– Наш сад? – Эмир задохнувшись схватился рукой за грудь. – А не тот ли это нищий оборванец, который посмел?..
– Не называйте его оборванцем, отец! – топнула ножкой Амаль, сжимая кулачки. – Он благородный! И не смейте говорить о нем плохого.
– О, наше больное сердце, – застонал Нури ибн Кабоб. Но тут в животе у эмира что-то кольнуло, и его ладонь, массирующая грудь, сползла вниз. – О, наш несчастный живот! Ты нашей смерти хочешь, да?
– Отец, я люблю его!
– Уходи, – вновь застонал повелитель правоверных. – Уходи и оставь нас! Эй, стража!
Перед топчаном возникли двое стражников, вытянулись, словно проглотили по копью, и уставились поверх головы повелителя в ожидании приказа.
– Немедленно изловить…
– Вспомнила, вспомнила! – обрадовано подпрыгнула Амаль, хлопнув в ладоши. – Его зовут Синдбад.
– Да-да, немедленно изловить мерзкого оборванца Синдбада, обольстившего мою дочь, и привести к нам! – сказав так, Эмир обессиленно откинулся на подушки.
– Отец, что вы хотите с ним сделать? – Амаль подозрительно покосилась на отца.
– То, чего он и заслуживает – самой суровой казни. Махальщики, нам душно!
Мальчики испуганно, наперебой, замахали опахалами, мешая друг другу.
– Вот так, хорошо… – одобряюще покачал жирным подбородком Нури ибн Кабоб.
– Нет, я не позволю!
– Э, уйди, дочь наша. Не доводи до греха, – вяло отмахнулся от нее эмир, закрывая глаза. – Гнусный проходимец опозорил тебя и нас, и его постигнет заслуженная кара. Все, уходи. Мы устали.
– Не бывать этому! – Амаль скрипнула зубками, резко развернулась и, растолкав свою свиту, побежала к главному входу дворца. Девушки устремилась за ней, словно свора прилипчивых собачонок.
– Ох, как нам плохо, – застонал эмир, протягивая руку к пиале. Слуга поспешно наполнил ее вином и с поклоном протянул эмиру…
Базарная площадь гудела. Народ покупал, щупал, глядел, по-восточному, с пеной у рта, торговался, сбивая взвинченные до небес жадными торговцами цены. Пронзительно надрывались зурны[7 - Зурна – деревянный духовой инструмент, считающийся предшественником гобоя], гулко, в непривычном дробном ритме, бухали барабаны, жалобно пели рабабы[8 - Рабаб – арабский струнный смычковый инструмент с круглым корпусом]. По высоко натянутому канату ходил мальчик, держа в руках ужасно длинный шест. Мальчик иногда опасно раскачивался и подпрыгивал. Толпа в ужасе замирала, а потом принималась ликовать и подбадривать его.
Еще с площади тянуло запахом шашлыка и плова.
Синдбад оставался ко всему равнодушен. Весь, без остатка, он был поглощен одной мыслью – об Амаль. Девушка всецело завладела душой молодого человека, каждым ее закоулком и потайным уголком, не оставив места ни для чего другого. Даже голод затих, спрятался где-то в пустом желудке. Такого с Синдбадом еще никогда не случалось, и теперь он неприкаянный слонялся по городу, не зная, куда себя деть. Миновав шумный базар, Синдбад вышел на немноголюдную пристань. Ноги сами принесли его сюда, пока голова была занята другим.
Усталые грузчики, уже покончившие с разгрузкой очередного судна, отдыхали в тени пыльного и дырявого матерчатого навеса, натянутого меж четырех вколоченных в землю палок. Один из грузчиков, заметив бредущего по солнцепеку Синдбада, приветственно помахал ему. Синдбад махнул рукой в ответ, обошел стороной от греха подальше до сих пор пустующую чайхану Махмуда и вышел к деревянным причалам, заваленным пустыми бочками, ящиками, сложенными в невысокие пирамидки, и тюками, которым не нашлось места на складах или их владелец просто решил сэкономить на хранении.
Укрывшись за ящиками и растянутыми меж шестов на просушку рыбацкими сетями, Синдбад устало опустился на край причала. У самых его ног перекатывало зеленые волны море. Волны гулко разбивались о каменную кладку пристани, поросшую скользкими водорослями. Совсем рядом, справа, покачивались на волнах и бились друг о друга бортами небольшие рыбацкие лодки.
Разувшись, Синдбад спустил ноги в воду.
