Книга В этом мире, в этом городе… - читать онлайн бесплатно, автор Коллектив авторов. Cтраница 5
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
В этом мире, в этом городе…
В этом мире, в этом городе…
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

В этом мире, в этом городе…

Млечный Путь

Гулять в сосновом лесу ясным днём в пору цветения ландышей – ни с чем не сравнимое удовольствие. К терпким запахам сосновой хвои и смолы примешивается тонкий, дурманящий аромат цветов, которые матово светятся под широкими листьями, словно рассыпанные крупные жемчужины. Они прячутся в ложбины, в лощины, жмутся поближе к могучим соснам, пока светотени по-хозяйски делят лес…

Гуляю в лесусреди ландышей.Млечный Путь.

Slow life («медленная жизнь») – движение, объединившее множество людей из самых разных стран мира. Адепты Slow life руководствуются желанием жить неспешно, наслаждаясь повседневными моментами. Завоевание новых и новых рубежей, карьерная гонка не являются приоритетами для сторонников «медленной жизни»; они не лентяи, они, скорее, гедонисты, стремящиеся каждый день своей жизни прожить не зря.

Одним из самых популярных пособий по Slow life, первые предпосылки которого появились ещё в середине 80-х, является книга канадского журналиста Карла Оноре «Похвала медлительности» («In Praise of slowness»), переведённая на 30 языков.

Гость

Сегодня ко мне в гости без стука ворвался ветер. Переворошил все бумаги на столе, перешерстил волосинки коту на хвосте, запарусил занавеской, словно приглашая за собой… Сначала увлёк на балкон, а затем я и сама не заметила, как оказалась во дворе. Там было так хорошо после душной надоевшей комнаты, а ветерок всё кружил вокруг, обволакивая запахами летнего вечера…

Город заснул.Гуляем вдвоём —ветер и я.

Мамин портрет

Здесь одиночество меня поймало в сети.Хозяйкин чёрный кот глядит как глаз столетий,И в зеркале двойник не хочет мне помочь.А. Ахматова

На книжной полке стоит в простой деревянной рамочке мамин портрет. Её последняя прижизненная фотография. На нём видны царапины. Любимец мамы, чёрный кот Шаян, после её смерти каким-то образом умудрился забраться именно на эту книжную полку и долго трогал лапой портрет…

Портрет в простой рамке.Два жёлтых тюльпана.Надолго ли разлука?

Евгений Баратынский

Признание

Притворной нежности не требуй от меня,Я сердца моего не скрою хлад печальный.Ты права, в нём уж нет прекрасного огняМоей любви первоначальной.Напрасно я себе на память приводилИ милый образ твой, и прежние мечтанья:Безжизненны мои воспоминанья,Я клятвы дал, но дал их выше сил.Я не пленён красавицей другою,Мечты ревнивые от сердца удали;Но годы долгие в разлуке протекли,Но в бурях жизненных развлёкся я душою.Уж ты жила неверной тенью в ней;Уже к тебе взывал я редко, принуждённо,И пламень мой, слабея постепенно,Собою сам погас в душе моей.Верь, жалок я один. Душа любви желает,Но я любить не буду вновь;Вновь не забудусь я: вполне упоеваетНас только первая любовь.Грущу я; но и грусть минует, знаменуяСудьбины полную победу надо мной;Кто знает? мнением сольюся я с толпой;Подругу, без любви – кто знает? – изберу я.На брак обдуманный я руку ей подамИ в храме стану рядом с нею,Невинной, преданной, быть может, лучшим снам.И назову её моею;И весть к тебе придёт, но не завидуй нам:Обмена тайных дум не будет между нами,Душевным прихотям мы воли не дадим,Мы не сердца под брачными венцами —Мы жребии свои соединим.Прощай! Мы долго шли дорогою одною;Путь новый я избрал, путь новый избери;Печаль бесплодную рассудком усмириИ не вступай, молю, в напрасный суд со мною.Не властны мы в самих себеИ в молодые наши леты,Даём поспешные обеты,Смешные, может быть, всевидящейСудьбе.

