Записки бродячего музыканта
Не довелось обозначить своё присутствие в гастрольных поездках по родной стране. Хотя звали. Много раз звали. За меня хлопотал мой армейский товарищ, тромбонист Юрка Назаренко. Он – хороший музыкант! Он – талант! Он, солдатик нашего военного оркестра, исполнял в курсантском клубе концерт для тромбона с оркестром композитора И.Рейхе. В зале клуба – курсанты, будущие авиационные инженеры, настоящий генерал в статусе начальника училища и его челядь. А также господа офицеры и в дополнение к ним – жёны. Офицерские жёны плачут. Не от сериала «Дикая Мария», нет! Дамы плачут от звуков тромбона! От концерта композитора И. Рейхе в исполнении рядового Ю.Назаренко. Вот какие бывают доблестные солдаты и тромбонисты! Таких солдатиков нравится слушать курсантам, офицерам и даже офицерским жёнам.
Юрка дембельнулся и пожелал стать знаменитым артистом. Поначалу он стал мотаться по филармониям, знаменитым джаз-бандам, жалким, постыдным рок-группам и хлипким вокально-инструментальным ансамблям типа «Пустоцветы». Все эти неприятности происходили до тех пор, пока отставной советский воин не прибился к команде народного артиста СССР… не буду называть его честного имени. Но! Юрок попал натурально в тёплую ванну! Белые гостиницы с телевизором и телефоном, бешеные деньги, поездки за рубеж и месячные гастроли в г. Сочи. С 1 по 29 июля. Потом концерт в братской Венгрии, на озере Балатон, тоже длиною в целый месяц. И так далее. Тромбонист утвердился в коллективе, завоевал доверие музыкантов и симпатии самого лидера. Принял решение: из команды – ни ногой! Хотел за меня замолвить словечко, пристроить рядом, так сказать. Появилась вакансия – аккордеонист Валька уходил на пенсию. Я неплохо играл на баяне-аккордеоне и саксофон-альт был для меня совсем не чужим инструментом – я, можно сказать, с ним сроднился! Меня свела с ним служба в Вооружённых силах СССР!.. И тут, на мою неудачу, вышла промашка! В министерствах сочинили закон, оскорбительный и совершенно глупый: набирать в Москонцерт артистов только со столичной пропиской. Много крепких профессионалов вылетело из конторы, освободив места для заевшихся московских бездарей сомнительного происхождения, выросших в тесных и скандальных коридорах коммуналок.
А я снова засобирался на гастроли с узбекской командой «Додо». Оттуда выбилась бледно-обрусевшая поп-дива Хафиза. Я и узбек Зафар Махмудыч сидели с его земляками в гостинице, кушали плов и планировали моё внедрение в коллектив. Зафар Махмудыч – мой задушевный друг, мудрейший человек, интеллигент. Он работал у нас в городе майором медицинской службы Советской армии. Что-то у нас не срослось с этой командой, сорвалось… Уже и не помню, почему…
Через год была встреча с другой командой. Два дня отпьянствовали с «Розовой чайкой», всё в той же гостинице. Эти ребята снискали большую зрительскую любовь и почитание. Потешно-дряхленькие старушки до сей поры за столом кричат:
– А любовь – как снег, а любовь – как слон…
Я даже чемоданы собрал с инструментами, майками и зубными щётками, потому что был в конфликте со своей любимой зубничкой. Но внезапно она одумалась и подняла крик:
– Женечка, миленький, а-а-а!..Куда ты, а-а-а!..
– Что «а-а-а»? Что «а-а-а»?..
