Домашний рай
Колосов оживился.
– Совершенно верно! Сколько я видел случаев, когда переучившиеся студенты попадали в «двадцатку», в «дурку», проще говоря. Помните Танаева, у которого, видимо, крыша поехала? Лишил жизни однокурсника ни за что ни про что. И, как водится, шерше ля фам, французы не дураки, знают, где копать.
– А, может, и здесь тоже шерше ля фам? Рядом с ним как раз находился его, так сказать, соперник, Женька Бирюков.
Колосов широко улыбнулся.
– Ну это вряд ли, Саша. Ведь медицинская экспертиза показала, что никаких причин сомневаться в естественности смерти нет. Скорей всего то, о чем я говорил: перегрузки, стресс, связанный с ним. Семен все близко брал к сердцу, неравнодушный человек был. Видимо, все и наложилось. Я понимаю, вы не можете с этим смириться, но надо пережить. Бедная мать, представляю, что она сейчас испытывает. Если бы вы знали, Саша, как жаль мне его, сколько мы могли бы с ним наворотить!
– Максим Андреевич! Мне надо бы забрать вещи Семена, возможно, трудовую книжку из отдела кадров, другие документы.
– Конечно, конечно. Вы же с ФРТК тоже? На старших курсах у вас появится пропуск, а пока я выпишу разовый. Пойдемте со мной, заодно покажу место, где работал Семен.
Колосов неторопливо вытер рот салфеткой, вынул из футляра очки, снова надел их, положил футляр в боковой карман пиджака, и они, миновав обедающих, покинули кафе.
– Вы раньше были в «Граните»? – поинтересовался Максим Андреевич, когда они шли по Ленинградскому проспекту, по которому с шумом проезжали «Жигули» да «Волги».
– Еще нет, – ответил Нахимов. – На третьем курсе будем ездить в базовый день.
– Вот и отлично, заодно посмотрите свою вторую альма-матер.
Через пять минут они подходили к внушительному, темно-желтому, сталинской постройки, зданию. Оно казалось чудовищно большим, особенно на фоне пустынного бульвара, разбитого рядом. В обед сотрудники предприятия прогуливались по нему после сытного обеда, наблюдая за праздными гостями столицы да вечно выходными домохозяйками с малышами, что деловито вышагивали с лопатками или санками, в зависимости от времени года. И точно, весна сменяла зиму, в природе все менялось, но только не в секретном «ящике». «Гранит» был и в самом деле огромной конторой. Созданный после войны, он постепенно разрастался, превратившись в исполинскую махину. И работало здесь несколько тысяч людей.
На сером здании, шедшем кругом, не имелось ни одной вывески, хоть как-то намекающей о сути организации, и поэтому все москвичи знали, что это «ящик». Рано утром длинная человеческая гусеница заползала в здание, похожее на перевернутого бегемота с торчащими вверх лапками. Сходство придавали две пары башен, симметрично окаймляющих основной корпус.
Колосов предъявил охраннику в стеклянной будке пропуск с неожиданно красной корочкой, велев Нахимову ждать, пока он не выпишет бумагу.
Нахимов знал, что «Гранит» имеет сообщение и с метрополитеном, откуда напрямую идут различные грузы, вплоть до запчастей к ракетам и прочему военному оборудованию. Холодная война шла к своему апогею. Уже и бывший голливудский актер, а ныне любимый американцами президент Рейган обозвал Советский Союз империей зла, уже и наши генералы заговорили об асимметричном ответе, так что военные отрасли обеих держав-вершителей судеб трудились в поте лица в две, а то и в три смены. Ученые «ящика», кроме своей работы, где рассчитывали формулы, которые предназначались для стрельбы по потенциальному противнику – США, еще и преподавали физтехам. Нахимов помнил, как Семен говорил, что все преподаватели там тем и сильны, что совмещают обучение с практикой. Один из профессоров по фамилии Ронин, острейший ум, специалист в области цифровой обработки сигналов порой делился своими соображениями о текущей мировой ситуации и со слушателями. «Японцы, конечно, продвинутый народ, но своих мозгов у них не хватает, они берут заготовки запада… Рейган правильно сделал, что ударил по Ливии, я бы тоже отомстил…»
Семен сказал, что в этом профессоре говорила желчь из-за не реализовавшихся амбиций. Оказывается, сидя в «ящике», он открыл алгоритм быстрого преобразования Фурье, но нигде его не опубликовал и приоритет ушел к западным ученым. Так это или не так, проверить было нельзя, но с тем, что профессор знал свое дело туго, никто не спорил.