Сергей Малышев

перо и время

Неподражаемый Баратынский

Подражатели есть у каждого незаурядного поэта. А уж чужие находки использовать – дело самое естественное, на этом вся поэзия и держится. Не случайно Анна Андреевна Ахматова и Владислав Фелицианович Ходасевич всю жизнь перечитывали Пушкина и всякий раз открывали для себя что-то новое и нужное.

Я тоже иногда перечитываю Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Есенина, Заболоцкого, Пастернака… Восторга при этом не испытываю, просто любуюсь сделанным ими и думаю – как это сделано? Всё-таки интереснее, чем телевизор смотреть. И никогда не возвращаюсь к стихам Евгения Абрамовича Баратынского. Те три или четыре стихотворения, которые когда-то сразили меня наповал, я и так помню почти наизусть. И понимаю, что «развинчивать» их мне не по силам. Все они подходят под определение «философская лирика».

Мысль и поэзия… Сразу вспоминается пушкинское «Поэзия, прости Господи, должна быть глуповата». То есть излагать свои раздумья в ритмизированный форме необязательно, прозы для этого вполне достаточно. Всё-таки стихи предназначены для передачи переживания, настроения. Как там у Верлена? «Довольно музыки одной». Если же и появляется в стихах мысль, то это не какая-то глубокая мудрость (хотя иногда и может оказаться такой), а попытка передать ощущение мысли, эмоций, которые она вызывает.

Странный комплимент сделал Александр Сергеевич Баратынскому: «Он у нас оригинален, ибо мыслит». Как будто сам гений творил легко и просто. «Ангел точности» (по определению одной французской исследовательницы) думать умел ох как хорошо. Его черновики показывают, что к гармонии и ясности он шёл через хаос в собственной душе, – а для этого нужен ум дисциплинированный и настойчивый. Да и его проза, даже мелкие наброски, настолько богаты идеями, что уже второй век хватает их для написания огромного числа статей и монографий.

Среди настоящих поэтов людей, не умеющих думать, нет.

Философская лирика Фёдора Ивановича Тютчева – глубока она или нет, это другой вопрос – формально сделана довольно просто. Советский поэт Николай Николаевич Ушаков, прекрасный версификатор, в стихотворении «Бино» продемонстрировал один из приёмов, на которых работал безусловно гениальный творец – гениальный всё-таки в «чистой» лирике, без всяких там философий:

Я знаю,трудная отрада,не легкомысленный покой,густые грозди виноградадавить упорную рукой.Вино молчит,А годы лягутВ угрюмом погребе, как дым,пока сироп горячих ягодне вспыхнетжаром золотым.Виноторговцы – те болтливы,От них кружится голова.Но я, писатель терпеливый,Храню, как музыку, слова.Я научился их звучаньеКопить в подвале и беречь.Чем продолжительней молчанье,Тем удивительнее речь.

Последние две строчки – чем не тютчевские?


Похоже, Баратынский неповторим.

Он, усвоивший легкость Батюшкова, Жуковского, Пушкина обдуманно утяжелил, архаизировал свой поэтический язык и создал несколько шедевров, в которых мысль, чувство, интонация и образ сплавлены воедино.

В России сейчас одновременно творят сотни интересных поэтов. Автор считается явлением, если у него есть с полтысячи читателей. Из которых едва ли десяток понимает, что же на самом деле выдаёт на-гора их кумир. Угробить жизнь, чтобы создать парочку шедевров, которые всё равно фактически никто не поймёт? Обидно как-то. Лучше творить эффектное – и быстренько. Что и делается.

Так что рядом с Баратынским не встанет никто.

Николай Беляев

«Здравствуй, радость моя усталая…»

* * *Здравствуй, радость моя усталая,стариковская, неоглядная!Наши годы – мелькнули стаямиперелётными, листопадными…Где они – за которым облакомчто трубили – не так и важно.Посидим за кухонным столиком,помолчим… Умирать не страшно.Что-то сделано всё же хорошее,что-то выросло из желанного,в новый век заглянули, пожили,наглотались его туманами…

«На последней прямой…»

* * *На последней прямойне щадят ни коней, ни моторов.На последней прямой —гонят, всё выжимая из них.На последней прямой —не до праздных глухих разговоров.Бормочи, не стесняйся,из глубин твоих рвущийся стих!