Снова остался дома… Не судьба… Ну и нечего жалеть! Что такое гастроли в 70-80 годы? Дощатые полудеревенские гостиницы с одним туалетом на 10 номеров. Усилители, инструменты и костюмы (короче, всё концертообеспечение) артисты тягают на своём тощем от беспробудного пьянства и голода горбу. Никаких вам рабочих или грузчиков. Всё сам… Один… Без помощников… Пыльные просёлочные дороги, 50 концертов в месяц – и всего каких-то 300 рэ зарплаты за эти несчастные гастроли строгого режима. Бессрочные… Начало концерта – после вечерний дойки молочного стада. После выступления – протокольная пьянка с руководством и представителями общественности:
– Ребята! Давай покушаем! Ну, там, выпьем шушуть…
От такого плотного и вечнопьяного графика артисты – люди, несомненно, одарённые и легкоранимые – становились просто дрожащими от страха психопатами! Они были напуганы грядущим похмельем! Кроме хронического похмелья они заболевали душою, телом и простудными заболеваниями. Представьте: изо дня в день – одно и то же! Чёс, одним словом! Башли! Башли!
Касаемо нашей творческой обстановки, которая присутствовала в ресторанах, то здесь был полный кайф, романтика и безграничная любовь публики. Мы не плакали, не горевали и не болели насморком. Наши сущность и совесть находились на вершине спокойствия и благодати! Включая в эти два понятия материальную основу творчества, звон гитар, шёпот с робким придыханием и девичий стон… Красивый, роскошный ресторан, каждый день – горячий домашний обед и чистые носки. Окружающие предельно добры и внимательны. Жёны тоже вполне одобряли наше занятие. А кроме душевного трепета, радости и восторга каждое 5-е и 20-е числа мы ежемесячно были обязаны получать заработную плату. В придачу к стабильному кабацкому парнасу, или хабару, по-русски говоря. Это составляло каких-то 6 или 7 червонцев в неделю, точнее, 10-15 рэ за вечер. Таким образом, наше денежная составляющая равнялась: зарплата в конторе – 150-200 рэ плюс дополнительное вознаграждение отдыхающих граждан – примерно 250 рэ. Итого: 400-450 честно заработанных советских рублей. Достигалось по совести и чести! Абсолютно трудовая повседневная добыча денег. Без головокружений, грабежей, использования чужого имущества, без припадков с падением затылком на гладкий ресторанный паркет. А также без путешествий по просторам нашей любимой страны… Бессонными ночами, в душных автобусах, с усилителями в зубах…
Главбух нашего городского эстрадно-концертного объединения – почтенная, милая и приветливая дама по имени Олимпиада Сергеевна (псевдоним – «Универсиада Сергеевна»), в час душевного раздражения звонила каждому из нас и задавала один-единственный традиционный вопрос:
– Вы ещё не забыли, что у нас в бухгалтерии зарплату получаете? Или продолжать складывать Ваши честно заработанные на депонент?
Ну, забывали, забывали… Было дело… Ах, нам ещё и зарплата причитается?!. Мы испытывали необыкновенно комфортное настроение и безмятежность в душе. Как говорится, и волки сыты, и бабки целы!
В кабаке – исключительно красивые и достойные люди: крепкие, малость хамоватые, парни. Ровные офицеры с длинными шеями и короткими волосами, в неуклюже сидящем цивильном убраньи. Без сапог. В военных ботинках со шнурками. Пустые, ломовые и малоинтересные… Молодые красавицы на стройных и длинных ногах, поставленных на каблуки. Мне почему-то кажется, что сейчас такие ноги уже не делают… Милые, грациозные «сороковочки». Холёные, гладкие и упругие на ощупь. Они были просто неотразимы и довольны жизнью! Это значит, они кому-то мстили – мужьям или подругам. Непомеркшие разведёночки и другие аппетитные красотки. Они пляшут в кружечке, притоптывают маленькими ножками и незаметно скользят повлажневшими глазами по сцене. Облизывают губы… волнуются… Много подпитых кавалеров. Вечер не удался… Хотя… девочки! На крайний случай сверкните очами на сцену – там для вас остаются исполнители! Молодые красавцы, не чуждые чувств и интереса к жизни… А вот и замужние дамы, сорокапятки! И чем старше дамочки, тем они более уверены, что мужчинам нравится их ум и умение красиво говорить. В чём-то они были правы. Вся женская привлекательность, мудрость и красота состоит из мужского воображения и фантазии. Мы их хорошо знаем, милых сорокопяток! Они нас – тоже. Но вида не подаём… Друг друга не узнаём… Хотя, согласитесь, с годами становится труднее соблюдать супружескую неверность… Озорные были нравы, чего греха таить! А жизнь? Сплошная веселуха!..