Такой вот он был человек, Ронин. Не заглядывая в конспекты, выводил мелом на доске километровые формулы, да и думал быстро. К пресловутой системе физтеха, где студентов загружали лекциями и семинарами с девяти до семи вечера относился отрицательно. «Эх, не надо так с молодыми, ведь им и погулять хочется. А вы на них все накидываете и накидываете. Так и крыша поехать может. По сыну своему сужу, поэтому и вас жалею…»
Наконец, появился Колосов с временным пропуском в руках. Александр протянул паспорт и прошел в святая святых. Они оказались на просторной площади, где имелись и другие здания, побольше и поменьше.
Колосов махнул рукой направо, сказав, что там располагается аспирантура и там же проходит обучение студентов. В дальнем углу – цех точной механики, где изготавливают детали для боевых ракет. Имеются и другие цеха да лаборатории, только туда не пустят.
– Давайте зайдем сначала в бухгалтерию. Семен ведь у меня в отделе на полставки работал. У нас здесь, знаете ли, ушлый народ. Такой случай был. Один физтех с пятого курса ушел по идейным причинам в армию, а деньги на его имя кто-то исправно продолжал получать. Но я проконтролирую, чтоб никаких махинаций с именем Семена не было.
Бухгалтерия располагалась в отдельном здании, там же, где и столовая. Колосов подошел к одной из женщин, сидящих в просторном кабинете. Та сказала профессору несколько слов, от которых тот поморщился, как от зубной боли. Потом что-то написала на листочке бумаги и протянула Колосову.
– Без доверенности от законного наследника получить никак нельзя, – вздохнул Максим Андреевич, вернувшись к Нахимову. – Но я кое-что придумал! Мне добрая бухгалтерша сообщила, сколько причитается Семену. Сто девятнадцать рублей тридцать две копейки. Мы так сейчас сделаем. У меня с собой, естественно, такой суммы нет, но я сейчас пройдусь по коллегам и одолжу у них искомую сумму. Отдам ее вам, а вы вернете деньги после того, как получите доверенность от матери Семена.
В отделе кадров дело обстояло ровно таким же образом. Там сидела симпатичная кадровичка. Максим Андреевич сделал ей комплимент, видно было, что он не из тех сухарей, которые видят перед собой только формулы. «Ничто человеческое ему не чуждо», – отметил про себя Нахимов. Та сухо улыбнулась, посетовала на преждевременный уход из жизни Семена Весника, но трудовую книжку выдавать без доверенности наотрез отказалась.
Колосов развел руками, считая, что трудовую книжку можно было бы выдать и без всякой бюрократии. Затем поспешил к коллегам и вернулся через некоторое время, имея в руках искомую сумму. Нахимов только восхитился такой проворности. Профессор отмел все возражения студента, страшно смущающегося того, что наделал столько хлопот занятому человеку, но Максим Андреевич даже слушать не стал.
– Пока мама Семена все документы оформит, времени много пройдет. А деньги ей сейчас очень даже понадобятся!
Нахимов робко взял деньги и сложил в кошелек. Там было четыре фиолетовые бумажки с портретом Ленина номиналом в двадцать пять рублей, один красный червонец, голубая пятерка, зеленый трояк и, наконец, два бежевых рубля. Все, что заработал Семен в «Граните».
– Это еще с учетом премии, – прокомментировал Колосов, – а то и вовсе гроши бы насчитали. Пойдемте в наш кабинет, посмотрите, где Семен работал, там и вещи его кое-какие остались.
Они поднялись на третий этаж, прошли мимо кабинета с надписью на двери «По общественным делам и пустякам не беспокоить!»
Колосов улыбнулся:
– Да, суровые люди здесь сидят. Но, что скрывать, хорошо работают. Тоже, практически все бывшие физтехи, держат марку заведения. Диплом физтеха, запомните, Саша, всегда будет цениться. Физтех – это звучит гордо. Физтех всегда поддержит другого физтеха, не даст в обиду. Мы все ведь из подмосковного городка Долгопрудного, дышали одним воздухом, слушали одних и тех же преподавателей, ели одну и ту же пищу, играли матчи века. В футбол играешь, Саша?
Нахимов кивнул.
– Играю, хотя больше шахматы люблю.
– Да разве ж это спорт?! И разряд имеется?