«В душу запавшие с детской поры…»

* * *В душу запавшие с детской поры,(ввек не найти живописней и краше!) —волжские кручи, холмы и бугры,это былинное зрелище наше.Этот – до Каспия – дивный простор,рощи и пажити, и деревеньки,эхо Урала, предчувствие гор,память Орды, Пугачёва и Стеньки.Нам не уйти от тебя никуда,вечно звучит твоя музыка в сердце —золото, синь, голубая вода,небо, в которое не наглядеться!

«Снег выпал, как всегда – прекрасный…»

* * *Снег выпал, как всегда – прекрасныйи чистый снег.И над землёй сияет месяц ясный,льёт ровный свет.И что-то явно деется с душою —молчит, светясь.Ей снова по плечу – большое,что держит насна этом сине-белом свете:твори, пророчь!На неразгаданной планете,летящей в ночь.

«Ах, молодость! – не сдуру ли? – полез…»

* * *Ах, молодость! – не сдуру ли? – полезна стену, на скалу береговую,без снаряженья, без страховки, безверёвок, крючьев… Понял, чем рискую, —когда до верха – метра три, а вниз —и глянуть страшно – берег, осыпь, камни…и под ногами – узенький карниз,а вверх – крошится сланец под руками…Завис, завис, дурак, над Ангарой!На том карнизе – стой, зови подмогу…Вжимаюсь в стенку: «Что же ты, герой?Допрыгался? Куда поставишь ногу?»Но ищут пальцы и глаза – возможный путь,шиш – кварцевый с кулак – надёжен вроде,и трещина – расширь её чуть-чуть —опорой станет, и сосновый кореньповыше – в трещине – поможет одолетьи уцелеть, и выбраться…Спасенье —в одном рывке.А дальше – можно петьи любоваться Ангарой осенней!Рывок, и – выдержали кварц и корешок —я наверху, в траве лицом горячим…Не торжествую – был от смерти на вершок.Мне повезло… Случайно, не иначе…Сочувственно насмешлив лик Удачи…Тяжёл и тёмен глаз её укор.Я – знаю, чую на себе его с тех пор.

«Поэт в столице больше, чем поэт…»

Евгению Евтушенко

* * *Поэт в столице больше, чем поэт.Поэт в провинции – талантлив или нет —он что-то вроде местного придурка,не выше пешки шахматной фигурка.И сколько к небу взор не возноси —так было, есть и будет на Руси.Но – живы, свищут в роще соловьи:«Пой, не скрывайся, милый, не таи!»

«Невидимы, под козырьком крыльца…»

* * *Невидимы, под козырьком крыльца,сидим мы за полночь, от родины отца,от Костромы, в недальнем далеке,он чуть поодаль – на одной доскекрылечка нашего сидит…Нам хорошо.Мы чувствуем: меж нами – тьма и сырость,меж нами время навсегда остановилось,и нет его, как будто, да и чтомы называли временем когда-то?Лишь воздух, холодящий поры щёк,и звёздной бездны яма…Маловатомы говорили с ним…А он мне далтак много – мне вовек не отдариться.Я многого не понял, не узнал,и чувствую себя теперь тупицей,бездельником, плохим учеником…Он смотрит – сбоку, вопрошающе, сурово,а у меня застряло в горле слово,и по щеке слеза бежит тайком…– Прости, отец! За всё меня прости!– Чего уж там… Всё позади. Сиди…

«Почти две тысячи моих стихотворений…»

* * *Почти две тысячи моих стихотворений —итог скорее грустный, чем весёлый.Почти две тысячи ударов головой,несчётное число ударов сердца —о стены каменные и стальные двери,о стены, разделяющие нас:– Услышьте, спорьте или – улыбнитесь!Я не для вечности – для вас дышал, творил.

«Не старость, нет…»

* * *Не старость, нет.А всё же первый снегсверкает, чист, стеклянно-сух, бесстрастен.Ещё вчера его слепой набег,его круженье я назвал бы счастьем.А ныне я стою, задумчив, тих,смотрю на снег – подарок рваной тучи…Я старше стал. На этот снег. На стих —вчерашний, холодно-наивный и блескучий.

«И – мимо, мимо весны…»

* * *И – мимо, мимо весны,мимо лета, мимо осени, мимосамих себя и мимо своей эпохи…В Курземе, не добежав до моря,валуны навсегда увязли.Кажется – только мимо Землине удалось никому промчаться.Велта КалтыняТо ли юность окликнула,то ли опыт труда и лишений,бесконечных обманов,с которыми каждый знаком,но похож я сегодня на камень,валун обомшелый,в чистом поле лежащий,заброшенный к нам ледником.Под развесистой клюквойчужих философских суждений,я лежу под покровом мечтаний,метаний слепых,в переливах тональностейвешнего света и тени,в отраженьях на плёночке волжской,и где-то в пространствах иных.Светит солнце, и суша опять разрастается,травы сорные сыплют на раны свои семена.Вьюга к вальсу зовёт,кувыркается, чуть издевается:– Что один-то? Ведь полночьглуха и, как прежде, – темна…Голубые и синие, рыжие мамонты вымерли.Не приходят бока почесать об меня уже тысячи лет.Бородатый геолог один меня знает по имени,да ещё прозорливая Велта,хороший латышский поэт…Это время распада, разлада,оборванных связей,нищеты и разбоя,и поиска новых путей,перекройки миров,столкновений Европы и Азий,под припляс хороводныйязычески-тёмных страстей.Я под небом лежу, постигая вселенскую Тайну.Тайну Света и Тьмыв паутине межзвёздных лучей.Притяжение душ в этом миресовсем не случайнои подвластно Любвии Природе, всеобщей, ничьей…

«Я – клоун зеленомордый…»

* * *Я – клоун зеленомордый,пастой зубной раскрашенный,я улыбаюсь грустно,в руке – апельсин всегдашний —как солнышко всем сияет,весь мир собой освещает!Я не ем апельсинов.Я раздаю их детям:– Живите честно, красиво,как следует жить на свете.Не так, как мы умудрились —веселей, бесшабашней!Сияйте, не торопитесьи помните: жить – не страшно!

Андрей Битов

переводы сур Корана

О человек!

(Сура 36)

Ужель не хочет человекПонять, что он из капли создан,С Творцом торгуясь весь свой век,Забыв, чьи есть вода и воздух?Он предлагает притчи нам,Как будто послан мимо цели, —Кто может жизнь сухим костямВернуть, когда они истлели?Создатель Неба! Ты одинИсполнен необъятным знаньем.Ты – моей воле Господин,И Ты – узда моим желаньям.Иначе – только взблеск и вскрик —И помыслы мои иссякли…Всё это длилось сущий миг,И бритва воплотилась в капле.

Отсрочка

(Сура 77)

Нас шлют вдогонку друг за другом,И мы летим во все концы,Оповещая круг за кругомВесну конца. Конца гонцы,Мы чертим грани различеньяДобра и зла между собой,Предупрежденья иль прощеньяНе возвестив своей трубой.Но что обещано, то будет…Но не сегодня, не сейчас.И грешник всё ещё подсуденЛишь в смерти. Как один из вас.А то, когда погаснут звёздыИ распадётся небосвод,Вам не страшней шипов у розы,Что преподносит вам Господь.

Ашшар

(Сура 94)

Не мы ль раскрыли грудь тебе?И залили души пожар?Не уступи свой мир борьбе!Аллаху Слава! и – ашшар!Не мы ль возвысили ту честь,К которой частью ты приставлен?Сумей же дни свои прочесть,Пролистывая страницы Славы…Как вдох и выдох, мир живёт:Наступит время сбросить ношу,И облегчение придётИ тяготы твои раскрошит.Да, облегчение придёт!Тащи же ту же тяжесть в гору.За высью – высь, за годом – год…Но связи нет меж них, ни спору.Трудись! пока спекутся жилыВ броню от неустанных битв…Отдай свой долг – верни все силы:Труд – продолжение молитв.

Аззальзаля

(Сура 99)

Когда в конвульсиях ЗемляИзвергнет бремяИ будет повернуть нельзяВспять время,То будет явленная речьЗемли и Неба,И в ней дано будет испечьПодобье хлеба…Разделится, толпа с толпой,Людская лава,Как разлучает нас с тобойЗдесь – слава.Добра горчичное зерноИ зла пылинкуВ одном глазу и заодноУзришь в обнимку.С терновым лавровый венецВ одной посуде…И сварят из тебя супец,А не рассудят.В тот день, когда вскипит Земля…Аззальзаля!

Перевод Андрея Битова


Лоренс Блинов

Ночной тополь

поэма

«Кто мог знать, волнуется онили нет… сложная глубокая душа»И. Бунин «О Чехове»1…то умолкал он, слегка покачиваясь,А то порой пламя какое-тос ног до головывнезапно окутывало егосумеречно-белесоватой рябью,и весь он словно светился изнутриневысказанными своими тайнами,и степь,степь неогляднаявсякий раз оживалаи шелестела едва слышнов каждом его затаённом вздохе.Тихо и осторожно,стараясь не спугнуть ни один блик,входил я в этот воздух,в эти серовато-замшелые сети,это трепетанье,надеясь уловить, высмотреть, понять:как же это он слагаетсвою прозрачную прозу —нет, лучше сказать —свои пронизанные серебристым мерцанием,и струящиеся в глубину корнейстихи.Я недоумевал:откуда в нём,таком, с виду стройном,элегантном даже,так много первобытных лишайников,мха дремучего…Откуда в нём эта паутина,это серое висенье умаявшейся летучей мыши!И ведь он будто бы понимает эти муки,эту влажную вселенскую дрожьзатаившегося кокона,а самое главное – тогда,когда ветер! —и как только ему удаётсятак преобразиться:стать обыденными похожим неожиданнона всех,на всё окружающее,и в этой пьесе своейон так же буйствует,так же ораторствуетв сумеречном своём запале,и он столь же по-актёрски деятелени неприметен, как все.Но – крылья!Крылья у него, кажется, и тогдабудто вдвое больше, чем у всех прочих —тех, кто подобно ему, всё же силится взлететь,но, увлекаемый незримым ужасоммгновенного небытия,оказывается театрально изувеченной,трафаретно изувеченной чайкой,неестественным и отвратительно красивым узоромраспластанной на мокром пескедекоративного побережья.Но когда он начинает бытьуж совсем ни на кого не похожим,и пробуждается изнутрилёгкое полыхание и лепет —это тогда,когда ветра-то как раз и нет!И луны нет.(Но что-то всё-таки серебрити как-то слегка зажигает его седину.)Тогда до меня долетает вдругэтот тихий прохладный шёпот,и я начинаю понимать:«нет, это не пустяк —листвы безлунной трепетанье,и это трепетное таяньетончайших бликов и…»Но вот я,стараясь быть ещё более неприметным,чем его безлунная тень,приблизилсяк раскрытым страницам его повести,и будто бы совсем случайновзглянул туда,куда он был устремлёнвсей своей непреднамеренной листвой.2Ах, вот оно что! —совсем невдалекечерез дорогуробкое деревцечуть выступалоиз недвижного пространстваночного закулисья,всё окутанное лимонным светомвесьма кстати оказавшегося рядомфонаря.С чуть приметной застенчивостью(почти кустик,только уж очень высокий)стояла она,стройная молодая липка,вся прозрачная листвойперед бархатной портьеройбезмолвного ночного театра,стояла она,единственная актрисана той обнажённой сцене тротуара,чуть покачиваясь,совершенно, как и он иногда(только ещё призрачнее и невесомее),и вся излучала такую тишину,такую щемящую свежесть,недоступную банальным рукоплесканиям,что и я ощутил,почувствовал, что весь погружёнв эту тёмно-сиреневую маятутополиной страсти,что руки мои покрываются уженежно-серебристой замшелостью,слегка фосфоресцирующей в темноте,что глаза, мои глаза —уже не мои.3Я,прежде не допускавший и мысли,что за столом поэтаможет быть какое-то и иноеосвещение,кроме лунного,всегда презиравшийобнажённую мишуру торшерови полуночных фонарей(свеча – и та смотрела на меняс насмешливым подозрением),Яобнаружил здеськаким-то внутренним зеркалом,что начинаю видеть то же, что и он,мой неуёмный серебристолистый воздыхатель,что и дышу-то яуже не своей листвой —что это – он, он,что я, так же, как и он,весь окутанный тем же трепетаньем,устремляюсь куда-то,бормоча и пошатываясь;и совершенно так же, что и он,не понимаю уже —как можно чего-то иного желать,что-то иное видеть,кроме этого одинокого фонаря,этого ослепительного и бесстрастногосветового потока,и такой нежной под ним,зеленовато-прозрачной,чистойпосле вечернего дождямолодой липки;и что разве столь уж необходимо,чтобы что-то ещё,какие-то особые слова,чтобы какой-то иной ветер,какой-то ещё спектакль состоялся,дабы выразить,попытаться высветить то,что невозможно,чего не может быть,потому что…чего уже никогда…Корни мои ощутили упругую свежестьи полноту.Лёгкое мерцающее покалываниеглубоко заструилось где-то внутри стволаи охватило, поднявшись, вес ветви,всю мою листву – целиком.4…А утромон – вполне будничен, запылён,сер и обветшал. И – боже! —кажется, – в очках и с бородкой(и с зонтиком – в виде трости);и я едва узнаю его,непроизвольно обернувшись.Он вежливо и галантнозастывает в приветствии,словно бы приподняв шляпу…Но не говорит ни слова.