…Какие гастроли?!. Люди!!!
МОЯ РОДИНА СЫЗРАНЬ. ДУХОВЫЕ ОРКЕСТРЫ.
А в пору моего средневолжского детства в «Летнем» на танцплощадке играл духовой оркестр. Руководил коллективом маэстро по фамилии Эльбаум. Он сидел на сцене, с краешку, кому-то тайком улыбался в длинные рыжие усы и, не глядя на музыкантов, вяло дирижировал двумя пальцами левой руки, опустив их почти под стул. А поскольку место для отдыха именовали Железнодорожным парком, от этого и дирижёра перекрестили соответственно: его прозвали «Шлагбаум». А всенародный псевдоним скверика – «Гутман» – создавал оригинальное сочетание: Эльбаум, Шлагбаум, Гутман… Ну ведь, правда – что-то напоминает, что-то очень знакомое?.. Оркестр играл строго по графику: 45 минут – польки и вальсы, 15 минут – перерыв. После перерыва оркестрантов на сцену приглашал мастер большого барабана. Он громко колотил в свой инструмент, подпрыгивал на месте и кричал через ограду артистам, скоренько допивающим пиво:
– Васька! – и бух, в барабан…
– Колька! – опять колотил колотушкой по чужой шкуре.
Погрохотав минут десять, успокаивался, садился на место. Бал продолжался… Репертуар составляли шлягеры радиоэфира: «Васька, где твоя улыбка», «Тишина», «Ландыши», а также модная зарубежная попсятина типа «Марина», танец «Линда». А в серединку всовывали «Польку», «Краковяк» и так далее….
Я тоже, параллельно с баянизмом в музыкальной школе, изучал в школьном оркестре медно-духовой инструмент. Дудка называлась очень доброжелательно и ласково – альтушка. Наш дирижёр, Георгий Николаевич, бывший музыкант-сверхсрочник, а по-нашему «сундук», покинул военный оркестр по состоянию здоровья, не выслужив военной пенсии. Обидно получилось… Надо же что-то делать? Тогда жена, учительница русского языка, пристроила его в нашу школу проводить уроки музыки. Он совершенно ужасно играл одним пальцем на аккордеоне, потея от напряжения и страшно перевирая написанное в нотах, однако захватывающе-интересно пересказывал нам биографии и творческий путь композиторов, а также содержание опер и других серьёзных произведений. Но самое главное – он очень любил и хорошо умел организовать духовой оркестр. И ещё: он был просто хороший человек. Хотя… для чего нужны хорошие люди? Для того, чтобы плохие жили лучше. Благодаря их трудам…
Оркестр собирался на репетицию в школьном актово-спортивном зале, три раза в неделю. Репетиция имела свой ритуал. Сперва староста шёл в учительскую за журналами успеваемости, затем дирижёр начинал опрос оркестрантов по части успехов в учёбе и общественной жизни. Отчёт о познании наук и примерном поведении сопровождался раздачей «пирожных». Наш любимый Георгий Николаевич брал в руки толстую длинную палку. Хорошую палку, крепкую, толщиной в черенок швабры. Эти палки мы делали сами на уроках труда. Получается, уроки столярного ремесла тоже не проходили