– Первый.
– А я играл и до сих пор иногда приезжаю, ностальгия какая-то в душе ощущается. Иду по Первомайской, захожу в корпуса, в столовую. Просто дышу воздухом альма-матер. С каждым годом что-то меняется, не стоит жизнь на месте.
– Да, мне сегодня как раз Алексей Вениаминович про пустырь возле Лабораторного корпуса рассказывал, как пешеходы грязь месили, асфальта ведь не было.
Колосов оживился:
– Баронов? Мощный мужик, он еще и нам преподавал, не голова, а счетная машина, весь курс лекций в башке у него записан, никогда не сбивался. На ходу гипотезы высказывает, не зря лауреат всевозможных премий и наград. Самое главное, что в себе не копит, со студентами знаниями делится, кандидатов и докторов, как пирожки, выпекает. Не зря говорят ведь, каждая собака похожа на своего хозяина, каждый аспирант на своего шефа. Они с него пример берут и тоже такими же становятся. Всех до своего уровня старается подтянуть. Способности способностями, а нужен человек, который бы подсказал. Это ведь, как в лесу густом, где тропинок нет, – без поводыря, без проводника не обойдешься. Баронов многим таким проводником стал, так сказать, сталкером через зону науки, где столько мин понатыкано, что чуть зазеваешься и пиши пропало.
Колосов прошел к своему рабочему месту. В просторном кабинете с широкими окнами находилось еще штук шесть столов. На трех из них стояли терминалы, где пульсировал курсор ввода.
В это время дверь отворилась, и в кабинет вошла девушка лет двадцати двух, чуть старше Нахимова, как он интуитивно понял.
– Оленька, как пообедали? Или опять на диете?
– Нет, не на диете, – ответила та.
– Ну, конечно, зачем вам она, на прошлой неделе, помню, воздерживались от еды, и совершенно напрасно, фигурка у вас точеная, как у модели, а наша жизнь и так не сахар, чтоб еще лишать себя удовольствий плоти.
Видно, отъезд жены в командировку подвигал Колосова к таким фривольным эскападам и флирту с представительницами слабого пола.
– Вот, познакомьтесь, Оля Петрова, подающая большие надежды шестикурсница физтеха. После окончания, надеюсь, продолжит работу у нас.
Девушка оказалась из той же группы, где учился Семен, но Нахимов в первый раз увидел ее.
Оля чуть засмущалась, слегка порозовела, подняла красивые глаза с длинными ресницами на студента.
– Александр Нахимов собственной персоной, студент первого курса МФТИ, друг Семена Весника.
Прозвучавшее имя мгновенно внесло диссонанс в атмосферу разговора. Ольга невольно бросила взгляд на место в углу, где в отличие от других столов с разбросанными листингами, книгами и тетрадями, царил порядок. Нахимов понял, что за этим столом и работал Семен Весник.
Колосов тоже посерьезнел, вздохнул, в который раз за день уже произнес:
– Да, жаль парня.
Нахимов обвел взглядом светлый кабинет, посмотрел в окно, где видны были ветки тоненьких высоких березок и сказал:
– Максим Андреевич, у меня ведь тетрадь Семена с записями была, да не сберег я ее.
– Да? – удивленно спросил Колосов. – Тетрадь? Я думал, что все записи он держит здесь, на рабочем месте.
– Нет, у него такая толстая общая тетрадь была, в коричневом переплете, которую он почти полностью исписал, схемы, выкладки, разные мысли. Я ее с собой носил, читал, разбирался, многого не понял. Какой-то хулиган, представляете, напал вчера, когда я возвращался домой с электрички, ударил по голове.
– Ах вот откуда ваша рана, а я все порывался спросить, но не хотел смущать, и так, думаю, надоели с расспросами.
Оля тоже с любопытством посмотрела на пластырь, украшавший затылок юноши, но ничего не добавила.
– Долгоп, наверное, какой-то, только одно не понятно, зачем ему сдалась тетрадь?! У меня ведь еще кошелек в кармане был. Правда, Ларин и Четвертаков помогли, они шли на электричку, собирались уехать в Москву, увидели издалека какую-то стычку, засвистели, закричали и хулиган ретировался.
– Удивительные вы вещи рассказываете, Александр, – вымолвил Колосов, посмотрел на него, затем перевел взгляд на Ольгу. – Вот здесь и было рабочее место Семена, подойдите к столу, посмотрите, может, что-нибудь матери или себе возьмете.
