ИЛЛАРИЯ. Может это и глупости – но уж никакие не несуразные!
АЛЁНА. (Доброрадову через плечо). Сидор, ты уже одеваешься? (Илларии) То есть, ты хочешь сказать, что твои глупости – благоразумные? Напомни, сколько тебе лет?
ДОБРОРАДОВ. У меня одежда в спальне.
ИЛЛАРИЯ. Ты же прекрасно знаешь – двадцать.
АЛЁНА (Доброрадову). Ну, так и ступай в спальню. Чего рассиживать тут? Соскочить думаешь?
ДОБРОРАДОВ. Думаю.
АЛЁНА (Илларии). Вот видишь, двадцать. А этому старому селадону (Доброрадову через плечо), который наивно рассчитывает соскочить, – под семьдесят. Полвека! Ты отдаёшь себе отчёт, что между вами – пол-ве-ка?
ИЛЛАРИЯ. Да ничего не полвека. Мы рядом, вот смотри.
ДОБРОРАДОВ. И я отнюдь не старый селадон – не надо гипертрофировать!
АЛЁНА (Доброрадову). Ты шёл в спальню? Там есть большое зеркало – мы с тобой вместе его в прошлом месяце покупали, так вот, как дойдёшь, встань перед ним и убедись.
ДОБРОРАДОВ. В чём? Я и так знаю, что мне под семьдесят. Для этого надо не в зеркало, а в паспорт посмотреть.
АЛЁНА. В душу себе надо посмотреть! И не сейчас, а прежде чем совращать двадцатилетнюю девушку.
ИЛЛАРИЯ. Сидор меня не совращал.
АЛЁНА (ухмыляясь). Ну, тогда методом исключения остаётся определить, что это ты его совратила.
ИЛЛАРИЯ. Именно!
АЛЁНА. Скажите, пожалуйста! (Доброрадову). И ты ей это позволил?
ДОБРОРАДОВ (морщится). Ты выбираешь не те выражения.
АЛЁНА. А ты ещё тут?! Ты же шёл переодеваться, а за одно и посмотреть на себя в зеркало.
ДОБРОРАДОВ. «Совратил», «совратила»… Никто никого не совращал.
ИЛЛАРИЯ (недоумённо смотрит на Доброрадова). Так мне это что, приснилось?
АЛЁНА (навострив уши). Что именно, деточка?
ИЛЛАРИЯ (смущённо). Ну…
АЛЁНА. Ну, говори, говори! Тут все свои.
ДОБРОРАДОВ (Илларии через голову Алёны). Тебе ничего не приснилось. Я правда люблю тебя.
ИЛЛАРИЯ (бросается к нему и прижимается всем телом, глядя на Алёну). Но первая тебе это сказала я.
ДОБРОРАДОВ. Да…
АЛЁНА (привстаёт с кресла и тут же падает обратно). Да?!
Доброрадов с Илларией в его объятьях дружно кивают.
АЛЁНА. Вы мне зубы не заговаривайте! Это дело молодое, когда сегодня Матвей, а завтра – Андрей. (Она поднимает назидательно палец) Но не Сидор Доброрадов, которого уже на кладбище с фонарями ищут.
ИЛЛАРИЯ. Бабушка! Да он всех Матвеев и Андреев переживёт!
АЛЁНА (подавленно). Чувствую, что и меня тоже… Вот уж чего не ожидала увидеть на старости лет, так это то, как моя внучка губит свою жизнь.
ИЛЛАРИЯ. Я вовсе не гублю! Разве любовь может погубить жизнь?
АЛЁНА. Да какая же это любовь… Ты бы тоже, Сидор, подумал сперва, в какой омут толкаешь мою внучку.
ДОБРОРАДОВ. Она свободна. Это выбор её. А я лишь не нашёл в себе сил ему противиться.
ИЛЛАРИЯ. Любимый, что ты говоришь!
ДОБРОРАДОВ. Горькую правду…
ИЛЛАРИЯ. Выходит, ты мне просто подыгрывал?
ДОБРОРАДОВ. Да бог с тобой! Я всегда был с тобой искренен. Но бабушка-то ведь права: полвека – есть полвека.
ИЛЛАРИЯ (горячится). И мы будем играть в числа? Если ровесники – это любовь. Если разница в возрасте небольшая – ладно, и это любовь. А если почти полвека, то, значит, что-то грязное и пошлое?
ДОБРОРАДОВ. Ларенька, боже избави!
ИЛЛАРИЯ. Тогда в чём же дело? Ах в том, «а что же скажет Марья Алексевна»? Ну да, мы же не о счастье должны думать, а об общественном мнении! Чтобы ему, а не нам было счастье. (Алёне) Бабушка, но зачем?
Алёна удручённо молчит.
ИЛЛАРИЯ. Почему удовлетворённость общественного мнения должна быть нам всем дороже нашего собственного счастья? Я этого не понимаю и никогда не пойму.
ДОБРОРАДОВ (осторожно). Я, честно говоря, тоже…
АЛЁНА (жёстко обрезает его). Да ты-то старый дурак, а туда же – понимать!..
Доброрадов выходит.
Иллария подсаживается к Алёне на палас у её кресла.
ИЛЛАРИЯ (просительно). Поговори сама с родителями.
АЛЁНА. Ишь какая! Нашкодила – а бабушка выручай?
ИЛЛАРИЯ. Ничего я не шкодила. Я счастье нашла. Ну да, не в тренде – но счастье само управляет нами. Мы можем только впустить его в себя или оттолкнуть. Я не стала отталкивать.