даром. Подотчётный выходил в центр зала, докладывал и ждал своей участи. Дирижёра интересовал, в основном, отрицательный результат – типа двоек или единиц. За каждую из них полагалось два удара по филейной части. Георгий Николаевич сил не жалел, мочил от всего сердца отставного сержанта сверхсрочной службы! От всей, как говорится, души. Карал очень жёстко. За обман или, скажем, за сокрытие истинной, правдивой картины учёбы полагалось ещё одно пирожное – за враньё, за трусость, за боязнь честно держать ответ! Дверь из зала выходила прямиком в туалет. Понёсший справедливое наказание пулей вылетал прямиком в туалет и плакал горючими слезами. И не от обиды на учителя, нет! От боли! Честное слово, было очень больно. Слёзы сами текли из глаз, их было невозможно сдержать! Поплакав минут пять, двоечник с кривой улыбкой и перекошенной, красной от слёз физиономией, возвращался назад, уже как зритель. Казни продолжались под дробь барабанов и хохот товарищей. Несмотря на принятые меры предохранения на попе оставались сине-красные распухшие полосы, следы карательного орудия. Мы поддевали под штаны двое трусов, спортивные шаровары – бесполезно! Было больно!.. И невзирая на это мы очень любили Георгия Николаевича, а он души не чаял в нас. Он придумывал юным музыкантам смешные и ласковые прозвища: например, тенориста Олега Соломина он звал «Шостакович» – за круглые, маленькие, как у великого композитора, очёчки. Трубача Сашку Тутаева, стокилограммового увальня, ласково звал «Тутайчик», а меня за подстриженную под ноль голову и за смешливость звал «Солнышко».
Но когда на Первомайской демонстрации наша школа маршировала по главной улице города, военный оркестр, игравший возле трибуны на Театральной площади, замолкал! Музыканты в красивой парадной форме начинали аплодировать, потому что мы стройно, красиво и ладно играли марш «Тоска по Родине». Мы действительно играли! Мы просто здорово играли! И шагали красиво! А впереди, под школьным знаменем, гордо маршировала наша директорша, черноволосая кудрявая Елизавета Яковлевна. Дальше, с балкона музыкальной школы, махали преподаватели и кричали:
– Женя! Женя, привет!
Сколько было гордости и радости! За оркестр, за школу, за дирижёра!..
А ведь он бил нас палкой по заднице… Но не было в этом обряде зла или взаимных обид, и главное – мы не чувствовали ни капли унижения. Было, невзирая на всё, желание репетировать, играть, нести радость окружающим…
Потом из этого оркестра вышли четыре профессиональных музыканта, один военный дирижёр, три военных лётчика, врач-хирург, физик-ядерщик, кандидат наук, доцент университета. А остальные, я уверен, стали просто хорошими, душевными и работящими людьми. Спасибо вам за всё, Георгий Николаевич! И за «пирожные» тоже.
Ничто на земле не проходит бесследно, как поёт Саня Градский…
БАЙКА. ОТ МЕНЯ. ЗА ВОРОТА.
Теперь я расскажу вам, как в далёкие советские времена выглядело музыкальное оформление еврейских и цыганских торжеств. Для нас, исполнителей прикладной музыки (музыки для развлечений), это было весьма желанным событием. Желанным и довольно денежным. А деньги платили ох какие немалые! На этой стезе свирепствовали братья Бабельманы – это была их прерогатива, говоря по-модному. Трудящиеся иудейского вероисповедания и весёлое, всегда всем довольное цыганское население Латвии, величали их «братья Доберманы». Это были профессионалы высокого класса. Играли – здорово! Действо происходило примерно так: они вытворяли красочное, зрелищное шоу, выставляли доселе не виданный, диковинный свет, каждые два часа переодевались в яркие нарядные костюмы. Играли дружные братушки на фирменном аппарате и инструментах. И это в те времена, когда весь Советский Союз шмурыгал по струнам гитар, соструганных из подоконников! К месту службы братцев привозили только на фирменном автобусе «Львов-Турист». Репертуар ансамбля не знал границ. Они играли всё, что шевелится – еврейскую музыку, цыганскую, фирму на английском, не брезговали русским и латышским языками. Но больше всего братья любили заливной язык или отварной говяжий язык под майонезом. Под водочку. Впоследствии команда в полном составе эмигрировала на историческую родину, то есть в Израиль. Мои товарищи, музыканты, работая на греческих круизных кораблях, при всяком заходе судна в еврейский порт Ашдод вызванивали братьев Доберманов. Встречались, вспоминали солнечную Латвию, жестокую большевистскую диктатуру, никчемную жизнь впроголодь да под всевидящим оком КГБ и, предварительно всплакнув в облаке водочно-чесночного аромата, садились выпивать за здоровье коммунистов. Да, дорогие ребята! Вспоминали наше мрачное прошлое, о котором вам, в вашем светлом будущем, остаётся только мечтать. Мы там уже были и уже ушли оттуда. Мы шагали на два шага вперёд. Вам нужно очень торопиться туда, где мы были. К сожалению, вас туда не пускает закордонное рабство – Ирландия, Англия и другие сильно развитые страны… А как можно идти в будущее без оглядки на прошлое?
…И работали эти братушки таким макаром до самого отбывания из родной Латвии. И никаких вам филармоний, гастролей и всей остальной ненужной чепухи. Им и без всего этого везде был почёт и уважение. В придачу к деньгам. Короче, сущий респект!
Изредка и простым людям перепадало кое-что из этого ряда еврейско-цыганских событий. И вот, наконец, впервые в творческой биографии ко мне подвалила удача. Отметиться, так сказать, на поприще цыганского торжества. В то время я был ещё молодой, но достаточно успешный и авторитетный в нашем городе директор Дома культуры. Кстати, единственный из всех городских директоров беспартийный.
Короче, нам предполагалось отмечать довольно грустное, скорее, даже скорбное торжество. Народ собрался отметить годовщину со дня смерти одного почтенного цыгана. Его потомки были люди серьёзные, богатые и деловые. Поминали в доме старшего сына. Дом как дом: два этажа, в гараже закрыт «Жигули» ВАЗ-2106, в сарае – огромный, породистый конь. Он там стоял, ржал и всё время бил копытами от скуки. Я думаю на то он и конь, чтобы ржать да ногами стучать. Хозяин дома – человек степенный и деликатный. Крупный чернобородый малый. На лице угрюмая суровость. Прямо скажем, обстоятельный человек. И всё у него есть: дом, деньги, пятеро детей, – короче, всё, что положено порядочному цыгану.
А насчёт поминок у них процветает интереная традиция: они провожают и поминают усопшего с красивой весёлой музыкой. Не с тоскливыми жмуровыми маршами, а с задорными польками. Ну и правильно делают! Ведь артистов провожают под аплодисменты! А чем цыган хуже? Чем он не артист?.. Музыканты играют, гости помаленьку выпивают и закусывают. Вспоминают усопшего, снятого со счетов жизни. Наверняка, поминаемый глядит сверху на такие весёлые переживания и радуется за оставшихся родных: вот, у них всё хорошо! Значит, помнят меня по-доброму!
Я перелистываю в свой горячей голове цыганские культурно-массовые мероприятия и вспоминаю… Ох, и доставалось же нам! До кровавых мозолей! Даже рекорд однажды зафиксировали! В самом деле – однажды на свадьбе «Карело-финскую» польку играли аж 21 минуту. Без остановки! А всё от того, что наши, латвийские цыгане считают это произведение своим козырным цыганским танцевальным хитом. Немеркнущее произведение, нетленочка, так сказать.
А как красиво пляшут! Сначала выходят мужики: гордые, преисполненные достоинства, довольные собой. За ними постепенно подтягиваются женщины. По традиции, дамы сидят за отдельным от мужчин столом. Затанцевали женщины, а там и молодь подтянулась – юноши и девушки комсомольского возраста. Так пляшут, аж коленки у пацанов дрожат! Чуть попозже уважительно приглашают совсем древних старушек. Те тоже с радостью шаркают больными, слабенькими ножками. И улыбаются.
Русский народ танец «Цыганочка» обычно изображает с криком, гвалтом и непременно в исключительно пьяном виде – задирая юбки выше головы, демонстрируя цвет трусов и усиленно катаясь по полу. Называется эта гнусная пляска «Подержи меня за жопу, я плечами потрясу!» Это абсолютно неправильно. У правдивых цыган танец происходит вовсе не так, а спокойно, с гордостью и достоинством.
Ладно. Собрались на поминки. Можно представить, какое волнение и смятение происходило в наших головах и нервах! Подходим к дому – а там крик, шум, все галдят одновременно и громко. Всё, думаем, дерутся смертным боем! Немного постояли под дверями – делать нечего, надо заходить! Зашли. Оказалось, ничего особенного, никто никого не бьёт: люди просто сидят и спокойно, мирно беседуют. Только разговаривают немножко громковато. И возле каждого мужика под носом стоит по 6, а может, по 8 открытых бутылок водки. Несколько штук ещё закрытых, а в других уже отлито и выпито где сто граммов, где больше. Гости мужского пола сидят друг напротив друга с вытянутыми стаканами в руке. У ребят постарше указательные пальцы торчат, как пистолеты – как будто они в войну играют. А вот тут как раз всё наоборот! Ни пистолетов, ни каких-то автоматов они в жизни в руки не брали – для этого они себе указательные пальцы правой руки спецом молотками поотбивали, попереломали. Хрясть по пальцу – и калека! Годен к нестроевой! Пальчик не подходит к стрельбе из ружья или автомата, его никак не приладить к этому занятию! Вот он и торчит, как игрушечный пистолетик. Поэтому в Советскую армию шли служить парни не цыганского происхождения, а попроще, со всеми десятью живыми пальцами.
В общем, зашли мы в дом, поставили звук, немного испробовали. Выпили, занюхали, взыграли. Гости стали на нас поворачиваться, поглядывать. Чую, что-то задумали. Заявляется Володька, племянник поминаемого:
–А му, Женька, на хрена мне ваши джазы! Мы вам деньги платим! Играй какую нашу музыку, самостоятельную!
Заиграли самостоятельную – опять бегут, опять кричат: не то! Пришёл старший сын, стал вспоминать. Вспомнил: умерший батька трепетно любил песню «Ямщик, не гони лошадей». Ну что ж, лошадей, так лошадей! В отчаяньи стали вспоминать. Слава богу, два куплета вспомнили. Годится. Сперва два куплета, затем проигрыш, повторяем первый куплет – и концовочка. Готово, рванули! Гости дружно заплакали, затрясли из стороны в сторону головами и бородами, зачокались, застучали стаканами, слезы рукавами утирают. Значит, пробрало.
Ну что ж, батькину так батькину. Играем раз, второй, третий, пятый, двадцатый… Прошёл час, второй, третий – а мы всё батькину, да батькину. Бегом дёрнули водки, утёрлись – и снова:
– Батькину давай!
Другой батькин сынок сидит недалеко, весь в блаженном созерцании. Сам – полный рот золотых зубов. Наблюдаем спиной его телодвижения. Чуем – затевает какой-то подвох. Точно! Заявляется через пару часов – довольный, пасть закрыть не может. Видно, зубы золотые жмут. И выдаёт неожиданно:
– Мальцы, сайграйте песню «За ворота»!
–За какие ещё ворота?!
–А му, батька её тоже сильно любил!
–Антон, не дури башку, за какие-такие ворота он любил?! Ты хоть напой немножко, мотивчик нам напомни!
–Ты музыкант, ты и пой! Мы вам за это деньги платим! Слова там такие есть «За ворота, за ворота…». Пой, пока за ноги не подвесили!