Нахимов подошел к угловому столу, где совсем недавно сидел и работал Весник. На столе стоял терминал, выделенный ему как одному из лучших работников, поскольку на всех не хватало. Стопкой лежали книги, среди них несколько томов Ландафшица, как физтехи называют курс теоретической физики Ландау и Лифшица, том Дональда Кнута, сувенир в виде кораблика, ручки, наградные вымпелы за победу в разных конкурсах и соревнованиях.
– Пусть здесь все остается, книги ведь его личные, вам будут нужнее.
– Хорошо, хорошо, – согласился Колосов, – вот Оленьке отдадим книжки. Ей еще большая карьера предстоит. Знаете, сколько инженер, только придя, получает на «Граните»? Минимум сто пятьдесят рублей, а вот ведущий инженер уже может претендовать на двести десять. Но это потолок. Если не защитил кандидатскую, то на этом и будет сидеть.
В это время вошли и остальные сотрудники отдела, в основном, лет тридцати. Только один мужчина выглядел на сорок, у него имелось довольно солидное брюшко, и он походил на подуставшего колобка.
– Максим Андреевич, вы о материальной составляющей нашей работы? – деловито поинтересовался «колобок». – Когда я был маленьким, я на ста тридцати рублях сидел, а машинники – на ста двадцати. Пять лет работал прежде, чем сто пятьдесят рублей назначили, а потом скачок, конечно, очень большой сделал после защиты кандидатской. А ведь мне предлагали начальником штаба в ВМФ. Представляете? Еще когда я в аспирантуре учился. Но я-то знал, как трудно в академию уйти и отказался. Меня через пять лет переаттестуют. Могут снять с начальников сектора. Но, впрочем, это формально, у нас один человек на место. Так что, – толстячок обратился к молодым людям, коллегам, – пашите, диссертацию защищайте, чтоб на сотне рублей не валандаться.
Видно, что тема денег, на которую неожиданно свернул разговор, интересовала всех, их нехватка подспудно влияла на настроение и активность работников.
– Семену, например, наплевать на деньги было, – горячо вступил в разговор высокий лохматый парень в синей рубашке и джинсах, с щеточкой жестких усов и красивой мужественной щетиной. – Он вообще бессребреник был, а вот у меня двое детей, так что поневоле о деньжатах постоянно думаешь.
Толстячок разъяснял Оле политику в области кадров:
– С улицы не выгодно кота в мешке брать. Вы уже ее не застали, а в соседнем отделе взяли женщину начальником сектора, а она принципиально не работает. Четыре года промаялись! А выгнать у нас невозможно.
– Но если пользы от нее нет?
– Поверишь ли, Оля, никак! Пока сама не ушла, тогда только мы перекрестились: «Слава тебе, Господи!»
Другой парень, в песочном костюме и темно-синих джинсах, интеллигентного вида:
– Деньги, деньги! Если бы я только за деньгами гнался, то давно бы репетитором стал. Вот у меня друг-физтех, плюнул на науку, пятнадцать рублей за час берет за урок физики или математики. К поступлению в вузы готовит. А ведь башковитый, учился на «отлично», но, как ни крути, все хотят жить хорошо, на кооператив да машину заработать. Прикиньте сами, если даже в день он один урок проведет, то в месяц четыреста пятьдесят, а сколько у нас начальники получают? Пятьсот, да и то со всеми докторскими регалиями да опытом работы. Игра не стоит свеч для моего друга.
– А у буржуев как? У буржуев потолка нет, там такой специалист, например, как Семен, десятки тысяч долларов, наверное, получал бы!
Сотрудники тяжело вздохнули при упоминании имени Весника.
– Как же так, – в какой уж раз за день произнес лохматый – Такой молодой парень, наша гордость. Эх. Не те люди уходят, совсем не те…
Все некоторое время помолчали.
– Ну да, у них все для прибыли. И плюсы есть, и минусы. – не выдержал, наконец, «интеллигент». – Один знакомый купил японский телевизор, а он, как ни странно, сломался. Скорее всего, неправильно эксплуатировали, а то с чего бы он сломался? Вызвал представителя фирмы, тот исправил. Мой знакомый мнется, думает: сколько дать? Хотел червонец сунуть, уже руку в кошелек запустил, как вдруг японец вынимает четвертной и отдает хлопающему глазами знакомому. Тот даже дверь за ним закрыть забыл, всего ожидал, но чтобы такое?! Совсем другой менталитет. Представьте нашего теперь ремонтника. Отказался бы он от червонца? А чтобы четвертной выдать? То-то и оно. И кто? Японцы! О них еще сто лет назад и знать никто не знал. Загадочно все это для меня.
– Да что тут загадочного? – вступила в разговор подошедшая стройная женщина лет сорока, с некрасивым, но удивительно добрым и каким-то моральным лицом. На ней были надеты черные штаны, белая блузка. – Трудолюбие – вот и весь секрет.
– Так-так, – усмехнулся «колобок», – а мы что, не трудолюбивые, по-твоему, Люда?
– Вот ты-то уж точно нет! Меня два дня не было, а ты не мог мне таблицу распечатать, балбеса гонял!
«Колобок» стушевался.
– Ладно, Люда, не заводись. Лучше скажи, когда ты мне «Отель погибшего альпиниста» вернешь?
– Верну, не бойся. Только страницы, извини, приклею. Сам знаешь, какое там качество, пинцетом приходится переворачивать.
– Ну вот, – нарочито огорчился толстяк. – Давай после этого книги.
Но в голосе его не слышалось сожаления, просто он хотел сбить напор упрямой Людмилы, которой он, судя по всему приходился начальником, но откровенно побаивался. Видимо, Люда слыла моральным авторитетом, неким неформальным лидером небольшого коллектива.
– Да прекратите вы! – не выдержал бородатый парень в очках, все это время не принимавший участия в разговоре. – Деньги, телевизоры, японцы! Разве об этом надо в такой день говорить?!
Все стушевались. Нахимов понял, что сотрудники никак не могли свыкнуться с известием о гибели Семена. Каждый думал об этом как о глупой неуместной шутке. Сейчас откроется дверь, и он войдет в кабинет, как всегда, энергичный, веселый, заряженный на работу, и любая проблема сразу решится, и дело пойдет как по маслу…
Бородач осекся. Все тоже хранили скорбное молчание. На глазах у Оли и Люды появились слезы.
– Значит, книги Семена здесь решил оставить? – нарушил тишину «колобок» мягким голосом.
– Да, матери они ни к чему, а ребятам будут нужней.
– Что ж, тебе видней, просто думали, что для матери все будет важно, любая вещь, оставшаяся от сына.
– Вот это ей передам, – Нахимов показал на грамоты и пару вымпелов.
– Все, что осталось…– в голосе толстяка звучали искренняя боль и сопереживание.
Остальные сотрудники тоже с сочувствием глядели на Александра, но все они были молоды, а молодость не умеет долго горевать, это чувство противно самой ее сущности. Жизнь берет свое, дергая за уздцы гормонов и тайные веревочки пышущих энергией желез. Тем более, когда в окна врывается сладкий запах весны, распускаются клейкие листочки березок и чистым голосом выводят соловьи любовные трели. Нет, скоро и нас спрячут на глубину двух метров, чтоб не мешали жизни, а пока будем общаться, работать, наслаждаться и дышать полной грудью. Да и не в землю нас спрячут, а сожгут в крематории, потому что Москва все растет и растет, а земли в ней все меньше и меньше.
К Нахимову подошла Оля и сказала:
– Вы ведь были другом Веснику?
– Да, несмотря на разницу в возрасте… Скорее, он был мне как старший брат, опекал, даже воспитывал иногда. Из-за него ведь я и на физтех поступил. Семен задачки со мной решал, доставал сборник, отмечал карандашом от сих до сих, а потом проверял. Если я не мог сам допереть до чего-нибудь, терпеливо объяснял. Сам-то он вундеркинд, с ним вот никто никогда не занимался, все сам…
– Понимаю, мы все любили Семена. Я ведь с ним из одной группы и на базе в одном отделе оказалась. Вокруг Весника, несмотря на его молодость, крутилась работа всего нашего отдела. Мы слывем передовыми на нашем предприятии, потому что у него идей хватало на всех, и совсем, как с тобой, если у кого-то что-то не получалось, сразу приходил на выручку, мгновенно отыскивал решение или давал совет, как его найти. Самое обидное то, Саша, что в последнее время он ходил особенно взволнованный, что-то сумел отыскать такое, обещавшее сделать переворот и в отечественной, и в мировой науке. И вот, внезапная смерть. Все в шоке, сегодня утром даже сам директор «Гранита» пришел, потому что и он знал про достижения Весника. Ты не думай, что коллеги не переживают, про деньги говорят, про телевизоры. Всем, на самом деле, тяжело…
Она замолчала. Нахимов тоже не мог произнести ни слова. Кто бы ни вспоминал Семена, всегда находил в нем какие-то новые, еще неведомые для него грани.
