая-то волна теплых чувств…
Но всему есть конец. Горгона сказала:
– Спасибо… А теперь спрячь меня в мешке… и прощай…
Я выполнил эту просьбу. Мешок положил под пол, и дал наказание Бераносу хранить тайну и никому не говорить о том. Что здесь произошло. Рыбак обещал.
С друзьями я встретился через пару минут. Партизаны не могли понять, что случилось. Они ощупывали каменных врагов и вопрошали, что с ними случилось. Спрашивали и меня, как командира, но я отвечал уклончиво. Потребовал быстро пересчитать, сколько нас здесь. Оказалось, один партизан был убит, двое ранены. Среди местных жителей двоих подстрелили эсэсовцы. Из числа сопровождавших нами евреев погибло двадцать один человек, причем семеро сгорели от выстрелов огнеметчиков. И все же они благодарили нас и Всевышнего за спасение. Мы их доставили на шхуны, которые ожидали на причалах. Команды были встревожены выстрелами, звуки которых долетали и до них. Мы пояснили, что был короткий бой с карательными частями, и победа осталась за нами. Это успокоило всех. Далее наших подопечных загрузили на борт, и корабли сразу же отправились на другую сторону моря. Крики прощания доносились до нас еще некоторое время. Но мы не могли долго оставаться на берегу.
Теперь оставалось решить, что делать с окаменевшими гитлеровцами. Мне показалось, что никто не должен знать о случившемся, пускай это станет загадкой для врага, а соратникам сообщать подробностей не станем. Ведь горгона просила меня не делать ее больше орудием уничтожения, а Папололус наверняка бы хотел все-таки воспользоваться ее волшебными свойствами.
– Виктор, что нам делать? – обратился ко мне один из партизан, показывая на сотню замерших эсэсовцев. При свете луны они казались страшными существами, вышедшими из ада самого Аида. Местные жители обходили их, пытаясь понять, каким образом они перевоплотились из живых в мертвые. Нужно отдать должное их мышлению: предположение об убийственном взгляде Медузы Горгоны так и проскальзывало в их словах, видимо, они знали о том, что хранится у Бераноса.
Меня же было одно решение.
– Нужно до рассвета собрать эти статуи и утопить в море, – твердо сказал я. – Мобилизуй всех на это, чтобы никакого следа их существования на суше не осталось. А машины и боеприпасы возьмем себе – нам еще воевать с фашистами…
– Но их тут сотня! Мы разве успеем?
– Если не успеем, то соберем все в кучу и взорвем! Мраморные останки никому ничего не скажут!
Мы так все и сделали… Статуи были утоплены нами в ту же ночь, правда, пришлось попотеть, ибо работа оказалась не из легких. Да, кстати, а того предателя, который выдал нас СС, вскоре нашли. Контрразведка у партизан работала тоже не хуже вражеской. Им оказался внедренный фашистами в наши ряды агент Гестапо. Его расстреляли в тот же день…
Тут Виктор Анатольевич замолчал. Сидевшие рядом мои одноклассники сидели, не шелохнувшись, – настолько были очарованы рассказом. Мне же это показалось сказкой… И все же, я не мог не поверить своему учителю. Ему-то какой смысл врать?
Тут слово взял Ананасов:
