Степан неуверенно пожал сутулыми плечами:
– Тоже придурков хватает, но народу больше, может, поэтому не так заметно. Наверное, лучше, чем в прошлой.
Когда он докурили, Степан предложил сыграть. На вопрос Антона, есть ли у него запасной шлем, Стёпа открыл дверцу гардеробной и продемонстрировал семь штук разного цвета и уровня комплектации, неряшливо сваленных на полу.
Антон с трудом вдохнул, у него зачесалось в горле. Все последовательные модели, включая самый последний, с анализатором эмоций, который Антону никогда бы не купили, даже если бы его отец работал на трех работах.
– Дай в пользу, – вырвалось у него, и он сразу осёкся, такую дорогую игрушку никто бы не «дал в пользу», то есть надолго. Если бы иметь такой шлем на Курской дуге, он бы точно все сделал правильно.
– Да бери, – неожиданно сказал Степан. – Я все равно мало играю. Пользуйся, сколько надо. Сейчас срежемся в легенды, а потом бери.
К вечеру Антон, немного пошатываясь от впечатлений, со шлемом под мышкой вышел в сад, ожидая Степана, который обещал отвезти его домой.
В саду курил одетый в смокинг и белоснежную рубашку, подтянутый, причесанный Аркадий Степанович.
– Ну, как время провели? – обратился он к испуганному Антону.
«Сейчас отберет» – подумал Антон о шлеме, но отец не обратил никакого внимания на дорогую игрушку.
– Хорошо… провели, – тихо ответил Антон.
Отец шумно затянулся, похоже на то, как затягивался сигаретой Степан.
– Ты приходи к нам, Антон… – тоже тихо, словно боясь, что его услышат, сказал он.– В гости приходи, обязательно. Ладно? – он пристально посмотрел на Антона своими влажными глазами.
– Да, ладно – ответил Антон и добавил. – Спасибо.
Глава 6
Нина поехала в Каргополье. Она хотела сама посмотреть, как выпекают хлеб в русской печи. Оказалось, что найти рабочую печку в России дело не простое, выпеканием занимались единицы.
От Архангельска до деревни пришлось ехать на старой машине – на бензине, электромобили здесь не использовали.
Водитель был местным, из Ширияхи. Жилистый, небритый мужик, лет шестидесяти, он возил в Архангельск на продажу плетеные корзины, которые сооружали деревенские старухи. Он загрузил Нину на переднее сидение какой-то чудной машины с подходящим для цели поездки названием «пирожок». В дороге сильно трясло и мучительно воняло бензином.
В деревне для Нины приготовили комнату в самом добротном доме – двухэтажном кирпичном особняке, где жил местный глава с семьей. От хозяев Нина с радостью узнала, что на следующий день как раз должна быть выпечка у местной пекарки, Власовны. Ее обещали отвезти в дом к одинокой старухе. Все складывалось удачно, возможно, уже завтра получится все разузнать и быстро уехать из этой глуши.
Дом Власовны стоял в самом центре поселения – деревянный, сильно облупленный, давно не знающий покраски, за исключением ярких резных окошек, которые были выкрашены в желтый и зеленый цвета. Видно было, что хозяйка скрупулёзно следит за ставнями и регулярно подкрашивает их, методично проходя каждый завиток.
Сама Власовна вышла заспанная, нечесаная, в длинной ночной рубашке. Она уставилась на Нину и долго смотрела на нее молча, разглядывая с головы до пят, как будто не слушая объяснений и просьб – посмотреть на выпечку хлеба.
– С Москвы? – грубовато переспросила она, развернулась и ушла в свою комнату.
Нина зашла в горницу, сдаваться она не собиралась.
Из темной раздался громогласный голос Власовны:
– А чё, напеку хлеба-то я. И для Москвы напеку!
Она вышла минут через десять: аккуратно забранные волосы под разноцветный платок, прямое темное платье, слегка облегающее кирпичные выпуклости. Бабка была строгой, она исподлобья взглянула на Нину и прошла на кухню, буркнув:
– Пади сюда-то!
На кухне Нина увидела, наконец, долгожданную русскую печь. Грязно коричневого цвета, засаленная и некрасивая, она была встроена в уголке, высокая, почти до потолка. Труба уходила в стену сзади. Нина внимательно всё рассматривала. Она уже прочитала о различных вариантах устройства русских печек, и ей нужно было выбрать оптимальную конструкцию для стандарта, который потом пойдет на «внедрение в массы».
Власовна молча натянула на себя поблекший фартук, густо пропитанный отсыревшей мукой, и сказала:
– Для тебя одёжки нет, близко не подходи, запачкашь. Хошь – смотри. Тока не подходи!
Власовна говорила короткими, обрывистыми фразами, но будто сцепляла их в одно большое слово, немного вытягивая окончания. Только расцепив обратно эти слова, можно было понять, что она говорит.
Нина не боялась грубости бабки, она приехала с определённой целью и не особо надеялась на гостеприимность, потому не обиделась. Сложив руки за спиной, москвичка тихонько замерла в углу.
Власовна достала и поставила на стол большой чан с тестом, пояснила:
– Тестообычное, замесилавчеравночь. Мукаводасоль эта…
Нина кивнула, в голове повторяя и осмысливая, что трандычит старуха.
Бабка расставила на столе круглые сковородки и ловко выложила на них кругляшки бледного теста. Раскладывая, затянула какую-то скулящую старую песню, сначала тихонько, словно стесняясь, потом все громче, видимо это была ее привычная молитва на хлебопечение. От музыки своей бабка начала добреть, на лице появилась кривоватая улыбка. Она накрыла все сковородки большим цветастым полотенцем и повернулась к печи.
– Теперь огонь надо, – сказала она, то ли себе, то ли гостье, видимо, все-таки считая себя обязанной объяснять.
Сбоку у окна с короткими скучными занавесками сложена была небольшая поленница.
– Дрова сухия нада, – приговаривая, набирала Власовна поленья и складывала из в горло печи, – Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы, ложу с зазором, – объясняла она, складывая из деревяшек аккуратную квадратную конструкцию. Когда вся горловина была заполнена, Власовна развела огонь и повернулась к Нине:
– Теперь часа два будет прогорать, тепло щас будет, – сказала она и села за стол, будто в нерешительности.
Обычно она делала свои дела, пока огонь расходился в печи, но тут Власовне стало неудобно, да и страшновато оставлять москвичку одну, вдруг прикарманит что-нибудь. Придется сидеть с ней, глаз не спускать. Старуха покосилась на стоящую Нину и пододвинула ей стул.
Нина села и улыбнулась. Она знала, что может обаять многих, и бабку не считала исключением.
– Как вы тут живете, расскажите, – подперев рукой подбородок заинтересованно спросила Нина.
Через два часа со стороны могло показаться, что москвичка и Власовна лучшие подруги. Нина по полной раскрутила бабку на рассказ о своей жизни – и про детство, и про школу, и про первую любовь. Власовна растаяла и превратилась в теплую, пышущую добром деревенскую старушку.
Она выболтала Нине всё. Первого ребенка потеряла в родах. В деревне не было врача, потом родить уже не могла. Муж, геолог из Архангельска, приехавший и осевший в деревне, ее любил, и дом этот срубил, и по хозяйству все делал, а однажды ушел на охоту, а его там подстрелили – туристы какие-то, ездили по лесам, без умения стреляли, туры такие были, из Москвы, для тех, кто любит поострее, единение с природой, вроде как. Стреляли вкривь и вкось, деревья ломали, сорили. И в мужа попали, две пули – под лопатку справа и ниже, в печенку. Он только до дома и успел дойти, рухнул во дворе и помер. А Власовне тогда было только лишь сорок лет. Схоронила и вдовой осталась.
А хлеб она печет сызмальства – ее бабка учила. По хлебу она все знает. У нее хлеб самый лучший – живой, настоящий, через три дня – все как свежий. Ни одной добавки нет, только натуральное!
Наговорившись, Власовна опомнилась и вскочила к печи. Она уже намного любезнее объясняла Нине, что делать дальше. Массивной косолапой кочергой она сгребла все тлеющие угольки из горловины наружу, смахнув их в специальные отверстия на панели перед заслонкой. Отверстия использовались как газовые конфорки на плите – уголь снизу давал тепло и возможность разогревать еду и воду.
Выудив из угла за печкой деревянное весло-лопату, старуха поставила на нее сразу две сковородки с кругляшами теста и подала москвичке, тем самым благодушно разрешив ей участвовать.
Нина, вроде как обрадовавшись, с благодарностью лопату приняла, но немного покачнулась – вес у сковородок был немаленький.
– Суй, милая, разогрелось, – проворковала Власовна.