Стали мы грустить: какие ещё, к чёрту, «За ворота»? На хера они нам сдались, эти ворота? Но играть надо, делать нечего. Думаем, гадаем, аж вспотели. Вот попробуйте, догадайтесь, что за песня? А мы угадали! Это песня «Одинокая гармонь»! – «То пойдёт за поля за ворота… трата-тата-тра-тата… опять. Словно ищет в потемках кого-то и не может никак отыскать…» Ну, и так далее…
Опять цыгане дружно зарыдали, затрясли головами. Старший сын рычит:
– Женька, ты директором работаешь? – И на меня пальцем тычет, гостям показывает, хвастается:
–Он директором работает! Сайграй «За ворота»!
Застучали стаканами, выпили. Теперь уже его брат золотозубый тычет прямым пальцем-пистолетиком:
– Батькину давай!
Прошло, как пишут в хреновых детективах, два дня. В беспощадной поминальной пьянке наших цыганских друзей, под зажигательные мелодии любимых батькиных песен: «Ямщик, не гони лошадей» и «За ворота», она же «Одинокая гармонь».
Да-да! Только этих двух песен, в течение двух суток, причём, прошу заметить, без перерыва! Но помянули человека достойно, как надо, благодаря нашему трудолюбию и смекалке. Хозяева и гости остались очень довольны. На этом я прекращаю описание того удивительного праздника и всех свирепых проделок, которые были устроены за упокой души уважаемого и хорошо известного в Латвии цыгана.
P.S. Ровно через тридцать лет эта семья нашла меня снова. В очередной раз на поминальную тризну. И, конечно, как всегда, с музыкой. На этот раз поминали того самого золотозубого Антона. Царствие ему небесное – добрый и весёлый был человек.
ЕВРОПА. БЕРЛИН. Я.
Пришло весны очарование, я, как перелётная птица, встаю на крыло – и в путь! Лечу в Берлин! Весна и осень – не самые лучшие времена года для свершения хороших дел. У некоторых народов в этот период обостряется шизофрения. Это касается даже некоторой части европейцев. Немного досадно, конечно, но лететь надо. Кушать сильно хочется. Уже 17 лет балансирую между квёлой, малокровной Латвией и относительно цивилизованной, заевшейся Европой. Примерно по 7 или 8 месяцев в году. Я разворачиваюсь в Берлине, городе изысканной красоты и потрясающего человеческого тепла. Играю. Мимо идут люди – пёстрая гудящая толпа: молодые и пожилые, мужчины и женщины, а также разноцветные – белые, жёлтые и чёрные. Иногда проходят красивые женщины, но крайне редко. Закрадывается предположение, что всех красивых баб в Европе эти зловредные католики давным-давно позакидывали в костры, инквизиторы несчастные. Хотя они здесь ещё водятся! Немного, но осталось. Красивую женщину можно встретить, например, даже в Голландии, даже в самом Амстердаме! Правда, это будет вовсе не голландка.
Народа много, и разного. Кажется, вся Европа, Азия и Африка примчались сюда, собрались в одном месте – чтоб послушать меня. Немцы, какие-то темнокожие люди, нашенские, поволжские немцы-переселенцы из Казахстана, китайцы, частенько попадаются корейцы и прочие. Кстати говоря, я их различаю между собой, несмотря на схожую узкоглазость. А наших дорогих казахов и киргизов или, предположим, бурятов узнаю издалека. Машу рукой и здороваюсь. Не ошибся ни разу.
Какие в Берлине разные и интересные люди, если бы вы знали! А как радостно становится на душе, когда они отзываются на мою музыку! Публика – она везде одинаковая: и в больших залах, и на городских площадях. Вы спросите, чем отличается артист, играющий на концертных площадках от уличного? Ответ очень прост. На улице надо сыграть и задеть за душу так, чтобы прохожий просто не смог равнодушно пройти мимо, не остановиться, не насладиться – и только потом заплатил.