Вода была мутной от поднятого со дна ила. Сквозь нее почти ничего невозможно было разглядеть, даже мелькания крупных рыб, которые угадывались только по пузырькам воздуха. На поверхности воды плавали нитеобразные водоросли и трубчатые обломки тонкого тростника, сплошным серо-зеленым ковром устилая прибрежную часть моря.
– Кар-рамба, кар-раул! – донеслось из-за ящиков откуда-то слева. И еще хлопанье крыльев и топот ног.
– Отдай, проклятая птица! Отдай, кому сказал! – проорал чей-то гнусавый, с хрипотцой голос.
В просветы между ящиками Синдбаду было плохо видно. Он вскочил и, вытянув шею, выглянул поверх своего укрытия.
К нему, низко летя и натужно хлопая крыльями, приближался крупный попугай. Красный, с сине-зелеными крыльями ара тащил в когтях нечто белое, похожее на большой кристалл, ослепительно сверкающий множеством мелких граней на солнце.
Следом за арой, потрясая над головой кулаками, бежал немолодой мужчина со встрепанной, седеющей шевелюрой и отекшим, красным лицом. Ноги его заплетались. Красные свободные штаны, раздуваясь, словно паруса, хлопали и мешали бежать. Некогда белая рубаха, давно не стиранная и покрытая темными пятнами пота, липла к телу.
– Вор-ры! – опять истошно завопил попугай, разевая белый, с черным клюв. – Кар-раул! Сахар-рок!
– Сам ворюга! – огрызнулся мужчина. Он быстро нагонял птицу. – Стой, джинново отродье, шайтан с крыльями!
Попугай, заметив за ящиками голову Синдбада, резко отвернул в сторону моря.
Мужчина кинулся следом за ним, протягивая руку к длинному хвосту птицы, но вдруг неудачно зацепился ногой за моток каната и со всего разбегу, шумно ухнул в воду. Попугай резко затормозил, повисел на месте, наблюдая за фонтаном брызг, потом отлетел к ящикам и тяжело опустился на них неподалеку от Синдбада. Кусок сахара он на всякий случай откатил лапой себе за спину.
– Помоги… буль-буль …те! То… буль-буль …ну! Кто ни-буль!.. – голосил мужчина, бестолково хлопая руками по воде. Его голова то появлялась над водой, то вновь скрывалась из виду.
– Кар-рамба! Тону, тону! – радостно задергал головой вредный попугай.
Синдбад, не раздумывая, бросился в воду и резкими, мощными взмахами рук быстро поплыл к утопающему. Подобраться к мужчине оказалось не так-то просто. Тот совсем одурел с перепугу и запросто мог утопить еще и своего спасителя.
Синдбад, не придумав ничего лучше, саданул тонущему с размаху по широкой нижней челюсти, когда та в очередной раз возникла над поверхностью воды, и подхватил обеими руками обмякшее тело.
Попугай любопытно крутил головой, наклоняя ее то так, то эдак, а когда Синдбад с трудом, выбиваясь из последних сил, втащил на доски причала мужчину, серьезно изрек:
– Кар-рамба. Дур-рак! – отвернулся и взялся обгрызать мощным клювом кусок сахара, придавив его когтистой лапой.
Мужчина все еще пребывал в отключке, но дышал ровно. Под ним образовалась приличная лужа воды, медленно, тонкими струйками утекавшая сквозь щели меж досок. На руках спасенного синели татуировки: русалка, скалящаяся – рот до ушей – в приступе смеха, штурвал с арабской вязью по кругу и якорь с извивом цепи.
Синдбад стянул с себя штаны, хорошенько отжал их, затем повесил их сушиться на ящики, и, все еще тяжело дыша, опустился рядом с мужчиной.
Любопытный попугай отвлекся от своего занятия, вытянул шею и посмотрел вниз.
– В первый раз вижу моряка, не умеющего плавать, – сказал Синдбад попугаю.
– Плавать. Тону! Кар-раул! – довольно задергал головой попугай. Видимо, подобные события уже имели место быть не единожды, и попугай успел запомнить и увязать между собой смысл слов.
– Вот именно, – ответил Синдбад.
Попугай задумался, но ничего не сказал. Цепляясь клювом и когтями за ящики, он перебрался на плечо Синдбада, удобно устроился на нем, нахохлился и уставился на хозяина.
– Секир-р башка? – спросил он.
Синдбад не сразу понял, о чем спрашивает птица.
– Нет, живой, – с некоторой заминкой отозвался он. – Немного «буль-буль», но скоро отойдет.
Это было не совсем правдой, насчет «буль-буль», но не рассказывать же птице, как он в целях спасения огрел тонущего, взывающего о помощи человека ни за что ни про что в челюсть.