Галина Булатова

Небушко

Уже ноябрьски строгаДорога между городами.Гуляют по полю стога,Припорошённые снегами.Под взором туч отяжелев,Бьёт в лобовые стёкла ветер,Но кружевами ришельеВстают берёзы на просвете.О расставание, замри!О время, выпростай объятья!Два сердца у моей земли:Одно – Казань, одно – Тольятти.Мой неотъемлемый вокзал,Чьи ожиданья несказанны…Тысячелетняя Казань,Ты знала дух прабабки Анны!На старой карточке – онаИ прадед Голышев Василий.Ах, жаль – другие именаВ том прошлом улицы носили.И Рыбнорядской нет уже,Где шли под ручку чинно двое,И не разгуливать душеАдмиралтейской слободою.Лишь неизменный небосводВсё приближает перспективы —И фото «Хлебниковъ» живётИ «сохраняет негативы».Каким-то чудом из былинЖизнь возвращается по кругу.И самый нежный исполинВо тьме мою целует руку,Рассеяв снов тревожный рядПри неумолчном крике чаек… —Там белокрылый АвтоградДуши в мятежнице не чает…Родные, как пройти пути —Мучительные, родовые,Где дробью перелётных птицПронзает небушко навылет?

«Хрупко синица тинькнет…»

* * *Хрупко синица тинькнетНа волоске от дня.Если рассвет утихнет,Ты разбуди меня.Лето свернулось в коконНа годовой ночлег.Синим квадратам оконСнится из детства снег.

Горлица

Прибиралась в горнице,Тихо щебеча,Но таила горлицаВ горлышке печаль.Думушка былинная,А работа – быль:Сдула бы пылиночки —Вытираю пыль.Что по доскам босая —Рана не страшна,А саднит занозоюГорлинки душа.Трепетная веточка,Хрупкий стебелёк,Если б только весточкуТы подал, сынок.