Нахимов почувствовал, что Оля сама явно выделяла Семена из остальной группы молодых ребят, уж очень неравнодушно говорила про него, и, похоже, знала обо всех интересах, и научных, и личных. Хотя Семен не выглядел на свои двадцать два года, и Александр всегда поражался этому. Возможно, эффект взрослости создавали умные, умудренные неким опытом, грустные глаза. Нет, почему грустные, разве Весник хандрил когда-нибудь? Всегда он заражал окружающих оптимизмом, энергией, радостью жизни, но нет-нет, проглядывала в его взгляде такое таинственное ощущение скрытого знания, не доступного другим. А во многой мудрости много печали.
Колосов, отойдя к окну, разговаривал с «колобком». Другие сотрудники расселись по столам и принялись за работу. Кто-то писал формулы на листке бумаги, интеллигент с двумя детьми набирал на терминале программу. В кабинете стало тихо, только слышалось равномерное жужжание вентилятора. Люда сидела перед терминалом и что-то тоже набирала. Лишь один бородач все никак не мог приняться за работу и бормотал что-то невнятное.
– Только раз я видела, как Семен вышел из себя, но не сильно, – донесся до него голос Ольги. – Из-за Наташи Донченко. Знаешь ее? Подружка моя, в другом отделе практику проходит. Они к нему вместе с этим, Бирюковым Женькой, пришли. Он в другом корпусе, в отделе Разломова работает. Кстати, жуткий лодырь, на работе почти не появляется, приедет в обед, отметится на листочке, якобы на работе был, а сам домой уезжает или еще куда. Сколько раз слышала, как Семен его отчитывал, по-дружески, конечно, а тот за свое. Разломов вообще хотел его куда-то сплавить, но кто-то заступился. Здесь ведь и сотрудника трудно уволить, слышал же, что Сергей Иванович рассказывал?
«Колобок» словно почувствовал, что речь идет о нем, оглянулся на Ольгу и Нахимова. Девушка улыбнулась ему и продолжала:
– Там, говорю, штатный сотрудник, а здесь студент. Плюнул на него Разломов, перестал его замечать.
– Как же он диплом-то защитит теперь?
– Не знаю, да наверняка выкрутится. Если до шестого курса добрался, значит, уже как-то приспособился. Что-нибудь придумает. Так вот, Женя что-то Наташе сказал, такое обидное, я не расслышала, но слышу, голоса стали громче, и Семен даже схватил за грудки Бирюкова, а потом дал пощечину.
– Ничего себе! – изумился Нахимов, – но потом-то они, наверное, помирились, потому что я не замечал между ними враждебности.
– Может, и помирились, – согласилась девушка, – но такой инцидент был. А Бирюков, по-моему, не такой человек, который забывает обиды.
– Постой, постой, – спохватился Нахимов, – что ты этим хочешь сказать? Что Евгений может быть причиной смерти Семена?
– Каким-то боком, – подумав, сказала Ольга, – все наши ребята, да и я сама, просто не могут поверить, что Семен взял и умер от сердечного приступа. С чего бы это? Ему не пятьдесят и даже не шестьдесят лет, чтобы взять и умереть. Хоть убей, не поверю. А когда узнала, что в момент смерти с ним рядом находился Бирюков, мне это показалось очень и очень подозрительным.
– А медицинская экспертиза? Она ведь ничего не показала, никто не бил Семена, никаких повреждений на теле не обнаружено, патологоанатомы вскрыли ведь труп, и официальная причина смерти – остановка сердца, – Нахимов говорил все это только для острастки, ведь он и сам не верил заключению врачей, но хотел, чтобы вязкие предположения подтвердил кто-нибудь другой, посторонний.
– Вот это для меня и самой загадка, – призналась Ольга.
Нахимов невольно залюбовался ею: настоящая красавица, с каштановыми волосами и темно-зелеными глазами, нежные щеки, коралловые губки. Работа на секретном предприятии еще не выпила из нее соки молодости, лишив очарования и привлекательности. Он даже сейчас замечал на себе ревнивые взгляды парней, нет-нет оборачивающихся на них и отвлекающихся от работы.