Дедушка мой Булатов

Моему дедушке

Петру Степановичу Булатову

Память ценнее клада, если добро в судьбе…Дедушка мой Булатов, вспомнилось о тебе.Вглядываюсь в начало: кто-то скромней едва ль —Долго в шкафу молчала страшной войны медаль.Это и мой осколок – жизнью неизлечим.…Сельский директор школы слову детей учил.Светлой души, нестрогий – с лёгкостью я поймуТех, кто с других уроков тайно сбегал к нему.Письма писал – от Бога, всяк ему бил челом:Было не так уж много грамотных на село.Добрая слава греет щедрого на Руси:Что отдавал на время, то забывал спросить.Ну же, баян, играй-ка вальсы амурских волн!Старая балалайка, вспомни байкальский чёлн!Дедушка мой Булатов, в камне – овал простой…Правнук уже в солдатах, правнучка – под фатой…

Папе

С дрожью входило, стирая чертыВремя у тела в больничной постели.До голубого безмолвья светлелиПапины синие прежде глаза.Кто-то чужой на разрыве дышал,Хищно змеились лиловые трубки.В окна листом (или сизой голубкой?)Папина билась душа: «Отпусти…»И, неизбежному дверь отворя,Утру молилась Святая Татьяна.Падал вчерашний листок покаянноНа ослепительно-траурный снег.

«Не напоказ – в себе свой храм ношу…»

* * *Не напоказ – в себе свой храм ношу,Но звон колоколов пронижет время.Когда-нибудь счастливо напишуЯ лучшее своё стихотворенье.Но сколько нам отмеряно годовДо бронзовой, ручной работы, точки?Аукцион. Ваш лот уйти готов —И зазвучат бесстрастно молоточки.

Ивану Данилову[5]

Да, мы любуемся дерзкими,которые здесь и сейчас,которые с возраста детскоготянут на силача.Отмеченные медалямии звёздами всех мастей,которые зажигали мыот искры на бересте.Но будет что на поверку,когда отгорит, отойдётпрекрасными фейерверкамиукрашенный небосвод?Какою горькою пыльюосядут их именана творческом изобильево всякие времена?Хоть я не из той породы —мне ближе терпенья труд,я знаю, славные годысами меня найдут.Между любовью и болью,где-то на склоне лет,звёзды крупною сольюлягут на мой хлеб.

«Со скрипом ломались перья…»

* * *Со скрипом ломались перья,Не в силах строке помочь.Бунтующе хлопнул дверьюУшедший в сырую ночь.И свет золоточервонныйСсыпала с него листва,И тень человека в чёрномМанила его из рва.Босая, в излёте танца —За суженым по струне.Но хватит ли слёз остатьсяВ безумной его стране?И пить на краю траншеиС дождями на брудершафт?Всё туже сжимает шеюПредательский алый шарф.Легонько заря коснётсяНевольного палача, —Любимое насмерть солнцеЗайдёт с твоего плеча.

Дорога в Казань

Дорога тянется туда,Где хлыст могучих камских водУ берегов своих пасётХолмов зелёные стада;Где за рекою косогор —Приволье ёлок и берёз,И завораживает взорТясячелистник в полный рост;Где в казане меж гор кипятЗакаты с привкусом надежд,И невозможный взят рубежДо неизбежного тебя;И где, предвосхищая вздохВосторга с грустью пополам,Гуляют месяц со звездойПо бирюзовым куполам.

Елена Бурундуковская

«Прощальная краса. В окошки бьётся осень…»

* * *Прощальная краса. В окошки бьётся осень.Иди, её встречай, запутайся, робей.Пока ещё сквозь сон. Очнёшься ровно в восемь.И партия сдана с будильником в борьбе.Иди сводить мосты и подводить под схемы.Всё рушить и губить. И пестовать опять.Вести потерям счёт. И думать, что мы, где мы.И в хляби ноября разверстые ступать.Не нравится – не пей отравную микстуру.Несолоно хлебай протёртый супчик дня.Всё кончено. Прошло. А вдруг, и вправду, сдуру,Ещё последний взор, последний сноп огня.Пожаром озарит поблёкшую округу,Раздразнит, распалит опять из озорства…Невыспавшийся кот пророчит боль и вьюгу.Крадётся по пятам бездомная листва.